Р.S.
Виртуальный
стул авангарда, или Между текстом и
пустотой
И.Е. Васильев.
Русский поэтический авангард XX
века. — Екатеринбург, Издательство
Уральского университета, 1999. — 320 с.
Судьба авангарда
по определению драматична.
Эпатажное, игровое, открыто
экспериментальное искусство
вызывает раздражение, буквально
провоцирует на неприятие. Более
того, как бы не “всамделешнее”
искусство “сохраняет свое
авангардное качество только до тех
пор, пока продолжает вызывать
активное неприятие”, именно в этом
и состоит “оправдание авангарда”
(М. Шапиро).
Так, авангардное
искусство в Советской России не
только преследовалось, но в прямом
смысле уничтожалось (вспомним
судьбу обэриутов). Однако в разных
формах оно существовало в течение
столетия, за исключением, может
быть, военных лет и разрушительного
для всей литературы послевоенного
десятилетия времени “позднего
сталинизма”.
Более чем
сомнительно выглядит авангард по
сравнению с “великим стилем”
(А. Панченко), традиционным
реалистическим искусством,
которое, развиваясь без катастроф,
сдвигов и сломов, открыто не
претендуя на главную роль в
отечественной словесности и,
главное, не утверждая себя за счет
ниспровержения других, оставалось
магистральным в осмыслении
“кипящей вселенной” (А. Платонов)
ушедшего столетия.
Авангард был
всегда подозрителен для
исследований академического
характера. В современной книге,
посвященной поэзии XX столетия,
читаем: “Паразитируя” на
классической поэтике откровения,
подвергаемой, как теперь сказали
бы, “деконструкции”, авангард
достигает эффекта
обманчивой глубины того же
зеркала”. Более того, автор,
отдавая должное энтузиазму
авангардистского обновления
искусства и жизни, считает, что
“беда состоит в том, что этот
энтузиазм оставляет дверь открытой
элементарному дилетантизму”.
Обвинения в
непрофессионализме традиционны по
отношению к авангардному
искусству. Однако треть цитируемой
монографии В. Тюпы “Теоретические
очерки русской поэзии XX века”
посвящена именно авангарду,
поскольку исследователь прекрасно
понимает, что вне авангарда не
существует поэзии XX века.
Наконец, авангард,
будучи искусством весьма
агрессивным, борется и с самим
собой. Хорошо известны скандалы и
столкновения между разными
группировками русских футуристов.
А когда в Россию приехал столб
европейского авангарда Маринетти,
то был удивлен тем непочтением, с
которым встретили его
коллеги-ученики, ибо забыл главную
заповедь своего собственного
“Манифеста”: ниспровержение любых
авторитетов.
Итак, авангард не
любит государство, не очень любят
специалисты, и авангард не любит
сам себя. Однако, чуть перефразируя
футуриста В. Маяковского, можно с
уверенностью сказать: “авангард —
пресволочнейшая штуковина,
существует, и ни в зуб ногой”.
Именно этой “пресволочнейшей
штуковине” посвящена
обстоятельная, фундаментальная
монография екатеринбуржского
ученого И.Е. Васильева “Русский
поэтический авангард XX века”.
Уникальна
способность автора книги о
невнятном говорить внятно, не
утрируя сложность литературного
материала, как это нередко бывает в
современных работах, но проясняя
его. Внятно, но не просто. Вся
монография как бы устремлена к
одной цели, к единой сверхзадаче:
уяснить, постичь культурный смысл
русского поэтического авангарда.
Книга очень четко выстроена. Первая
часть “В погоне за
современностью” посвящена так
называемому историческому, или
даже классическому, авангарду
первой трети XX века: русскому
футуризму, “левым” группировкам
еще раскованных и достаточно
свободных двадцатых годов.
Причастный к поэзии читатель с
удовольствием прочитает как о
фактически открытой И. Васильевым
тифлисской группе “41╟”, так и о
более знакомых обэриутах. Вторая
часть “Авангард в интерьере
постмодерна” сосредоточена на
“второй волне” авангардной поэзии
в России: один за другим в ней
предстают конкретисты,
метареалисты, ироники,
концептуалисты и т.д.
Каждая глава,
посвященная отдельной группировке
или школе, имеет четко отработанный
алгоритм исследования. Разговор о
той или иной школе автор начинает с
ее эстетической саморепрезентации.
Затем следует представление имен и
текстов, причем здесь на первый
план выдвигается новый
литературный материал, новые
поэтические имена: от Ильязда до Ры
Никоновой. Попутно заметим:
несмотря на магистральный сюжет —
анализ школ, а не их персонажей, — в
книге представлены не только
авангардистские школы, но и
основные вкупе со
“второстепенными” имена левого
крыла российской поэзии.
Завершается
каждая главка литературоведческой
рефлексией автора, для которой
характерны как соблюдение меры в
дистанцированности от материала,
не обольщающего исследователя, но и
не оставляющего его равнодушным,
так и точность
формулировок-выводов, направленных
на характеристику своеобразия той
или иной школы или ее
представителя.
Но, как уже
говорилось, вся книга стремительно,
наращивая свободу и мощь, движется
к финальной главе “Культурный
смысл русского поэтического
авангарда: векторы деятельности и
координаты художественного
мышления”. Емко и убедительно
определяя тип авангардной
ментальности (юношеский нигилизм),
авангардного стиля поведения
(эпатаж), авангардного
художественного дискурса
(эксперимент и эстетический шок),
автор убеждает читателя в том, что
“левое” искусство является своего
рода катализатором литературного
процесса, “своим вечным бунтом и
животворящим отрицанием”
провоцирует иные типы
историко-литературных систем на
поиски новых путей художественного
постижения действительности.
Трагедия
авангарда не только и не столько в
его судьбе, сколько в его сути,
которая и определяет судьбу. Как
только его начинает любить
государство, любить массовый
читатель и он начинает любить сам
себя, авангард гибнет, теряет черты
подлинности. По гамбургскому счету
авангард, всегда объявлявший себя
палачом традиционного искусства,
оказывается жертвой, и в этом
автору книги видится главная
культурная роль авангарда:
“Авангард творит разрушением, ибо
оно преображает искусство”.