Анатолий
Азольский
Рассказы
Анатолий
Алексеевич Азольский родился в
1930 г. в Вязьме. Окончил Высшее
военно-морское училище им.
М.В.Фрунзе в Ленинграде. До 1955 г.
служил на Черноморском флоте, затем
работал на разных предприятиях
Москвы и других городов России.
Первый роман “Степан Сергеич”,
написанный в 1968 г., был одобрен и
принят А.Твардовским, но увидел
свет лишь спустя 20 лет. Другой его
роман, “Затяжной выстрел”, тоже 20
лет ждал встречи с читателями. В 1997
г. А.Азольскому была вручена
Букеровская премия за роман
“Клетка”.
Эта подборка
рассказов была опубликована в № 13
журнала “Урал” за 1999 г.
Мужчина
и женщина
Номер в
гостинице с видом на Невский, снег
за окном, коньяк на подносе,
дымящаяся сигарета, телефон,
короткие и неутешительные
перевыборы: все женщины из прошлых
отпусков предательски повыходили
замуж или не спешили на зов
одичавшего капитан-лейтенанта из
военно-морской глуши. Он высидел
оперу, в фойе посматривал на
скучных меломанок. Нужна была
женщина — молодая, красивая,
необременительная, с уютной
квартиркой и знающая толк в
мужчинах. Познакомился с
блондинкой, но у той — ребенок.
Подвернувшаяся брюнетка могла
уделять ему только два вечера в
неделю — мало, оскорбительно мало:
в той базе, где он служил,
прекрасный пол такая же редкость,
как солнце в полярную ночь.
Судьба
улыбнулась в день, когда уже
думалось о Москве, более щедрой и
гостеприимной.
Женщина —
шатенка — нашлась в ресторане,
сидела она в шумной компании, была
— по виду — из тех скорых и смелых
баб, что могут и отшить сразу, и
номерок свой от гардероба украдкой
передать. Он встретил ее взгляд и
зажмурился, как от яркого света, и
куда бы потом ни смотрел — видел
только глаза ее, пылавшие вопросом.
Когда заиграла музыка, он пошел
приглашать ее — и она поднялась еще
до того, как он приблизился к ее
столику. Рука вспорхнула и легла на
погон. Лицо удлиненное, подбородок
острый, лоб высокий и умный, — да,
молода, красива, изящна.
— Ждите меня
в такси, — шепнула она, едва смолкла
музыка, и сильно сжала его
вспотевшую от желания руку.
Он
расплатился немного погодя и вышел.
Смотрел из такси на ресторанные
двери, готовый сидеть до утра, и
нежность переполняла его. Падал
крупный снег, откуда-то прилетела
обольстительная мелодия, а потом в
нее вплелся запах тонких духов,
женщина села рядом.
— Ради бога,
— попросила она, — только без
слов… Не надо романтики, я
обожженная. Все просто: мне надо то,
что и вам.
Ехали долго,
к новым домам на Охте. Губы их
встретились перед дверью, и в
квартиру они вошли обнявшись. Она
метнулась к холодильнику, достала
что-то выпить и поесть. Быстро
удлинила тахту, зашуршала
простынями. Полезла под душ. А он
неспешно разделся и лежал, радостно
внимая плеску воды и лавандовому
духу подушек.
Тишина, и
свет на кухне погас. Женщина, теплая
и ждущая, обнимала его, ласково
теребя. Он же — с недоумением
поначалу и ужасом затем — начинал
понимать, что — бессилен, что
ничего не сможет сделать. В
учащенном дыхании женщины было
предвестие катастрофы. Расцепив
женские руки, он рывком поднялся,
выпил вина, но и оно не вернуло
мужской целенаправленной мощи.
Такого позора ему еще не
приходилось испытывать. Правда,
несколько лет назад, штурманом на
эсминце, он глупо, по-детски ошибся
и едва не посадил корабль на мель.
Тогда был громовой приказ
командующего, сейчас же ожидался
презрительный смех обманутой,
оскорбленной женщины, рука которой
уже убедилась в обмане.
Но смех так и
не разорвал гнетущую тишину,
уничтожающая усмешка же перестала
чудиться, когда он услышал:
— Спи, милый,
спи… — Утром все будет.
Он спал,
пробуждаясь желанием, и смыкал
веки, когда удостоверялся во все
еще длящейся немощи. Женщина дышала
ровно и безмятежно.
— Не паникуй,
— сказала она утром. — И ни в чем не
вини себя. Переутомился.
Переждался. Переволновался. Это я
во всем виновата. Я. Ты, наверное,
запрограммирован на сопротивление
женщины, на нежелание ее сразу
отдаваться. А меня так страшно
потянуло к тебе…Как глянула — так
что-то в душе колыхнулось, я думала
ведь, что никогда уже ничто во
мне…— Она поцеловала его в лоб. —
Умоляю: не страдай. Не сегодня — так
завтра получится. Все у нас
получится, и все у нас будет хорошо.
Я потерплю. Я долго могу терпеть.
Стыд сошел с
него. Он даже пошутил, вспомнил
английский анекдот. Дама, не
дождавшись в постели желаемого,
лежа произносит коронную фразу:
“Джентльмены! Если один из вас не
встанет, то встану я!”
Пока он ходил
в парикмахерскую за углом, она
разузнала адреса врачей и после
завтрака повезла его на
Петроградскую. Сексолог принимал
на дому. Расспрашивал, улыбался — с
кем не бывает, мол, в этом виде
истинно мужской деятельности нужна
постоянная практика, та самая,
какой лишены моряки. Врач натянул
на руки тонкие резиновые перчатки и
помассировал изнутри железу,
захиревшую от безделья. При этой
утомительной процедуре
капитан-лейтенант посматривал на
часы: в подъезде мерзла женщина,
которую он полюбил.
Перчатки
полетели в раковину, врач сказал,
что теперь — к невропатологу, еще
одно усилие — и пробудятся силы, не
вовремя задремавшие.
Женщина
неподвижно стояла под снегом.
Капитан-лейтенант смотрел на нее,
полный умиления. Приблизился, снял
варежки с холодеющих рук, стал
обцеловывать пальчики. Она
прижалась к нему, вздохнула глубоко
и счастливо, подняла голову —
мокрые глаза ее искрились.
Решили так:
она сейчас поедет на работу и
возьмет недельный отпуск, а он,
после невропатолога, заберет из
гостиницы чемодан и — к ней.
Невропатолог
усадил его в кресло и завел нудные
речи — о скором потеплении, о том,
что жизнь прекрасна и удивительна…
Проверил заодно и коленный рефлекс.
Слова звучали все тише и тише,
погружая тело в провальный сон.
Капитан-лейтенант
открыл глаза и тут же сомкнул веки,
ему хотелось досмотреть сон, яркий
и праздничный. А на улице — все тот
же снег, напоминающий о женщине,
готовой ждать его при всех
непогодах.
В цветочном
магазине предложили розы. Он взял
бы их, но подумал, что изомнет их в
дороге, уж лучше купит после
гостиницы.
В номере
пылесосила горничная, туго
обтянутая коротким халатиком.
Капитан-лейтенант уставился на
ладную фигурку, догадываясь уже,
что происходит с ним, и — для
проверки — пошел к дежурной по
этажу, чтобы та дала “добро” на
выезд из гостиницы.
Дама эта была
старше горничной, но к обеим
женщинам он испытывал одинаково
сильное влечение, наполнившее
плоть неиссякаемой энергией
созидательных движений.
Подхватив
чемодан, воровато оглядываясь, он,
выйдя из гостиницы, залез в такси,
быстро захлопнув дверцу.
— В аэропорт,
— сказал он шоферу.
Идеалисты
Решено было
купить новый телевизор — с большим
экраном и обязательно
отечественный, чтоб из ателье
приезжали, когда забарахлит. В
семье — ни одного грамотного и
крепкого мужчины, обзвонили
поэтому знакомых, те прислали
знатока, ведущего инженера
телевизионной фирмы, быстроглазого
парня. Тот глянул на семью,
плотоядно изучавшую программу
передач, и надолго задержал взгляд
на открытых ножках внучки,
десятиклассницы, которую отрядили
ему в помощь. Эта рослая девчушка
так и рвалась в бой, то есть в
магазин.
Инженер
приехал на своей машине. Внучка —
школьница по-хозяйски
расположилась на сиденье.
Специалист по телевизорам поизучал
ее коленки и горестно вздохнул —
как при виде чего-то недоступного.
В первом же
радиомагазине инженер уставился на
“Рубин”, разработанный в его
отделе, и поманил продавца:
— Покажи-ка
мне экземпляр получше…
Тот
безропотно поставил другой
аппарат. Картинка, цвета и звук -на
взгляд школьницы — семью восхитили
бы. Инженер же переключился на
канал с испытательной таблицей,
вонзил в нее свой взор и решительно
замотал головой.
— Баланса
нет…Тащи еще!
Притащили.
Десятикласснице стало радостно от
яркости цветов и заклокотавшей в
приемнике мелодии. Она пересчитала
деньги и тронулась было к кассе, но
продавец так и не выписал чек,
потому что инженер брякнул:
— Дерьмо.
Больше трехсот строк не вижу.
Четкости нет и не будет!
В тихой злобе
продавец привез еще один “Рубин”.
— Цвета
закраснены, — поставил
уничтожающий диагноз инженер и
посмотрел на алые губки девушки.
Раскрывать
другие коробки продавец отказался.
Поехали дальше. По пути инженер
выпытал у школьницы всю ее
семейно-жилищную подноготную: кто
где прописан, сколько метров, есть
ли алчные родственники. Рука его
часто поправляла на школьнице
ремень безопасности, касаясь
разных выпуклостей, что однако ее
не смущало.
Десятки
молчавших экранов мерцали в
громадном зале, инженер обошел весь
ряд любимых им “Рубинов”, проверяя
каждый. Продавец учуял, кто
покупатель, и даже не подходил.
Нашелся наконец весьма приличный
аппарат, школьница была в восторге.
— Режекторы
не работают, — грустно промолвил
инженер и пояснил: — Рябь скоро
пойдет по экрану.
Школьница
бурно запротестовала: какая еще
рябь, никакой ряби нет, отличный
телевизор! Ей все же пришлось
согласиться с инженером после того,
как он произнес:
— А
представь — у тебя морщины вдруг
появятся?..
Ничего
лучшего этот магазин предложить не
мог. В салоне другого царил деловой
полумрак, телевизоров — уйма, у
одного из них инженер застрял, так и
сяк крутил все ручки, не сводя с
испытательной таблицы бдительных
глаз… Школьница начинала терять
терпение: время идет, телевизора
нет, надо еще учебники полистать, а
вечером в программе — любимый
ансамбль.
— Вроде бы в
норме…— изрек инженер, а затем
торжествующе ткнул пальцем. —
Заводская пломба-то — нарушена! В
гарантийном ремонте могут
отказать!
Школьница
сочла этот довод убедительным, а
уязвленный продавец извлек из
коробки последнюю модель, гордость
фирмы. Этот аппарат отвечал,
кажется, взыскательному вкусу
дотошного специалиста. Школьница
возрадовалась, продавец тоже.
— Стоп! —
убито молвил инженер. —
Синхронизация барахлит!
Карандаш
продавца завис в воздухе, а
разъяренная школьница вытащила
инженера на улицу.
— Ты что —
издеваешься?.. Зачем тебе нужен
самый-самый хороший? Самый лучший?
— Как —
зачем? Кто — издевается?.. Я хочу,
чтоб у вас был нормально работающий
телеприемник высшего класса, при
длительной эксплуатации которого
дефектов не будет!
— Они должны
быть! — отрезала школьница. — Они и
есть! Нормально работающих
приборов не бывает! И вещей таких
вообще нет! И людей тоже! Все — с
изъяном. Все — с дефектами! Все! —
Школьница перешла в атаку. — Я
обожала учительницу математики — а
она оказалась стервой и пьяницей!
Физкультуру в восьмом классе вел
один красавец, я в нем души не чаяла,
а он Людку из шестого “б” чуть не
изнасиловал, да еще в извращенной
форме!
— Ну и что?..
Единичные явления. Некоторые
педагоги плохо учились в институте,
деканат недосмотрел. Сама видишь, в
нашей радиопромышленности тоже
плохо, ослаблен авторский надзор.
Опытные экземпляры отличные, а в
массовом производстве… Вот и
приходится по испытательной
таблице…
— Да врет
она, эта таблица!.. Всё врет, и все
врут! — Школьница отступила на шаг,
чтоб инженер мог обозреть ее с
головы до пят.
— Хороша,
да?.. Все у девочки есть, мордашка
дай бог, ноженьки точеные… — Она
приподняла и без того не длинную
юбку. — Ручки каковы, а? А плечи?.. С
царственным наклоном, говорят. А
это вот? — Ладошки приподняли
выпирающие груди. — Загляденье!.. Да
ты и сам втихую успел полапать меня,
убедился в товаре высшего класса.
Так вот, — глаза школьницы метали
молнии, — обман это сплошной!
Соврала испытательная таблица! Те
самые ножки, на которые ты пялишься,
чуть выворочены при входе в таз, при
родах оно, говорят, полезно, на
пляже, однако, думают иначе. И
груди, которые ты прощупал, не такие
уж большие и твердые, как тебе
показалось, тут уж наши девичьи
секреты. И не уверена я, что в
процессе эксплуатации они станут
лучше! Соски, выдам тебе секрет,
ненормально крупные, аж до самых
ключиц…И, главное, не девушка я уже,
вот так-то. Сорвана с меня заводская
пломба, гарантийному ремонту не
подлежу!
— Не надо, —
умоляюще произнес инженер, густо
краснея. — Не надо…Ты только пойми:
если все считать плохим, то ничего
хорошего уже не создашь и в хорошее
вообще не поверишь. Успокойся.
Купим телевизор.
Десятиклассница
уже не пылала гневом. Совсем
по-детски ковыряла она землю носком
туфли.
— Любой
покупай. Тебе же лучше. Сломается —
чинить приедешь, предлог будет.
Может, и переспим когда-нибудь.
В глубоком
впечатлении от этих слов инженер
взял школьницу за руку и повел ее в
магазин. Наконец-то нашелся
идеальный аппарат. Продавец
выписал чек и стал заполнять прочие
бумажки, как вдруг инженер
страдальчески глянул на школьницу
и сдавленно выкрикнул:
— Нет!.. Не
могу!.. Трубка-то — чешская и по
корейской лицензии! Загнется — где
такую найдешь?
— Пиши! —
заорала продавцу школьница и
швырнула деньги кассирше. — Эй,
грузчик! Сюда! Скорей!
Коробку с
телевизором она помогла вытащить
на улицу. Замахала рукой и
закричала, подзывая такси.
— Вот тебе за
консультацию, — протянула она
инженеру червонец. — Пропадешь ты,
парень, не быть тебе главным
инженером, директором тоже. И
бобылем сдохнешь…
Высокая
литература
Двадцать с
чем-то лет назад узнал я о
всесоюзном конкурсе на лучшее
произведение о рабочем классе. В то
время я считал себя умеющим писать:
журнал “Новый мир”, весьма
авторитетный при Твардовском,
дважды пытался, превозмогая
цензуру, опубликовать мой (первый в
жизни!) роман, типографский набор
дважды рассыпался, и тогда в пику
властям журнал оповестил о скором
появлении моей повести “Дежурный
монтер”. Была она, кстати, в отделе
прозы прочитана, и я услышал много
лестных слов о себе. Претендуя по
крайней мере на то, что в спорте
называется утешительным призом, я
почтою отправил повесть на конкурс.
Прошел почти
год, близилось время присуждения,
так сказать, призов, а от комиссии —
ни слуху, ни духу. И однажды утром я
отправился узнавать результаты.
Располагалась комиссия в Колонном
зале Дома союзов, занимая две
комнатки на верхотуре, объявление
гласило: конкурс продлен на шесть
месяцев из-за обилия рукописей. Все
шкафы были забиты ими, стелажи
прогибались под тяжестью
многотомных трудов, вдоль стен —
штабели папок. Сидевший за столом
гражданин громко чихнул и
предложил мне зайти попозже, месяца
через три.
Остолбенело
взирая на шкафы, стелажи и штабеля,
я не мог проронить ни слова. Стыд
вошел в меня, душу объяло смирение.
Не десять и не двадцать литераторов
решили поучаствовать в конкурсе.
Вся страна! Вся Россия и республики!
Тысячи шахтеров, фрезеровщиков,
слесарей и электромонтеров
захотели отразить свой доблестный
труд, все трудящиеся от Бреста до
Чукотки зарились на первую премию,
и где уж мне устоять перед
миллионами пишущих, среди которых
определенно сыщутся неведомые пока
таланты, гении, тягаться с которыми
мне не под силу! И надо забрать,
немедленно забрать “Дежурного
монтера”, дабы не осрамиться!
Через
несколько минут я, однако,
передумал. Взяв наугад одну из
рукописей на полке и прочитав
страничку, понял: это — не проза, а
разжиженная корявыми диалогами
статья из “Социалистической
индустрии”. В еще большую радость
привела меня другая папка, полная
невообразимых ляпсусов. На фоне
таких конкурсных произведений
“Дежурный монтер” высился
белоснежной вершиной, и захотелось
узнать, читана ли моя повесть и
какие замечания высказаны.
Искать мою
рукопись гражданин за столом
отказался. Но еще раньше внимание
мое привлек молодой человек,
сновавший по коридору и часто
бросавший тусклый взор на часы.
Суетливо-нервная походка его
наводила на мысль о туалете, куда
человеку надо срочно попасть, а тот
либо на ремонте, либо занят.
Понаблюдав еще немного над парнем,
я догадался наконец, что тот
страдает, что душа его горит и пламя
в нутре его может загасить только
водка, до которой аж сорок пять
минут, поскольку лишь с одиннадцати
утра Моссовет разрешал продажу
спиртных напитков крепостью выше
30╟, пива же в центре столицы и
вечером не сыщешь.
А у меня в
портфеле уютно полеживала бутылка
водки, купленная еще вчера, перед
ночной сменой, которая выдалась
лихой, бурной, с коротким
замыканием на подстанции, с
остановкою завода, и мне, сменному
энергетику, не до выпивки было. Пить
же, даже на работе, заставлял
инстинкт самосохранения. В ту пору
многим, не только мне, власть
надрезала судьбы, обрекая
цензурными гонениями на уход в
диссидентство со всеми каверзами
его; люди, вытолкнутые из
литературы, сбивались в сообщества,
находили усладу в восхвалении друг
друга и теряли понимание того, что
называется жизнью. Алкоголь же, выпиваемый
в количествах много выше
среднедушевого потребления,
сближал меня с сотнями людей, с
тысячами правд и судеб, и стакан,
пропущенный где-то на задах
магазина, давал, помимо
опохмеления, восхитительное
ощущение нового знания.
Парень понял
меня с полуслова, мы пошли по
Пушкинской к мебельному магазину.
Рядом с ним распространяла вкусные
запахи столовая, в буфете нашлась
дешевая закуска. Зубы парня
позванивали о стакан, водку в себя
он наливал натужно, сопротивляясь
ей, а отведя стакан от губ, замер в
позе мыслителя, который только что
услышал нечто из ряду вон выходящее
и не знает еще, как оценить
глубокомысленную фразу. Уши мои
готовы были втянуть в себя
тривиальное наблюдение “кажется,
прижилась…” или элегический вздох
типа “Христос по душе босичком
пробежал”.
Но я ошибся.
Алкаш был из литературной элиты.
— Хорошая
рифма, — произнес он и тыкнул
вилкой в селедочный хвостик. Затем
порасспрошал меня, чтобы убедиться:
перед ним — работяга-наивняк,
сочинитель, склонный к
дезертирству с литературного
фронта. О себе же выразился скромно:
— Коллежский
секретарь. Временно исполняю
обязанности коллежского асессора.
Пожаловался
на судьбу: в их коллегию поступило
— на высочайшее имя — более десяти
тысяч прошений, удовлетворить их
невозможно, поскольку все три
вакантные должности уже заняты.
Если пьяный
бубнеж перевести на нормальный
трезвый язык, то означало это
следующее: все три премии за лучшее
произведение о рабочем классе —
уже определены.
Пораженный
этим известием, я немедленно
смотался в Елисеевский за бутылкой.
Алкоголь
возымел свое действие. Коллежский
асессор (он же — консультант при
Союзе писателей) заговорил
посвободнее.
— Кому что
достанется — это решено
департаментом еще до объявления
конкурса. Первая премия — за
повести о рабочем Алтунине.
Стыдно
признаться, но в то время я читал
все журналы, полистал и эпопею о
новаторе. Фальшь и вранье перли с
каждой страницы этих повестей.
— Но ведь…
— Знаю. Зато
автор… — Литконсультант замялся,
поскольку никак не мог увязать
современные реалии с петровским
табелем о рангах. — Он, короче,
чиновник особых поручений при
летописцах. А точнее —
уполномоченный партии при
Московском отделении Союза
писателей.
Что написал
второй лауреат — спрашивать не
стоило: был он членом секретариата
Союза писателей РСФСР. А вот на
нижнюю ступеньку пьедестала почета
претендовали многие, третье место
(иногда и второе) присуждалось
нацменам, и теперь татары воевали с
таджиками, узбеки с белорусами:
барашки в бумажке уже не в моде, в
ресторане ЦДЛ уже второй день
надворные советники Юга пьют с
действительными тайными
советниками Белокаменной.
Родными
братьями вернулись мы в Колонный
зал Дома Союзов. “Дежурный монтер”
нашелся в чулане под лестницей,
крысы и сырость несколько
подпортили рукопись, да ведь ни в
какую редакцию ей уже не попасть,
писать я решил “в стол” — еще до
того, как печать громко оповестила
об уже известном мне итоге
конкурса. Когда же несколько лет
спустя в Польше случилась какая-то
заварушка, связанная с
“недооценкой роли рабочего
класса”, ко мне в панике обратились
две редакции, выпрашивая
“Дежурного монтера”. И не получили
его: лень было искать куда-то
запропастившуюся рукопись. Чуть
позднее власть в Польше взяли
военные, тем самым правильно оценив
роль рабочего класса…