Виталий Павлов
Предки
Сергея Дягилева
Прадед
Весной 1987 г.
пермская исследовательница
истории семейства Е. И. Дягилевых
Егорова сообщила участникам
научной конференции, что “Д. Д.
Смышляев в “Сборнике статей о
Пермской губернии” рассказал о
родоначальнике пермской ветви
Дягилевых — Василии Дмитриевиче
(1773 — 1823)”1 .
Неизвестно, по чьей вине здесь
вкралась ошибка. Надо читать:
Дмитрии Васильевиче, ибо далее речь
идет именно о нем. Вслед за Е. И.
Егоровой “родоначальником
знаменитой пермской семьи
Дягилевых” Дмитрия Васильевича
назвала и Н. Ф. Аверина — историк
пермской книги2 . Обе они повествуют о
весьма благополучной служебной
карьере, художественных и иных
способностях “родоначальника”.
“Был он человек образованный,
талантливый: музыкант, художник,
коллекционер, библиофил и
литератор. В молодости даже печатал
басни и стихи в первом
сибирско-уральском журнале “Иртыш,
превращающийся в Ипокрену”, затем
увлекся музыкой, а в конце своей
жизни — живописью. В переписи
имущества, оставшегося после его
смерти, значится:
две скрипки, альт и сорок картин,
написанных им сухими красками”3 . Н.Ф. Аверина
подтвердила участие Дмитрия
Васильевича в журнале, перечислив
его сочинения: басни “Конь и бык”,
“Хромая собака”, сказка “Клад”,
пять эпиграмм4 .
Действительно, в
1790—1791 гг. кадет Сибирского полка Д.
Дягилев сотрудничал в единственном
тогда в России провинциальном
ежемесячном
литературно-художественном
журнале, выходившем в Тобольске в
1789 — 1791 гг., и напечатал в нем
названные сочинения. В
стихотворной сказке “Клад” он
по-мальчишески простодушно
признавался, что “стихи еще
недавно стал кропать” (“Иртыш…”,
1791, январь).
Вот одна из его
эпиграмм:
Муж у своей жены
однажды так спросил:
Видала ты когда, рога чтоб кто
носил?
Она ж сказала так: Ах! видно, что
тобою
Теперь я почтена слепою…
(“Иртыш…”, 1791,
февраль).
Историк конца
прошлого — начала нашего века,
автор первой работы о сочинителях
круга “Иртыша” А.И.
Дмитриев-Мамонов стихи Дягилева
считал “бедными”5 . Однако современный
литературовед Н.Д. Кочеткова (и не
только она) полагает, что “по
тематике и характеру стихи Д
[ягилева] близки сатирической
традиции А.П. Сумарокова и В.П.
Майкова”6 .
Что касается сказки-новеллы
“Клад”, ее можно отнести к большой
удаче молодого автора.
В ней живо
нарисован старик крестьянин,
обуреваемый страстью к богатству.
Однажды, копая яму, он нашел
сторублевый клад, добавил к нему
мешочек со своими рублями и закопал
в другое место. Однако воры украли
деньги. Подозревая жену, старик
избил ее. Но вскоре убедился, что
она не виновата. Успокоился было,
но, вспомнив, что вместе с
найденными деньгами пропали и
кровные трудовые, “без памяти
взбесился”. Наконец пришел в себя:
Я сам тому виною,
Богатства если бы не пожелал,
Своих бы денег я тогда не потерял
И не терзался бы тоскою.
Отсюда мораль:
Так безрассудно
не желай того,
Спокойно век прожить ты можешь без
чего.
А если деньги как себе ты и
доставил,
Получше их с умом употребляй
И так, как я, не зарывай.
Эти строчки
впервые увидели свет в январе 1791 г.
А в 1969-м удостоились переиздания в
сборнике “Стихотворная сказка
(новелла) XVIII — начала XIX века”.
Составитель сборника
литературовед А.Н. Соколов считает
сказку Дягилева родственной
притчам поэтов А.П. Сумарокова, Ип.Ф.
Богдановича, В.П. Майкова и Д.И.
Хвостова7 .
Добавлю: и П.П.Сумарокова. Как видим,
компания для юного кадета
подобралась талантливая и знатная.
Способный юноша,
вероятно, мог бы составить имя в
отечественной словесности. Но его
захватили другие заботы и
увлечения.
Здесь придется
сделать небольшое отступление. По
сведениям Е.И. Егоровой, Дмитрий
родился в 1773 г. Н.Д. Кочеткова
назвала другую дату — “ок. 1771 г. С
1777 г. он числился кадетом
Сибирского драгунского полка”8 , а в 1792 г. 19-летний (по
Е.И. Егоровой) либо примерно
21-летний (по Н. Д. Кочетковой)
становится подпрапорщиком
Семеновского полка. Однако военная
карьера, видимо, не привлекала
молодого офицера. Судя по
послужному формуляру, 1 января 1793 г.
с чином поручика он вышел в
отставку “за болезнями”. Был ли
это благовидный предлог для
отставки — не ведомо. Любопытно
другое: по рекомендации пермского и
тобольского генерал-губернатора
А.А. Волкова, чья резиденция
находилась в Перми, 23 января 1794 г.
Сенат назначил Дмитрия Васильевича
стряпчим Пермского губернского
магистрата9 . Позднее, с 1797 г., он
стал уездным, через два года —
губернским казначеем, а по табели о
рангах — надворным советником10. В следующем 1800 г.
Дмитрий Васильевич удачно женился
на дочке местного богача —
первогильдийного купца И.Р. Жмаева
Марье Ивановне. Все свое богатство:
несколько домов, флигелей,
множество лавок, амбары, каретники,
каменную оранжерею, в коей
вызревали заморские деликатесы,
Бикбардинский водочный завод с
имением в Осинском уезде бывший
городской голова Иван Романович
завещал дочери, зятю и внукам11.
Между тем зять
поднялся на новую ступеньку в
чиновной иерархии: в 1805 г. получил
коллежского асессора — 8 класс
табели о рангах.
22 июля день “был
табельный, именины императрицы
Марии Федоровны, в который
генерал-губернатору (К.Ф. Модераху.
— В.П.) надлежало дать официальный
обед; [но так] как Модерах был беден
и расчетлив, то и отпраздновали мы
сей день партикулярным образом, —
вспоминал русский чиновник и
мемуарист Ф.Ф. Вигель, член
посольства графа Головкина,
направлявшегося в тот год в Китай.
— На обед, на бал и на ужин
пригласил нас пермский амфитрион
(гостеприимный хозяин. — В.П.),
губернский казначей Дягилев, у
которого в этот день жена была
именинница.
…Тут увидели мы
все пермское общество, и я нашел,
что оно двумя десятками годов от
пензенского и казанского. Мужчины
без всенижайшего поклона не
подходили к дамам и говорили [с
ними] с беспрестанным словоерсом”12 .
Принять ораву
столичных гостей и “местное
общество”, дать бал, всех
накормить, напоить и при этом не
ударить в грязь лицом — надо было
иметь и хоромы, и немалые средства.
Bсe это у амфитриона, как видим,
нашлось.
Недурно жил
Дмитрий Васильевич. По примеру
пермской чиновной братии —
губернского землемера Андрея
Грубера, штаб-лекаря Михайлы
Гамалеи, председателя гражданской
палаты Ивана Прянишникова с братом
Василием, заседателя земского суда
Ивана Ванслова и многих других —
“прадед известного русского
театрального деятеля Павел
Дягилев”, согласно ведомости,
составленной 18 ноября 1793 г., имел
дворовых крепостных людей13 . Жаль, что память
подвела Л. С. Кашихина, сообщившего
об этой любопытной ведомости.
Дворовыми в ту пору владел не Павел,
а поручик Дмитрий Васильевич
Дягилев. Павел в тот год не был даже
“запланирован”. Он появится на
свет только в 1808 г. — младший из
трех сыновей губернского казначея.
На шестом году жизни вместе с
другими детьми он лишился матери —
Марьи Ивановны. Семья осиротела и
развалилась. Ивана отправили в
Благородный пансион при
Царскосельском лицее, Вячеслава и
Павлика — в столичные военные
училища. Лишь две девочки-сестры
остались с отцом в Перми14 .
Смерть жены была
для Дмитрия Васильевича страшным
ударом. К сожалению, не последним:
через два года внезапно скончался
старший сын Иван, мечтавший об
учебе в лицее. В 1820 г. — еще одно
несчастье: мятежный Семеновский
полк, в коем некогда служил Дягилев,
чуть ли ни в полном составе по
приказу царя был брошен в казематы,
бит шпицрутенами и наконец
отправлен на каторгу.
Спустя три года
Дмитрий Васильевич умер.
Кто же
родоначальник?
“Вернемся к нашим
баранам”, — говорят французы.
Иначе — вернемся к тому, с чего
начали. В статье “Семья Дягилевых и
культурная жизнь…” Е.И. Егорова,
ссылаясь на “пермский некрополь”,
составленный В.П. Голубцовым,
сообщила, что Дмитрий Васильевич
“был сыном берггешворена Василия
Павловича, управителя
Екатеринбургского завода, и дочери
соликамского купца Нечаева —
Татьяны Степановны”15 . Через два года Е.
Егорова вместе с Н. Беляевой в
статье “Возвращение Сергея
Дягилева” назвали Василия
Павловича маркшейдером,
управителем казенного Каменского
чугунолитейного заводе, якобы
переселившегося на Урал в середине
ХVIII в. из Тобольска16 . Н.Д. Кочеткова
считает его обер-офицером,
добавляя: “видимо, небогатым,
крепостных крестьян не имел”17 . Разночтений у
пермячек с Кочетковой нет, так как
маркшейдер по табели о рангах в ХVIII
в. — не только специальность
горного деятеля, но и офицерский
чин 10 класса, равный военному чину
капитан-поручика, а горный чин
берггешворена — 13 класса, равнялся
армейскому чину подпоручика.
Авторы “следопытской” статьи,
вероятно, решили остановиться на
более высоком офицерском чине,
который тогда хоть и не давал прав
потомственного дворянства, зато
позволял получить основную
дворянскую привилегию — право
покупки на свое имя крепостных и
деревень.
Берггешворен
Василий Дягилев в 1770—1772 гг.
действительно управлял
Ека-теринбургским заводом18 , а позднее, будучи
маркшейдером, — Каменским. Ко
времени рождения сына Дмитрия
крепостными он не обзавелся. Если
годом рождения сына считать “ок.
1771”, значит, появление его на свет
произошло в Екатеринбурге, если же
1773 год, то в селенье Каменского
завода. А это все Урал. И не было
нужды “пермской ветви Дягилевих
переселяться на Урал в середине ХVIII
века из Тобольска”, как считают
пермские историки. Пребывание
Дмитрия Васильевича в Тобольске в
драгунском полку было временным,
как и служба в привилегированном
Семеновском полку, из которого он и
вернулся в Пермь.
Загадкой
представляется иное: почему
недворянский ребенок буквально с
розовых ногтей пользовался
дворянскими правами?
Судите вами. В
возрасте четырех (или семи) лет Митя
был записан в Сибирский полк. Так
поступали тогда только дворяне,
чтобы их отпрыски к своему
совершеннолетию успели “за
выслугу лет” набрать чинов. Жил он,
конечно, дома с папой и мамой,
учился у местных грамотеев либо в
заводской школе, а затем, возможно,
в 17 лет появился в полку в качестве
кадета, в 19 — уже подпрапорщик, а в 20
— поручик престижного
Семеновского полка. С этим воинским
званием и, стало быть, личным
дворянством он и вышел в отставку.
Не странно ли для сына горного
чиновника, недворянина? Какие
властные силы делали карьеру
совсем юного, а потом и взрослого
Дягилева? Предположительно в 90-е
годы (а может, и много раньше) такой
силой мог быть генерал-губернатор
Алексей Андреевич Волков, позднее
— генерал-губернатор Карл
Федорович Модерах. Во всяком
случае, получив вожделенный чин
коллежского асессора, который
давал право на потомственное
дворянство, Дмитрий Васильевич
обратился к Московскому
дворянскому обществу с просьбой
зачислить его в московские дворяне.
В январе 1806 г. имя Дмитрия Дягилева,
его настоящих и будущих потомков
внесли в родословную книгу дворян
Московской губернии19 , поскольку в ту пору,
как заметил Ф.Ф. Вигель, “в Перми
нет других дворян, как (кроме. — В.П.)
заводчиков, живущих в столицах”20 .
Из-за
семи печатей
Кроме сказанного
выше о Василии Павловиче, я ничего
более не знал о нем. Естественно,
возникло желание разведать
побольше. Думалось, чего проще?
Пойти в Госархив Свердловской
области и порыться в знаменитом 24-м
фонде — фонде Уральского горного
правления, найти служебный
формуляр управителя
Екатеринбургского или Каменского
заводов, и “дело в шляпе”.
Оказалось — пустой номер. Никто мне
послужного списка или формуляра не
приготовил и на блюдечке не поднес.
Тысячи архивных дел, миллионы
бумаг! Найти в них
затерянное имя так же легко, как
иголку в стоге сена. Многократные
попытки поисков кончились ничем.
Василий Дягилев пребывал для меня,
как говорится, за семью печатями.
Можно было рассчитывать лишь на
случайную удачу. Но когда “госпожа
удача” изволит появиться?..
В таком-то
минорном настроении и пришел я
однажды домой, принеся с собой
новую книгу, словно нарочно, в укор
мне, названную “За семью
печатями”. Знакомство с нею
обнаружило, что книга — воистину
уникальная. За два с лишним века
уральского книгоиздания —
единственная, посвященная
сфрагистике — изучению печатей
уральских государственных
учреждений, заводов, руководителей
горной администрации, горных и
армейских офицеров, купцов,
приказчиков, башкирских старшин,
иностранных специалистов,
прошедших по
нашему краю в 20 — 50-е годы ХVIII
столетия.
Автор
книги-альбома историк Н.С.
Корепанов впервые извлек из
забвенья и представил
рисунки-оттиски печатей, найденные
на различных документах, — уже сам
по себе труд колоссальный. Но
только этим историк не ограничился.
К рисункам личных печатей дал
краткие биографические сведения об
их владельцах. Пожалуй, лишь
исследователи могут представить,
каких усилий, многолетних трудов и
упорства все это стоило!
Листаю альбом, и
вдруг — точно током ударило:
рисунок личной печати — некий
зверь, не то лев, не то собака с
разинутой пастью и “короной” на
голове… Печать Павла Федоровича
Дягилева. О нем сказано: “Подьячий,
горный офицер. С 1723 г. — на
канцелярских должностях в
Сибирском обер-бергамте, с 1735 г. — в
Пермском горном начальстве. В 1750-e
гг. — управитель Верхне-Юговского
завода. Из крестьян Чубаровской
слободы Краснослободского
дистрикта. Взят в службу в 1721 г. И.В.
Аврамовым”21 .
Кто такой Аврамов?
Ага, вот и его печать, и о нем есть
краткая справка. Иван Васильевич
Аврамов происходил из тобольских
детей боярских. “Деятель
горнозаводской администрации на
Урале с 1718 г. Заводской комиссар
Каменского, Уктусских и других
заводов. Земский комиссар
Китайского дистрикта”22 .
Когда-то и где-то
пересеклись стежки-дорожки
заводского комиссара из детей
боярских с крестьянским парнем.
Заприметив в нем толкового молодца,
Аврамов в начале 20-х гг. взял его под
свое крыло (сказалась эпоха Петра
Великого!) и, как видим, не ошибся.
Теперь следовало
проверить, не ошибся ли я. Возможно,
Павел Федорович лишь однофамилец
Василия Дягилева, и совпадение
имени Павла и отчества Василия
Павловича ничего не значит?
Н.С. Корепанов, в
прошлом работник Свердловского
областного госархива, а ныне —
Института истории и археологии
Уральского отделения Российской
Академии наук, оказался сыном моего
доброго приятеля, журналиста, к
сожалению, ныне покойного, Семена
Корепанова.
— Николай
Семенович, не смогли бы вы дать мне
справку, не было ли у Павла
Федоровича Дягилева сына? Как его
звали? Нет ли о нем какой-либо
информации?
Разговор
состоялся в полдень, а вечером Н.С.
Корепанов любезно сообщил:
— Да, у него был
сын. Звали его Василий. Родился он в
1737 году, учился в школе
Ягошихинского завода, в 1752 году
стал маркшейдерским учеником, в
1759-м участвовал в строительстве
Шермянтского завода на Западном
Урале. Служба его в горном деле
началась со времени обучения
маркшейдерскому искусству. Других
сведений у меня нет.
Я очень
благодарен Николаю Семеновичу. Его
информация подтвердила догадку о
кровном родстве Павла и Василия
Дягилевых — прапрадеда и
прапрапрадеда Сергея Павловича.
Значит, Василий родился в Ягошихе,
когда отец его служил в Пермском
горном начальстве. Через 46 лет
Ягошиха станет основой нового
города — Перми, столицы огромного
наместничества, а затем губернии.
Выходит, что Василий Павлович —
коренной пермяк. “Кореннее” и быть
не может.
Уточним некоторые
моменты трудовой биографии Павла
Федоровича. Бывший подьячий с 1723 г.
служил в Сибирском обер-бергамте,
руководившем всеми горными
предприятиями Урала, Сибири и
Казанской губернии. А с декабря
того года по декабрь 1734-го
обер-бергамт находился в
Екатеринбурге. На глазах Павла
Федоровича строился новый город на
Исети-реке, на его глазах
действовали главные горные
командиры В.Н. Татищев, В.И. де Генин,
А.Ф. Хрущев, Н.Г. Клеопин, Я.Н. Юдин,
К.А. Гордеев и десятки, сотни других
творцов горно-металлургической
промышленности Урала. Кстати,
непосредственным начальником
горного офицера Павла Дягилева с
переводом его в Пермское горное
начальство, подчиненное
Сибирскому обер-бергамту, начиная с
1736 г. был Константин Артемьевич
Гордеев.
В 50-х годах Павла
Федоровича назначили управителем
Верхне-Юговского медеплавильного
завода, построенного в 1740 г. на
речке Юге, в 30 верстах от Ягошихи и в
60 — от Кунгура. Что с ним случилось
позднее, где упокоилась душа его, —
неизвестно.
Но мы знаем
теперь, что Павел Федорович —
выходец из крестьян Чубаровской
слободы, одного из стариннейших
поселений на Урале, возникших во
времена царя Михаила Федоровича в
1624 г. на берегу тихоструйной реки
Ницы. Много позднее деревня
Чубарова окажется в 30 верстах к
востоку от города Ирбита.
Где крестьянский
мальчик Паша Дягилев постигал
премудрости грамоты и письма,
благодаря чему смог стать подьячим?
Кто учил его? Отец? Местный поп? Где
вероятный ровесник своего века
начинал карьеру? Ответов на эти
вопросы, увы, нет.
…Вспомните:
ссылаясь на Д.Д. Смышляева, пермские
историки называют Дмитрия
Васильевича “родоначальником
пермской ветви Дягилевых”,
“родоначальником знаменитой семьи
Дягилевых”. А как сказал сам
Смышляев? “Марья Ивановна (Жмаева.
—В.П.)… вышла замуж за пермского
казначея Дмитрия Васильевича
Дягилева, родоначальника пермских
помещиков Дягилевых”23 . Есть разница? Есть. И
существенная. Как мы убедились, ни
родоначальником “пермской ветви”,
ни “пермской семьи” Дмитрий
Васильевич не был. Ими были его дед
и отец — оба коренные уральцы,
горные деятели. А вот основателем
серии “пермских помещиков” он
действительно стал. Вторым за ним
был его сын Павел — носитель
родового имени, нареченный отцом,
как издавна принято было в
крестьянских и дворянских семьях, в
честь своего деда — Павла
Федоровича.
Дед
Павел Дмитриевич
закончил Главное инженерное
училище, служил в саперном
батальоне, участвовал в
русско-турецкой войне 1828 — 1829 гг.24 и достиг чина
капитана. Служил, видимо, хорошо,
ибо “Высочайше был награждаем два
раза бриллиантовым перстнем, раз
[один.— В.П.] золотыми часами”25 . При разделе
имущества в 1829 г. Бикбардинский
завод, имение, земля и дом в Перми
достались Павлу26 . Прибыль от продажи
водки была столь высокой, что
позволила ему купить хороший дом в
Северной Пальмире и жениться уже не
на купеческой, как его отец и дед, а
на адмиральской дочке Анне
Ивановне Сульменевой, народить
одного за другим и воспитать
четверых сыновей и столько же
дочерей.
Выйдя в отставку
по доброй воле в чине майора, Павел
Дмитриевич успешно продолжил
карьеру по гражданской линии в
министерстве государственных
имуществ на посту “начальника 3-го
отделения 3-го Департамента” и
спустя четыре года “был пожалован
орденом св. Владимира 4-й степени”. B
1850 г. столичный чиновник оставил
службу в министерстве и перебрался
в Бикбардинское поместье, нередко
навещая свой особняк в Перми,
построенный в стиле позднего
классицизма на центральной
Сибирской улице (К. Маркса, 33).
Крупный помещик и
бывший питерский чиновник с неких
пор с тревогой наблюдал
усилившиеся волнения черного
заводского люда и крестьян в
губернии, “брожение умов” в самой
Перми, вызванное проникновением
произведений Вольной русской
типографии А.И. Герцена и Н.П.
Огарева: “Колоколов”, “Полярной
звезды”, “Голосов из России”,
“Былого и дум”… В уездах по рукам
ходили прокламации местных
революционных обществ, вербовавших
вольнодумцев и врагов
самодержавия.
Душой и телом
преданный престолу, дворянин Павел
Дмитриевич 8 мая 1861 г. писал своему
знакомому в Питер: “Представьте
себе, что яд его (Герцена. — В.П.]
сочинений вторгся уже в здешнюю
семинарию”27 . Дягилев ничего не
выдумал. В Пермской духовной
семинарии подпольно выходил журнал
“Семинарский колокол”
(“Семинарский звонок”),
действовала нелегальная
библиотека, молодежь читала
сочинения Герцена, группа учащихся
под руководством преподавателя А.Н.
Моригеровского и семинариста
Аркадия Топоркова усердно
размножала рукописную прокламацию
“Послание старца Кондратия”,
начиненную критикой
“царя-антихриста” и призывами к
революции…
Бикбардинский
землевладелец, хозяин винокуренных
заводов в Пермской и Уфимской
губерниях решил действовать.
С
закрытым забралом на Герцена
Бывая наездами в
столице, коллежский советник
Дягилев как богобоязненный и
ревностный христианин счел за
честь и счастье познакомиться
однажды с митрополитом Московским
и Коломенским Филаретом.
Престарелый архиерей (Василий
Дроздов) был человеком
образованным, умным, воинствующим
религиозным фанатиком и —
закоренелым крепостником. Кстати, у
нас до сей поры немногие знают, что
текст царского Манифеста от 19
февраля 1861 г. написан Филаретом по
“высочайшей” просьбе. Наступив на
горло собственной песне, Филарет
измучился, извелся, сочиняя документ.
Потому-то и вышел он
невразумительным и туманным. Не
случайно во многих губерниях
крестьяне отказывались признавать
его, требовали огласить
“настоящий” царский манифест.
По митрополичьему
совету и с его благословения
Дягилев сошелся с чиновником
особых поручений при Главном
управлении цензуры статским
советником Н.В. Елагиным. Это была
фигура одиозная. Даже коллеги
считали его одним из самых свирепых
и нелепых цензоров. Историк
литературы, академик и цензор А.В.
Никитенко в своем “Дневнике”
записал однажды: “…Елагин не
пропустил в одной географической
статье места, где говорится, что в
Сибири ездят на собаках. Он
мотивировал свое запрещение
необходимостью, чтобы это известие
получило подтверждение со стороны
министерства внутренних дел”28 .
Елагин имел еще
два угодья: религиозный фанатизм,
не уступавший митрополичьему, и
патологическую ненависть к любым
проявлениям инакомыслия, особенно
радикальным. Елагин и Дягилев
быстро поняли друг друга и
договорились о том, что первый
напишет памфлет с разоблачением
Герцена и его идей, а второй
финансирует издание памфлета.
Поскольку по воле
царя даже упоминать в российской
печати имя Герцена было запрещено,
друзья-сообщники порешили
напечатать книгу за границей. Она
вышла анонимно на русском языке из
берлинской типографии Карла Шульце
в сентябре 1859 г. под заголовком
“Искандер Герцен”. Часть тиража
Елагин немедля отправил для
продажи в Париж. 5 сентября он
выслал в Роевню экземпляр книги
начальнику штаба корпуса жандармов
А.Е. Тимашеву, сопроводив его
письмом, в коем пояснял, что
сочинение свое написал “в
опровержение клеветы и
разрушительных замыслов Герцена,
направленных к ослаблению веры, к
низвержению всякой власти и ко
введению в России анархии”.
Одновременно два экземпляра книги
автор отправил главному начальнику
III отделения и шефу жандармов князю
В.А. Долгорукову, заявляя в письме к
нему, что идеи Герцена “лучше всего
разрушать посредством печатного же
станка”, и просил представить
сочинение Александру II. Долгоруков
вручил книгу императору 27 октября29 .
В Россию Елагин
привез большую часть тиража книги,
но цензура не позволила пустить ее
в продажу, ссылаясь на запрет
императором всех книг, в которых
содержалась критика недозволенных
в стране изданий. Запрет был
подтвержден и в мае 1861г. Лишь в
апреле следующего года по просьбе
министра народного просвещения А.В.
Головнина царь разрешил-таки
продавать книгу. 3 тысячи
экземпляров, хранившихся на складе
цензуры, выдали автору. В ноябре
того же года в петербургском
книжном магазине С. Дюльфура книжка
появилась в продаже30 . Часть тиража Елагин
выслал своему другу — издателю П.Д.
Дягилеву.
“Ругательная
книга”
В ряду
антигерценовских сочинений
памфлет Елагина — первый. В
отечественной литературе его
издавна называли “злобным
пасквилем”, не раскрывая
содержания. Это и заставило меня
отыскать и прочесть книжку. Она
нашлась в библиотеке Российской
Академии наук: экземпляр с
экслибрисом императорской
Эрмитажной русской библиотеки.
Вероятно, тот самый, что был вручен
Александру II в октябре 1859 г.
Томик небольшого
формата (16 х 11 см), но объемистый — 261
страница. Размеры настоящего
очерка не позволяют подробно
представить содержание книжки. Да и
рассказ наш не об Елагине, не о
Герцене, а о Дягилеве. Ограничусь
лишь краткой характеристикой
сочинения.
В нем четыре
главы: “I. Философия революции и
социализм Искандеровой школы. II.
Затмение “Полярной звезды”. III.
Голос на клик: “С того берега”. IV.
Герцен и его значение”. В основе
всех глав — откровенная ненависть
автора к личности и деятельности
Герцена — теоретика,
писателя-художника и публициста.
Чтобы
опровергнуть, “разоблачить”
своего противника в области
теоретической, социальной и
политической, автор книжки должен
был обладать знаниями, качествами
полемиста и публициста не меньшими,
чем у Герцена. Их у Елагина не
нашлось. Он полемизировал с позиций
недалекого обывателя, используя в
качестве аргументов либо
собственные эмоции, либо
утверждения типа “этого не может
быть, потому что быть не может”,
либо цитаты из псалмов, Евангелий,
Ветхого завета, сочинений “святых
отцов”. Священное писание — альфа
и омега философии полемиста.
Единомышленник Филарета, он
попутно отрабатывал его
“социальный заказ”: защитить
учение Христа и православной
церкви, которое
“перетолковывается (Герценом.
—В.П.) наизворот”.
Доказывая, что
“самые блестящие теории
социалистов жалки и бессмысленны”
по сравнению со словом Божьим,
Елагин ссылается, например, на
Евангелие: “Матф., гл. XI, ст. 28 — 30”.
Смотрим. Евангелист Матфей привел
слова Иисуса, обращенные к
“труждающимся и обремененным”:
“возьмите иго Мое на себя и
научитесь от Меня: ибо Я кроток и
смирен сердцем, и найдете покой
душам вашим: ибо иго Мое благо, и
бремя Мое легко”. Вот такой
“мощный удар” по “жалким”
теориям социалистов.
В главе
“Философия революции и
социализм…” самую капитальную
статью “Что такое государство”
Елагин рассматривал и критиковал с
точки зрения зашоренного религией
и церковью мещанина. Основа
происхождения государства, по его
мнению, —“врожденное человеку
(следовательно, вложенное в душу
человеческую Самим Богом) свойство
подчиняться всегда нравственному и
умственному превосходству другого
человека, свойство, в котором
невозможно усомниться…”.
Превосходство, а не что иное,
переданное от отца к сыну, и
породило монархию. Это так просто и
естественно!— с простодушием
недоросля восклицал Елагин.
Понося Герцена
“по всем показателям”, памфлетист
видел лишь одно положительное в
статьях публициста — “дельные
замечания… на разные недостатки
нашего общественного организма и
на ошибочные или неблагонамеренные
действия служащих лиц…”. Однако и
здесь нашел изъян: “Эти правдивые
заметки” “обезображены лживыми и
желчными выходками и
преувеличениями”.
В сущности книга
Елагина — это донос на Герцена в
полицию и жандармерию. Не случайно
свеженькие экземпляры сочинения
статский советник немедля отослал
начальникам корпуса жандармов. Он
настойчиво требовал наказать
писателя, так как писатель этот
“лицемер”, “эгоист, дерзкий
хвастун и самолюбец”, “побочный
сын”, незаконно присвоивший
“чужое имя и не принадлежащее ему
имение”; “Главный характер его —
отрицание всего, что истинное
просвещение признает мудростью,
купленною кровью Искупителя рода
человеческого…”; он преступник,
опаснее и хуже конокрада, враг
христианской религии, атеист,
вероотступник, материалист; враг
самодержавного государства,
“беглец, ускользнувший от надзора
полиции”.
Елагин искренно
жалел, “что Русская полиция не
послала его куда-нибудь дальше
Вятки”, что сейчас не
“царствование Кроткой Елисаветы”,
во времена которой “его высекли бы
кнутом и сослали бы в каторжную
работу”; его идеи и намерения
“подлежат не суду философов, а суду
исправительной полиции или Вятской
Уголовной Палаты…”. Место ему на
галерах и на каторге.
Таков
заключительный аккорд
действительно бездарного
сочинения. Продажа “Искандера
Герцена” с осени 1859 г. во Франции и
в Германии, а с ноября 1862 г. — в
Петербурге, отправка тогда же части
тиража в Пермь не позволили
распространить книгу. Охотников
купить ее почти не находилось…
Депутат
пермского дворянства
“4 апреля 1866 г., —
записал историк и летописец Перми
А.А. Дмитриев, — телеграф принес
потрясающую весть о злодейском
покушении Каракозова на священную
Особу Государя Императора и о
спасении жизни его костромским
крестьянином Ос. Ив. Комисаровым”.
Весть
взбудоражила город. В тот же день
архиепископ Пермский и
Верхотурский Неофит отслужил в
Кафедральном соборе торжественное
молебствие во здравие государя и в
благодарность господу за чудесное
спасение его.
На следующий день
спешно собралась городская дума. Bсe
гласные единодушно решили:
“Отправить по телеграфу чрез г.
начальника губернии (Бергарда
Васильевича Струве.— В.П.) Его
Величеству выражение
верноподданнических чувств с
испрошением Высочайшего
соизволения на поднесение
представителями города Перми
Государю Императору адреса, а
Государыне Императрице иконы
Покрова Пресвятыя Богородицы…”
Ответ пришел лишь
спустя два месяца.
“9 июня, —
продолжал А. Дмитриев, — по
получении Высочайшего соизволения,
Пермская дума, после молебствия,
постановила: отправить в
С.-Петербург от всех сословий
города Перми депутацию для
поднесения Государыне Императрице
иконы и Государю Императору —
адреса”. В состав депутации
избрали городского голову Ф.К.
Каменского, одного чиновника,
четверых купцов, одного мещанина и
“депутата от дворянства
коллежского советника П.Д.
Дягилева”31 . Ни одного рабочего,
ни одного крестьянина.
С какими мыслями и
чувствами ехал Павел Дмитриевич в
столицу империи, догадаться
нетрудно: чувству благоговения
перед помазанником божиим были
подчинены и все мысли.
Высочайший прием
был назначен на 25 июня. А. Дмитриев
записал: “В этот памятный пермякам
день депутация явилась в Зимний
дворец. По выходе из внутренних
покоев, Государь Император
милостиво принял от городского
головы Ф.К. Каменского икону,
предварительно приложившись к ней,
и передал ее
своему генерал-адъютанту. Подойдя
затем к депутату от дворянства П.Д.
Дягилеву, Государь принял от него
адрес от всех сословий города Перми
и стал читать его. Чтение адреса
Государь прервал двукратными
замечаниями: “Да, неслыханное
доныне в России событие!”, “Я
совершенно уверен в такой
готовности вашей точно так же, как и
в сочувственных о ней заявлениях,
сделанных Мне со всех концов
России”. Окончив чтение адреса,
Государь обратил взоры свои на
покрытого сединами В.В. Хотова
(купца.—В.П.) и сказал ему: “Ты,
конечно, помнишь, когда Я был у вас в
Перми (Александр II побывал здесь в
мае 1837 г., будучи наследником
престола.— В.П.). Я постараюсь еще
раз быть у вас”. После того
Государь обратился ко всей
депутации с милостивыми словами:
“Икону Я передам Императрице.
Передайте Мое русское спасибо
вашему обществу. От имени
Императрицы благодарю вас всех за
сделанное Ей вами приношение,
которое будет для Нея очень
приятно”. Поклонившись затем
пермской депутации, Его Величество
снова удалился во внутренние
апартаменты, приказав провести
депутатов по всем залам Зимнего
дворца и показать и им все
достопримечательное”32 .
Вот такой прием,
от которого, как говорится, ни
холодно, ни жapкo. Но в душе Павла
Дмитриевича, думаю, он оставил
восторг, смешанный с тревогой: как
бы не повторилась апрельская драма.
А она повторилась
буквально через год. В мае 1867 г. в
Париже, в Булонском лесу, польский
эмигрант Березовский опять пытался
застрелить российского императора.
Весть об этом вновь вызвала
переполох в Перми, вновь —
телеграмма в столицу от имени
“пермского общества дворян,
граждан и служащих духовного,
военного и гражданского ведомств”
с “верноподданнейшими чувствами
радости о совершившемся чудесном
спасении и беспредельном уповании
на Всевышнего к сохранению дней
нашего обожаемого Монарха с его
Августейшим семейством”33 . Снова — колокольные
звоны во всех церквах губернии с
“соборными бдениями”,
“литургийными молениями за Царя”,
многолюдными крестными ходами с
“молебствиями Господу богу с
коленопреклонением и колокольным
звеном”34 ,
с закладками новых часовен в честь
чудесного спасения, приобретение
новых икон…
Невозможно
представить, чтобы Павел
Дмитриевич не участвовал во всех
этих печально-радостных
торжествах. О чем он думал в те дни?
Два покушения закончились
благополучно для монарха. Да ведь
бог троицу любит… Пронеси, господи,
не дай, господи!
С
закрытым забралом…
(Продолжение)
Пермский
губернатор H.Е. Андреевский в своем
“отношении” в Главное управление
по делам печати от 8 апреля 1871 г.
писал, что “директор местного
Комитета общества попечительного о
тюрьмах коллежский советник
Дягилев в бытность свою 3 сего
апреля в центральном тюремном
пересыльном замке роздал для
чтения арестантов (так в тексте.—
В.П.) в числе прочих книг, изданные в
Берлине под заглавием “Искандер
Герцен” и “Русское духовенство”.
Во избежание
распространения возможной крамолы
губернатор в тот же день приказал
отобрать у заключенных все книжки,
по одному экземпляру их отправить в
департамент полиции и одновременно
провести “секретное исследование
о способах приобретения г.
Дягилевым означенных книг. Вслед
сим г. Дягилев лично заявил мне, —
писал губернатор, — что
поименованные книги изданы им в
Берлине на свой счет, на что, а равно
и на обращение их в продажу, он
получил разрешение, и что у него имеется в
настоящее время значительный запас
этих книг”.
Губернатор просил
Главное управление по делам печати
уведомить его, “могут ли быть
показанные книги признаны
собственностью г. Дягилева и
допущены к обращению в книжных
магазинах и библиотеках”35 .
Управление по
делам печати запросило Комитет
цензуры иностранной, откуда
сообщили, что сочинение “Русское
духовенство”, изданное в Берлине в
1859 г. объемом в 373 страницы в 8-ю долю
листа 17 декабря того же года,
цензурным комитетом “дозволено”.
Вторая же книжка — “Искандер
Герцен”, изданная в 1859 г. статским
советником Елагиным и Дягилевым,
разрешена к продаже императором в
апреле 1862 г. 26 апреля 1871 г.
заведующий Главным управлением по
делам печати генерал-майор
Шидловский успокоил губернатора:
обе книжки “допущены к обращению в
продаже”36 .
Той же весной Павлу Дмитриевичу,
конечно, вернули конфискованные у
заключенных экземпляры, и, надо
думать, он вновь раздал их
уголовникам, надеясь, что хоть эта
категория читателей познакомится с
сочинением, почему-то не вызывающим
интереса у населения уже белее
десятка лет.
Как реагировали
на книгу обитатели пересыльной
тюрьмы, неизвестно. Но мы знаем
отношение к ней тогдашней прессы.
Церковно-религиозный журнал
“Странник” и крайне правая
столичная газета “Домашняя беседа
для народного чтения” В.И.
Аскоченского в своих откликах
полностью согласились с
характеристикой Герцена, данной
Елагиным. Иного и быть не могло.
В русской прессе,
выходившей в Берлине и в Париже,
автора памфлета высмеивали, книжку
считали “неприличным сочинением”,
“совершенно бесполезным”.
Прогрессивная часть российских
читателей называла произведение
Елагина “гнусной брошюрой”.
Герцен и Огарев познакомились с
“тупой и грубой” “ругательной
книгой” в начале ноября 1859 г. “Это
поэма, — писал Александр Иванович,
— мы с Огаревым целый вечер
катались со смеха”37 .
Как видим,
разящего эффекта, на который
рассчитывали автор и издатель
памфлета, не получилось. Силы и
деньги были потрачены впустую.
Анонимность берлинских изданий
обеспечила в Перми вплоть до сего
дня полную тайну участия в их
происхождении Павла Дмитриевича.
***
Вероятно, с 60-х
годов П.Д. Дягилев, подобно отцу
своему, направил усилия на
христианские добродетели. Дмитрий
Васильевич в начале века содержал
госпиталь для бедных. Павел
Дмитриевич жертвовал деньги на
строительство школ, городского
театра, на богадельни, был
директором Комитета
попечительного о тюрьмах.
Анонимный автор некролога отмечал,
что “большую часть времени (Павел
Дмитриевич. — В.П.) уделял или на
молитву, или на дело общественной
благотворительности. Кому из
пермяков не известна
благотворительность этого редкого
мужа?” — вопрошал он и отвечал: “И
не пермские только бедняки, но
целые сотни монастырей, общим с
глубокою признательностию и
сердечною благодарностию будут
помнить благодеяния Павла
Дмитриевича. Двери его дома отперты
были для всех: он никому не
отказывал в помощи”38 .
Кстати, в этом
доме с богатой библиотекой, со
множеством картин, икон, в том числе
написанных Дмитрием Васильевичем,
однажды появился маленький
мальчик, внук Павла Дмитриевича —
Сережа. Он был сыном
профессионального военного Павла
Павловича, служившего в
аракчеевских военных поселениях в
с. Грузино Новгородской губернии.
Павел Павлович вышел в отставку в
1880 г. и тогда же вместе с женой и
сыном переехал в Пермь. Прекрасной
приемной матерью Сережи с полутора
лет была Елена Валерьяновна
Панаева — праправнучка воеводы
города Туринска Ивана Андреевича и
правнучка пермского прокурора
Ивана Ивановича Панаевых39 — “коренников”
замечательного рода, сыгравшего
видную роль в отечественной
культуре.
Когда Сережа
поселился в доме деда, дед его был
уже стар, обременен хворями и
немощью. Но, как и двадцать лат
назад, выполнял обязанности
казначея Пермского дамского
попечительства о бедных,
содержавшего “убежище для детей
бедных”. Он часто посещал это
“убежище”, заботился о том,
“чтобы… дети были воспитываемы в
духе христианства”. По его
инициативе возникли два хора
мальчиков, певших в городских
церквах40 .
Сережа недолго
прожил вместе с дедом. Дорогие
сердцу Павла Дмитриевича кумиры
один за другим уходили в мир иной. В
1867 г. “в бозе почил” незабвенный
митрополит Московский Филарет, в
следующем году не вернулся из
поездки по епархии и был погребен в
Верхотурье пермский архипастырь
преосвященный Неофит (Николай
Соснин)… Весть об убийстве в 1881 г.
императора Александра II, которому
Павел Дмитриевич некогда вручил
адрес, потрясла его. 1 января 1883 г.41 (а не в 1882 г., как пишет
Е.Егорова) Павел Дмитриевич
скончался. Отпевал его в
Воскресенской церкви сам
архиепископ Пермский и
Верхотурский Нафанаил. В полном
облачении в сопровождении
множества народа он проводил гроб с
телом усопшего до Кафедрального
собора. Здесь, на восточней стороне
от алтаря, Павла Дмитриевича и
похоронили.
Гимназисту Сереже
Дягилеву шел в ту пору одиннадцатый
год…
1 Егорова Е.И. Семья
Дягилевых и культурная жизнь Перми
XIX века // С. Дягилев и
художественная культура XIX — XX
веков: Мат. науч. конф. 17 — 19 апр. 1987.
— Пермь, 1989. — С.4.
2 Аверина Н.Ф. История
пермской книги: Очерк. — Пермь, 1989.
— С. 16 — 17.
3 Егорова Е. И. Указ. соч.
— С. 5.
4 Аверина Н.Ф. Указ. соч.
— С. 16 — 17.
5 Дмитриев-Мамонов А.И.
Начало печати в Сибири. — СПб., 1900. —
С. 41.
6 Словарь русских
писателей XVIII века. Вып. 1 (А — И). —
Л.,1988. — С. 290.
7 Стихотворная сказка
(новелла) XVIII — начала XIX века. — Л.,
1969. — С. 644.
8 Словарь русских
писателей… — С. 290.
9 Там же.
10 Субботин Е., Егорова Е.
Пушкинские связи рода Дягилевых //
Рифей: Урал. лит.- краевед. сб. —
Челябинск, 1981. — С. 102.
11 Смышляев Д.Д. Сборник
статей о Пермской губернии. —
Пермь,1891. — С. 135.
12 Из воспоминаний Ф.Ф.
Вигеля о пребывании в Перми летом
1805 г.// Пермский край. Старая Пермь
(1723 — 1917). — Пермь, 1992. — С. 38 — 39.
13 Кашихин Л.С.
Работорговля на камских берегах //
Там же., — С. 38 — 39.
14 Егорова Е.И. Семья
Дягилевых и культурная жизнь… — С.
5.
15 Егорова Е.И. Семья
Дягилевых и культурная жизнь… — С.
4.
16 Беляева Н., Егорова Е.
Возвращение Сергея Дягилева //
Уральский следопыт, 1989, № 6. — С. 8.
17 Словарь русских
писателей… — С. 290.
18 Корепанов Н. В раннем
Екатеринбурге (1723 — 1781). Изд. 2-е. —
Екатеринбург, 1998. — С. 96. Прил. 2.
19 Егорова Е.И. Семья
Дягилевых и культурная жизнь… — С.
5.
20 Вигель Ф.Ф. Из
воспоминаний Ф.Ф. Вигеля… — С. 67.
21 Корепанов Н.С. За семью
печатями. — Екатеринбург, 1998. — С. 56.
22 Там же. — С. 53.
23 Смышляев Д. Сборник
статей о Пермской губернии. — С. 134.
24 Егорова Е.И. Семья
Дягилевых… — С. 6.
25 Павел Дмитриевич
Дягилев (некролог)// Пермские
губернские ведомости, 1883, 2 марта.
26 Егорова Е.И. Семья
Дягилевых… — С. 6.
27 Цитируется по: Коган
А.Л. Крепостные вольнодумцы. — М.,1966.
— С. 257.
28 Никитенко А. Дневник //
Русская старина, 1890, №4. — С. 31 — 32;
№2. — С. 400.
29 Летопись жизни и
творчества А.И. Герцена. 1812 — 1870. 1859
— июнь 1864. — М.,1983. Т.3.,С.72—73.
30 Там же. — С. 303, 406.
31 Дмитриев А. Очерки из
истории губернского города Перми…
Пермь, 1889. — С.266—267.
32 Там же. — С. 267.
33 Пермские епархиальные
ведомости. 1867. №8.
34 Там же.
35 РГИА. Ф.776. Оп. 11. Д. 29. 1871
г. Л. 7,8.
36 Там же. Л.9,10.
37 Герцен А.И. — Собр. соч.
в 30 т. Т.XXVI. — C. 304.
38 Павел Дмитриевич
Дягилев (некролог) // Пермские
губернские ведомости,1883, 2 марта.
39 Красноперов Д.А. Семья
Панаевых // Пермский край. Старая
Пермь (1723 — 1917).— Пермь, 1992.— С.152 —
153.
40 Павел Дмитриевич
Дягилев (некролог)// Пермские
губернские ведомости, 1883, 2 марта.
41 Там же.