Венедикт
Станцев
Со второго до
пятисотого
Венедикт Тимофеевич
Станцев — родился в 1922 г. в
деревне Родионовке Саратовской
обл. На фронт ушел добровольцем.
Фронтовая биография связана с
Уральской 3-й гвардейской
стрелковой дивизией. Повоевал на
многих фронтах: Волховском,
Ленинградском, Сталинградском, 4-м
Украинском, 2-м Прибалтийском. Был
серьезно ранен. Войну закончил в
Кенигсберге.
Дивизионная газета “Боевая
гвардейская” изредка публиковала
стихи В.Станцева. Это и определило
его дальнейшую судьбу. В сентябре
1944 г. стал штатным сотрудником
дивизионки. После войны работал в
газетах “Красный воин” (МВО),
“Советское слово” (Берлин),
“Красный боец” (УралВО).
Награжден орденами Отечественной
войны I и II степени, Красной Звезды и
многими медалями.
В.Станцев — член Союза писателей с
1965 г. Автор 10 поэтических сборников
и документальной повести. Живет в
Екатеринбурге.
Где-то осенью
1957-го среди нашей городской
литературной братии разнеслась
радостная весть: в Свердловске
будут выходить два
литературно-художественных
журнала — “Урал” и “Уральский
следопыт”. Писатели улыбались: как
же, теперь сочиняй только —
печататься есть где. Московские
журналы далеко, эти же — прямо под
боком.
Вскоре стало
известно: “Урал” будет
возглавлять именитый уже в ту пору
писатель Олег Коряков, а
“Уральский следопыт” — не менее
известный и почитаемый Вадим
Очеретин. Я с ними обоими иногда
общался, поскольку в газетах стали
появляться мои стихи. И меня,
естественно, интересовал вопрос: а
кто же в “Урале” будет заведовать
отделом поэзии? Вскоре узнал:
старейший уральский поэт Николай
Куштум. Имя его, да и стихи Куштума,
я знал, но знаком с ним тогда еще не
был.
Примерно в начале
декабря, отобрав несколько
стихотворений, я отправился к
Николаю Алексеевичу. Журнал
размещался тогда в нескольких
комнатах “Уральского рабочего” —
в трех или четырех. Зашел я в
вестибюль и заробел. Вот пошлет
меня заведующий отделом поэзии
куда-нибудь подальше вместе с моими
стихами. Журнал — это вам не газета.
Тут взыскательность неизмеримо
выше. А потом решил: будь что будет…
Медленно
поднимаюсь по широкой лестнице. Вот
и заветная дверь. Стеснительно
стучу. Слышу:
— Кто там?
Заходите.
Захожу. Не
кабинет, а кабинетик. Тесно. Николай
Алексеевич с недоумением смотрит
на меня. Я же в военной форме, с
золотыми капитанскими погонами
(служил тогда в газете УралВО
“Красный боец”). Куштум встает,
предлагает мне единственный
свободный стул. Сажусь.
— Слушаю, —
глуховатым голосом произносит он.
Представился. А
потом вынул из кармана
отпечатанные на машинке стихи и
протянул их заву. Николай
Алексеевич долго смотрит на меня,
как бы изучая и то и дело произнося:
“Гм-гм…” Сомневается вроде. Я
совсем теряюсь: дело — табак.
Куштум начинает читать прямо тут
же, без всяких там: “Приходите
завтра…” Смотрю на него с
любопытством.
Низенький, лицо в рябинках, волосы
реденькие, назад зачесанные… Опять
слышу: “Гм-гм…” “Нет, не надо было
приходить”, — думаю. И вдруг
Николай Алексеевич с какой-то
обаятельной улыбкой
поворачивается ко мне и, стукнув
ладонью по краю стола, произносит
слова, прозвучавшие для меня, как
хорошая песня, как танец маленьких
лебедей:
— Два
стихотворения беру — во второй
номер…
Крепко жмет мою
руку, прощаясь; немного кланяется —
это, как я узнал позже, у него
привычка такая, от уважения к
собеседнику.
И вот я держу
сейчас в руках этот самый номер
второй за 1958 год. И теплом, и грустью
веет от него. Давностью, ветхостью.
И в прямом, и в переносном смысле.
На второй
странице — имена членов
редколлегии: М.А. Батин,
С.И. Буньков, Н.А. Куштум,
О.И. Маркова, В.К. Очеретин,
Н.А. Попова, Л.К. Татьяничева. Со
временем я со всеми с ними
познакомился, а некоторые из них
стали моими добрыми друзьями. Вот
тут-то и подступила к сердцу грусть.
Господи, никого из них уже нет в
живых. Из авторов этого номера тоже
много ушедших в мир иной:
А. Пудваль, Л. Сорокин, Ю. Трифонов,
Е. Ружанский, В. Шустов, А. Яковлев,
В. Артищев, З. Янтовский…
Загрустишь тут. Заплачешь. Сорок
два года промелькнуло с тех пор. Да,
время немалое, но сердце сжимается
в тоске по ним. Они же все были
совсем рядом: и в творчестве, и в
радостях, и в горе, и в балагурстве,
и в шумных застольях. Как же не
загрустишь!.. Как же не вспомнишь!..
Самое время: 500-й номер журнала
вышел, вот этот самый.
Вспоминаю, как
проходила в журнале моя “Баллада о
хлебе”. Новый заведующий отделом
поэзии, не объясняя причины,
отклонил ее. А друзья-поэты даже
очень хвалили “Балладу”. Лев
Сорокин, Борис Марьев, например. И
тут вот какая нечаянность
случилась: приехал на заседание
редколлегии журнала Борис Ручьев. В
июле, кажется, это было. Жара. Борис и говорит:
“Пивка бы теперь…” Кинулись в
одно место, в другое: нет пива. Как
испарилось. Тогда я вспомнил: пиво
всегда бывает в столовой Дома
офицеров. Пошли туда всей
компанией, человек шесть, и
заведующий отделом поэзии с нами.
Сели за просторный стол. Взяли пива.
Пьем, радуемся. И вдруг я вспомнил:
рукопись “Баллады о хлебе” лежит у
меня во внутреннем кармане мундира.
Достаю — и Борису Ручьеву в руки. Он
быстро прочитал ее и спрашивает:
— А почему ты ее в
“Урал” не предлагаешь?
— Предлагал, —
говорю, — да вот он не принимает, —
я указал на зава.
Борис достал
авторучку и на первой странице
“Баллады” наложил резолюцию: “В
журнал “Урал”. И подпись: член
редколлегии такой-то. Завотделом
взял из рук Ручьева рукопись и
произнес, немного смущаясь:
— Я еще раз
посмотрю.
“Баллада” была
напечатана в одном из ближайших
номеров. Критики и читатели приняли
ее благосклонно.
А тут у меня поэма
“Мать” сочинилась. Я — к заву
отделом поэзии. И опять осечка. Я —
к главному. Вадим Очеретин,
наверное, с час разбирался с поэмой,
а потом, после незначительных
поправок, отправил ее в набор. Не
любил медлить…
Много раз
публиковался я в “Урале”. Не все,
естественно, достойно сегодня
внимания читателей. Известно: иные
времена — иные песни. Но были для
меня эти публикации и поэтической
школой, и первыми шагами в
некоторую известность: тираж
журнала доходил тогда до 120 тысяч.
Спасибо тебе,
родной наш журнал! Дай бог тебе
простора и процветания. На благо
всему Уралу и его благодарным
читателям.
Думаю, будет
уместным по случаю пятисотого
номера предложить его читателям
несколько новых стихотворений.
Листок
Держу в руке
березовый листок,
прозябший до костей под ветром
стылым.
Под кожицей все бьется кровоток,
разбегаясь по набухшим жилам.
Мы в чем-то с ним давнишняя родня,
все ясно тут без помощи сторонней:
такие ж точно жилы у меня
по другую сторону ладоней.
***
Инне
Смотрю я в
прошлое… Закат
в ночь уходил, вздыхала Волга.
А рядом ты… Счастливый взгляд,
и я сгораю от восторга.
Я с гордостью
смотрю в теперь:
две дочки, внуки… Век наш долгий.
Ах, нам с тобой теперь бы в Тверь
и о любви шептать над Волгой.
Желаю я, смотря
вперед:
будь молодой, как в сорок пятом.
А мое сердце? Заживет…
была бы ты со мной рядом.
Мои награды
Я принял их из рук
войны
за кровь врага, как ни суди;
они, тут молодость вини,
легко лежали на груди.
А нынче — в годы седины,
былые возвращая дни,
тяжелой памятью войны
мне давят на сердце они.
***
В окне вагона —
солнечная дымка,
как года, проносятся леса.
Тешит мою память о былых блондинках
поле золотистое зрелого овса.
Вот даль прямая приоткрылась взору,
не пойму я, что там вдалеке:
то ль березы разбрелись по
косогору,
то ли кони белые ходят налегке.
Там, смотрю, у самого заката
птицы хороводят в тишине,
и степенно облачка плывут куда-то,
светлые и легкие, словно смерть во
сне.