Анатолий
Гущин
Народ, однако
Анатолий Иванович Гущин
— родился на станции Какмож,
Удмуртия. Окончил факультет
журналистики УрГУ. В 1984—1992 гг.
работал в отделе публицистики
“Урала”. Член Союза журналистов.
Печатался в журналах “Урал”,
“Уральский следопыт”, “Уральские
нивы”. Автор двух книг очерков.
Живет в Екатеринбурге.
До Бурмантово
добрались мы под вечер. На ночлег,
как и в предыдущие приезды, вновь
пошли к местному охотнику и рыбаку,
пенсионеру Изосиму Собянину. После
того как лет десять назад у него
умерла жена, он живет один.
Встречает нас всегда тепло и
радушно. Топит баню, варит уху,
бывает, угостит хариусами или
сосьвинской селедкой свежего
посола. Разумеется, в свою очередь
мы выкладываем городские
деликатесы.
Однако на этот раз
дом Изосима и без нас оказался
полон: несколько человек в клубах
табачного дыма сидели на кухне за
столом, заваленном грязной посудой
и бутылками. Разумеется, изрядно
выпивши. Среди них, правда, были и
лица знакомые. Сосед Афоня со своей
худой как щепка и громкоголосой
женой Марией. Один гость,
свернувшись калачиком на полу, уже
спал в соседней комнате.
Увидев нас, Изосим
кинулся навстречу, заключая
каждого по очереди в свои крепкие
объятия.
— Значит, так, —
перешел он затем к привычным
распоряжениям. — Заносите вещи да и
к нам.
Бессмысленная и
черная пьянка нас, конечно, не
устраивала. Но и “не
присоединиться”, то есть не
выставить по такому случаю
бутылку-другую хорошей, непаленой
водки, тоже было нельзя: не так
поймут.
Хорошо, когда в
коллективе есть кто-то за
бригадира. У нас своеобразным
старшиной в таких поездках обычно
назначался давний мой приятель,
журналист Валерий Коршик. К
сожалению, недавно он погиб. Дело в
том, что он был не совсем
посторонний в Бурмантове человек.
Долгое время здесь жил, учился в
школе. С тех пор в поселке
сохранились его знакомые. Кстати,
Изосим и Афоня из их числа. А потому
на правах земляка он предложил
хозяину вечернюю трапезу перенести
из дома на свежий воздух, в огород,
где у Изосима оборудована летняя
кухня с железной печкой и дощатый
стол с лавками. Все с радостью
согласились, тем более вечер был не
холодный.
Народ потихоньку
потянулся на улицу, очнулся и
спящий на полу, похожий на бомжа,
человек. Он приподнял голову, что-то
пробормотал под нос, но тут же снова
припал щекой к половице.
— Кто это? —
спросил я у Изосима.
— Да Пашка-вор, —
бросил он на ходу. — Куриков.
Слыхал, может.
— Манси, что ли?
— Какой же
Куриков не манси? Куриковы все
манси!
— Да, — в свою
очередь протянул Коршик, услышав
наш разговор. — С этим манси ухо
надо держать востро. Так что оружие,
патроны, деньги на ночь прячьте
подальше. Под подушку, матрац.
— Верно, братцы,
это не помешает, — согласился и
Изосим. — Пашка — жук еще тот. Без
воровства жить не может. У него это
уже как болезнь.
— Тогда зачем его
привечаете? — не удержался я.
— Э, брат, —
усмехнулся Изосим. — Видел бы ты,
сколько этот вор лосятины ко мне в
кладовку приволок. А давайте-ка
сварим хоть пару кусков.
— Афоня! —
решительно скомандовал он. — А ну
тащи мяса!
Мяса в кладовке
было действительно много. Примерно
полтуши. Но уже явно попахивало.
— Так оно того, с
душком, — заметил я.
— Ничего, —
спокойно ответил Афоня. — Вареное
еще жрать можно.
Ужин тем не менее
готовили в разных кастрюлях.
Хозяева варили лосятину, мы —
картошку с тушенкой. На наши
просьбы не есть подпорченное мясо
Изосим только махал рукой: “С
водкой ничего не будет. Да и не
пропадать же добру”.
Куриков убил лося
еще пять дней назад. Основную часть
туши опустил в холодный ручей, чтоб
не протухла, а килограммов двадцать
пять приволок в рюкзаке в поселок —
на продажу. Не без помощи Изосима по
дешевке сбыл. На вырученные деньги,
естественно, купил водки. И на пару
дней застрял у Изосима. Когда все
пропили, Куриков с кем-то из местных
съездил на мотоцикле за остальным
мясом. Вместо того, чтобы его
подкоптить или засолить, они опять
часть продали и запили по новой. Ну
и пол-лося проквасили. Беспечность
при их существующей бедности,
конечно, невероятная.
Вскоре после того
как началась наша трапеза, дверь
дома распахнулась и на пороге
нарисовался сам Куриков. На первый
взгляд это был невысокий
круглолицый старик, хотя совсем не
седой. Рот наполовину беззубый, на
лице несколько небольших шрамов, на
шее то ли грязь, то ли сажа, в руках
небольшой мундштук с дымящейся
сигаретой. Вид у него был довольный.
— Проснулся —
тишина, — развел он руками. — Что,
думаю, такое? Потом слышу: словно
косачи на улице токуют. Громко вы
тут разговорились.
Он подошел к столу
и как-то воровато сел на край лавки.
От его немытого тела тут же пошел
запашок, словно от лосиного мяса в
кладовке.
— Да ты садись
ближе, — сказал Изосим. — Есть-то
будешь?
— Однако я бы
выпил лучше.
Налили полстакана
водки. Он опрокинул их залпом,
словно воду, не поморщившись.
Некоторое время
сидели молча. Курили.
— Однако ты зачем,
Павел, лосей среди лета бьешь? —
спросил я. — Смотри, мяса-то сколько
пропало.
Брови на Пашкином
лбу поехали вверх.
— Пошто —
пропало? — возразил он. — Все
завтра по дворам разнесу. Не себе,
так собакам люди разберут. Так что
не бойся, не пропадет.
— Мне-то что. Это
ты должен бояться, что браконьеришь
в открытую.
— Я браконьерю?!
Да ты что, Бог с тобой. Мы, манси, всю
жизнь охотились, когда хотели.
Понял? Нам-то разрешено.
— Кем это вам,
интересно, разрешено?
— Как кем? Да
государством!
Вопросы мои Пашке
явно не понравились. Он даже
желваками заиграл.
Однако мои
познания о Пашке Курикове этим не
ограничились. О нем в ту поездку мне
довелось узнать еще немало, но уже
от других людей, с которыми на этот
раз свела судьба на берегу Лозьвы
возле Владимирского переката.
Сюда нас
забросили на моторках поудить
хариусов. Высадили под высокой,
могучей елью у самого берега. Не
успели мы, наверное, еще и часа
пробыть наедине с дикой природой,
как послышался шум мотора, а затем
показалась и лодка. В ней сидели
двое — мужик и баба. Оба в болотных
сапогах, с красными руками, с
папиросками в зубах.
Завидев нас, они
заглушили мотор и направили лодку к
берегу.
Гостями оказались
муж и жена Бахтияровы —
представители одной из известных
мансийских фамилий. Ее звали Зиной,
а его, кажется, Михаилом.
Разговор,
естественно, зашел о рыбалке. Они
сообщили, что хариус берет плохо,
так как в горах идут дожди и вода в
реке прибывает. Из-за этого, мол, и
сами ловлю бросили, домой подались.
Однако когда в одном из
перекладываемых нами рюкзаков
недвусмысленно звякнули бутылки,
Михаил задумался и предложил
супруге сделать остановку — “еще
порыбались”. Та, поняв все с
полуслова, охотно согласилась.
Вскоре метрах в
сорока от нас появился шалаш,
покрытый полиэтиленовой пленкой, а
на быстрой воде заколыхалось
несколько “корабликов” — снасть
для ловли хариусов и тайменей.
Спустя некоторое
время они вновь подошли к нашему
бивуаку, где уже вовсю горел жаркий
костер. В руках Михаил держал
большую алюминиевую миску с
харюсками.
— Вот, мужики, на
закуску, — предложил он. — Только
недавно посолили.
Это был
своеобразный намек: наливай!
Кстати, как и
Куриков, Михаил с Зинаидой говорили
по-русски сносно, почти без акцента,
что бывает не часто.
Мы расстелили
брезент, достали хлеб, колбасу,
консервы, ну и, конечно, водку. Я
заметил, как у наших гостей весело
блеснули глаза. Михаил, кажется,
даже слюну сглотнул.
— Никак “трубы
горят”, — спросил я, подавая им
наполненные кружки.
— Да как не горят?
Горят! — ответил Михаил. — Вчера,
бляха-муха, поддали изрядно.
— Часто пьете?
— Да как сказать,
— пожал он плечами. — Как все. Когда
есть, пьем, когда нет, где взять,
думаем.
В отличие от
Михаила, Зинаида была молчалива и в
наши мужские разговоры почти не
вступала. Однако после второй или
третьей чарки вдруг, словно
шаманка, что-то забубнила, понесла
околесицу, а затем и вовсе клюнула
носом.
— Да ты, подруга,
окосела никак? — засуетился Михаил.
Он с силой
встряхнул ее за плечи, затем поднял
на ноги, ловко подхватил под руки и
почти волоком потащил к своей
палатке.
— Вы уж не
обращайте на нее внимания, — сказал
он, как извиняясь, вернувшись через
пару минут. — Она у меня слабая, со
ста грамм в отруб уходит.
Между тем Михаил
тоже соловел достаточно быстро.
Чтобы он не рухнул вслед за женой,
мы стали наливать ему буквально на
донышке, как, собственно, и себе. И
может быть, только благодаря этому
он продержался еще часа полтора. За
это время успел поведать, что род
Бахтияровых стал уж не тот, что был
раньше, что дружбы между
родственниками не стало, всяк живет
сам по себе. Оленей никто не держит.
Кое-что сообщил и о других манси, в
том числе и о Пашке Курикове, с
которым, оказывается, знаком с
детства.
Выяснилось, что
Пашка этот в конце шестидесятых
соблазнился и пошел работать к
газовикам в Тюменскую область.
Там-то окончательно и испортился.
Научился у них только самому
худшему. Стал беспробудно пить,
играть в карты, а затем и внаглую
воровать. Газовики быстро вывели
его на чистую воду. За кражи не раз
избивали в кровь. (Вот, видать,
почему зубов во рту у него не
хватает!) Но отучить, увы, не смогли.
Позже Пашка от них сбежал, даже
документы забирать не стал.
Вернулся, опять занялся охотой, но
от привычки воровать уже
избавиться не мог. Начал красть у
своих, у манси, забывая о всяком
“законе тайги”.
Тогда те в один
прекрасный день собрались,
посовещались и решили Пашку
отселить. Построили ему небольшой
домишко у Суеватской дороги. И
приказали жить одному,
самостоятельно. Если, мол,
ослушаешься — расстрел! И это была
не простая угроза. С тех пор Пашка в
нем и обитает. Иногда, конечно,
появляется в Бурме — так меж собою
называют местные Бурмантово. И,
бывает, ворует. Однако за кражу у
русских манси его не наказывают.
Утром у нашего
потухшего костра первыми
объявились Михаил с Зинаидой. Они
быстро проверили валявшиеся на
земле бутылки, пытаясь найти хоть
одну недопитую. Но, увы. Будить же
нас не решались, хотя видно было,
что “трубы” у них горят. Я уже не
спал, но продолжал лежать под
одеялом и наблюдать за этой парочкой алкоголиков.
То, что это так, сомнений не
вызывало, ибо такая жадность к
спиртному может быть только у
больных.
Что же они делают?
Ведь они — маленький, исчезающий
народ. Чувство самосохранения у них
должно быть развито особенно. Но
нет! Пьют, как заколдованные.
Почему? Да, но ведь и мы, черти,
хороши. Прекрасно все понимаем, а
тем не менее все равно наливаем.
Ведь спаиваем, получается!
Однако пора было
вставать. Туманная река манила к
себе, обещая утренний клев. Михаил с
Зиной старательно раздували огонь.
Я взял котелок и пошел за водой для
чая.
— Да что чай? —
дернул меня за рукав Михаил. — Им не
напьешься. Налей сперва
опохмелиться хоть по стопке!
От такой прыти
после всех моих высокопарных
раздумий я даже опешил.
— Налей-налей
давай! — вдруг подал голос и Коршик,
вылезая их спальника. — Не видишь,
люди маются.
Я молча достал
бутылку, поставил между Зиной и
Михаилом и спустился к воде.
Смотреть, с какой жадностью они
будут ее “давить”, я уже не мог.
Вскоре Бахтияровы
отрубились вновь. Причем я заметил,
они почти ничего не ели.
— Валерий! —
обратился я к нашему бригадиру. — А
ведь мы поступаем скверно. Можно
сказать, спаиваем нацменьшинства.
— Да ну? —
удивился он. — При чем тут мы? Разве
не видишь, манси и без нас давно
спились. И отказывать сейчас в этом
отдельным их представителям смысла
нет. И потом, откуда ты знаешь, как
они будут реагировать на отказ? Нет
уж, теперь мы в ответе за тех, кого
приручили. Тем более я давно понял:
лучше пьяного манси нет! А повидал я
их на своем веку немало.
И рассказал затем
об одном, между прочим,
поучительном случае.
Произошел он в
маленьком поселочке неподалеку от
Мангазеи еще в конце восьмидесятых,
когда вводили “сухой закон”.
Как-то однажды сюда не завезли ни
одеколона, ни водки. Раз так,
продавщица (единственная русская
женщина, которая здесь жила с мужем)
решила лавку не открывать. Зачем,
если торговать нечем? Однако в то,
что спиртного нет, селькупы не
поверили. Подкатили на нартах к
дому и стали требовать открыть
магазин. Продавец наотрез
отказалась. Тогда разъяренные
аборигены достали карабины и
начали палить по окнам. Почти как в
романах Фенимора Купера!
Перепуганные до смерти муж с женой
чуть не целый день пролежали под
обстрелом на полу, боясь поднять
головы. К счастью, по рации им
удалось сообщить о “бунте” и
вызвать вертолет, на котором прибыл
наряд милиции и необходимый товар
— водка. Только после этого
конфликт удалось уладить.
— Так-то вот,
понял? — заключил он. — Ты,
наверное, думаешь, они все еще, как
тот Дерсу Узала? Нет таких уж в
помине! С ними вон власти совладать
не могут, а ты говоришь, мы нехорошо
поступаем. И потом, что значит
спаиваем? Чепуха это! Так вообще
вопрос ставить нельзя. Получается,
они пьют, а мы виноваты? Тогда кто
виноват, что пьют русские? Что
Россия спивается? Империалисты
западные? Вот ты, например,
чувствуешь себя виноватым, когда
пью я? Смеешься? Правильно, абсурд
получается. Пьянство — явление
загадочное, — подытожил он с долей
юмора. — Оно и физиологическое, и
социальное, и политическое.
Горбачев вон, если б не стал с
пьянством бороться, может, до сих
пор бы президентом был. А кто
победил? Верно, “зеленый змий”! Так
что не комплексуй. Не люди спаивают
друг друга. Людей спаивают
обстоятельства. У манси, видно, они
какие-то особые. Вот они
деградировали раньше нас.
На берегу Лозьвы
мы простояли три дня. Все это время
провели у нашего костра и
Бахтияровы. Расставались мы с ними
без особого сожаления…
В последнее время
на Иведельский Север мы, можно
сказать, зачастили — приезжаем не
по разу в год. И, конечно, почти
всегда заводим новых знакомых
среди манси. В прошлом году осенью
запомнилась встреча с двумя
братьями, тоже, кстати,
Бахтияровыми, на Тохте.
Тохта — бывший
поселок на берегу реки Вижай.
Сейчас от него осталось лишь два
или три дома, где живут эти
“робинзоны” по имени Даниил и
Тимофей.
В день нашего
приезда у них был настоящий пир.
Нет, не только потому, что к ним
прибыли знакомые охотники из
Краснотурьинска и Североуральска,
но и по случаю добычи медведя. В
большом чане у Даниила была
наварена гора свежей жирной
медвежатины. Правда, заезжий люд ел
с опаской, неохотно, больше нажимал
на консервы. Братья сидели в центре
стола, с удовольствием покуривая
презентованный “Бонд”. Водку им
тоже предлагали на выбор —
“Столичная”, “Московская”,
“Смирнофф”, “Довгань”…
Застолье утихло
только за полночь. Данилка уснул,
сидя на лавке, уронив лохматую
голову в тарелки. Тимка же пил
меньше и потому еще держался. А
может, был просто крепче и не так
испорчен цивилизацией. Я спросил,
как им тут живется.
— Та по-разному, —
ответил он. — Тайка, однако, не та
стала, но кормит пока.
Некоторые звонкие
согласные Тимка произносил как
глухие, отчего речь его напоминала
детскую. Да в свои девятнадцать он и
был по сути еще мальчишка.
— Пушнину меняем,
мясо, рыпу, — не спеша продолжал он.
— Я вот вчерась за четыре ветра
прусники у майора милиции
вертикалку двенадцатого калипра
выменял. Разве плохо?
— А документы?
Разрешение как? — удивился я.
— Какие
токументы? Нам они не нужны. У нас
даже паспортов нету.
— Да, но ведь
закон на этот счет на всех в равной
степени распространяется.
— Может пыть, —
согласился он. — Только у нас с
пратом уже четыре ружья, и все без
токументов. Кому их тут проверять?
— Настоящая
вольница тут у вас, — заметил я. —
Охота круглый год без лицензий,
оружием по бартеру сама милиция
снабжает.
— Та это еще чё, —
довольно улыбнулся он. — Она за
метвевежью шкуру тевок нам
привести обещают!
— Вот как? А
своих-то мансиек нет, что ли?
— Нету, —
вздохнул он. — Отни старухи
остались.
Вот и еще
проблема, из-за которой у манси не
может быть будущего.
Тимка отрезал по
ломтику мяса, налил понемногу себе
и мне.
— Тавай-ка
чёкнемся еще разок!
Мы сомкнули
стаканы.
— И зачем мы
только пьем? — обронил я как бы
невзначай. — Ты над этим не
задумывался?
— Отец мой тоже
так коворил, — ответил он после
небольшой паузы, — а сам все равно
пил…
Выяснить, почему и
отчего пьет отдельный человек,
наверное, все-таки можно. А вот
отчего пьет целый народ, пусть даже
такой малочисленный, как манси, в
тысячу раз сложнее. А то, что эти
люди сегодня поголовно хронические
алкоголики, не выдумка. И это не
только мои выводы. Знают об этом
многие. Вот только говорить на эту
тему почему-то не принято. Но,
однако, пора.
Года полтора
назад я пристал к ивдельскому
охотоведу Акулову с одной
необычной просьбой — найти в тайге
хоть одного непьющего манси. Если,
говорю, найдешь, дай знать, я
специально приеду встретиться с
этой уникальной личностью.
Прошло несколько
месяцев. Тишина. Звоню сам.
— Ну так как, —
спрашиваю, — нашел?
— Ох и трудную
задачу задали, — отвечает он. —
Таких, которые бы вовсе не пили, нет,
не обнаружено!
Разумеется,
немало на эту тему было у меня
разговоров и с главой
администрации Ивделя Виталием
Евгеньевичем Угаровым. Несколько
лет назад он даже язык вогульский
пытался изучать, чтобы лучше понять
загадочную мансийскую душу. Но и
это, похоже, не до конца приблизило
его к истине. Тем не менее в одну из
наших встреч я все-таки не
удержался и спросил его прямо:
“Отчего эти люди так зверски
пьют?”
— А отчего киты на
берег выбрасываются? — ответил он
мне на вопрос вопросом. — Чтобы
понять, надо хоть минуту в шкуре
манси побыть. По крайней мере,
традиционными социальными
причинами это не объяснить. Корни
глубже. Может быть, даже в самой
специфике мансийского организма.
Между прочим, и об
этом я тоже слышал. Один
екатеринбургский эрудит утверждал,
что желудки манси не вырабатывают
некие ферменты, поскольку те не
употребляют в пищу фруктов и
виноград. А они, эти ферменты, как
раз и делают организм более
сопротивляемым к алкоголю,
защищают его.
Скорее, и это тоже
догадки. Хотя как знать? Может, тут
как раз есть над чем поработать
науке.
— Конечно, и
видимых причин хватает, — не
отрицал Виталий Евгеньевич. —
Осознать их манси не могут, но кожей
чувствуют. Тайга, как место их
жизни, сжимается, словно шагреневая
кожа. Прокормить семью охотой
становится сложно. Женщин для
продолжения рода нет. Разве не
тупик? И ведь выхода из него не
видно. Покидать тайгу, переходить
на оседлый образ жизни в поселках?
Но на просторах России сегодня
другая, рыночная жизнь. И она вряд
ли востребует эту, если можно
сказать, рабочую силу. Так что
поводов у них напиться и забыться в
принципе предостаточно. Однако,
несмотря на это, казалось бы, и
чувство самосохранения должно
быть. А его нет. Более того, многие
из них любят жить обособленно, вне
больших коллективов. А о
производственных даже и речи не
может быть!
Похоже, это
действительно так. В Ивдельском
краеведческом музее сохранились на
этот счет любопытные исторические
документы. Оказывается, в тридцатые
годы местных манси пытались
согнать в колхоз. Создали в Тошемке,
поселочек такой есть, туземный
сельсовет, построили около сотни
домов, а затем собрали в тайге более
400 человек и привезли в артель.
Задумка была такая: мужчины сообща
займутся промыслом, а женщины —
шитьем национальной одежды и обуви,
воспитанием детей. И что вы думаете?
Они и месяца в этом колхозе не
выдержали! Разбежались. Позже
пытались собрать их еще, но
безуспешно. Причем аналогичные
мероприятия осуществлялись и в
соседних областях.
В настоящее время
на севере области насчитывают
около 400 манси. Вместе с детьми. Из
них 196 — на территории Ивдельского
района. Средняя продолжительность
жизни — 42 года. Естественным путем
умирают редко. В основном это
смерть от несчастного случая:
утонул, перепил, задрал медведь,
замерз… Стариков в возрасте 60 лет не
зафиксировано. Пенсионеров — ни
одного. В армию последние три года
никто не призывался. Дети в школе не
учатся. Официально ни один из манси
нигде не работает. Но и в
безработных тоже не значится.
Материальной помощи от государства
никто не
получает.
Если так дела
пойдут и дальше, конец, я думаю,
предсказать не сложно. В ближайшие
годы манси просто исчезнут, как
редкий вид растений или животных.
Хотим мы этого?
Что же делать?
Глава администрации Угаров
считает, что выход один —
государственная поддержка. Нет,
никто не говорит о том, чтобы
каждому вогулу ежемесячно выдавать
энную сумму. Он ее тут же пропьет, не
вспомнив даже о голодных детях. (Как
сообщили недавно, в некоторых
семьях прошлой зимой были
зафиксированы случаи употребления
в пищу мышей. А их верные
четвероногие друзья-лайки не могли
от голодухи стоять на ногах.) Речь
может идти только о каком-то
продовольственном пайке. Конечно,
решение это приветствуют далеко не
все. Есть его противники даже среди
депутатов областной Думы, не говоря
уж о городской, ивдельской. Это что
же такое? — заявляют они. Люди
превратились в настоящих “лесных
бомжей”, а им поддержку за счет
честного труженика и
налогоплательщика? Не жирно ли
будет?
Резонно и простые
люди ставят вопрос: мы работаем и не
видим зарплаты, а они будут пить и
получать паек? Оленей пусть
разводят! И ведь не возразишь.
И все же как ни
крути, а продовольственный паек —
выход единственный. Мы не должны
забывать, что виной всему не только
пьянство. И тайга сейчас прокормить
всех манси уже не может. И в этом не
только их вина. Кто их спрашивал,
когда эта тайга нещадно вырубалась?
Обедневшие охотничьи угодья
толкают теперь вогулов к
нетрадиционным и, я бы сказал, даже
варварским способам добычи
животных. Вряд ли, например, можно
мириться с тем, что в районе озера
Турват, которое манси считают
священным, кормовые для лосей
выруба на десятки верст огорожены
жердями. Нет, не буквально, конечно,
как огород. Пробрасывается всего
лишь поверху одна жердь примерно в
метре от земли, что создает иллюзию
забора. Натыкаясь на него, лоси, как
правило, пытаются это препятствие
обойти. Для этого манси оставляют
узкие проходы, куда ставят крепкие
петли из стальных тросиков. Видел я
эти “полигоны смерти”. Причем
петли эти не снимаются круглый год.
Не случайно, отмечает охотовед
Акулов, в этом районе численность
лося упала в несколько раз. Да и
добыча тех же лосей, медведей среди
лета — тоже не дело. Должен же
вестись какой-то учет, контроль.
Раньше манси никогда не стреляли
весной, тем более самок, сейчас — в
порядке вещей. Но ведь и о
завтрашнем дне забывать не надо.
Может быть,
действительно стоит подумать о том,
чтобы создать для манси резервации.
Не нравится слово, можно назвать
заповедником. Но чтобы въезд в него
посторонним был запрещен. Да и
снабдить их уж этим несчастным
пайком. Как только у них появится
харч, они, скорее всего, расхотят
денно и нощно ползать по тайге.
Зачем? От нечего делать на охоту
манси тоже не рвутся. Зная, что в
заповеднике все свое, мансийское,
они, может, и побережливей станут.
Это благотворно
скажется на численности зверя и
птицы. Будут свои продукты — меньше
будет ездить к ним и разных менял,
которые в основном и поставляют
“огненную воду”. А значит, меньше
будет и пьянства. Не сделаем этого
— прощай манси! И это будет
национальный позор. Нельзя ставить
на народе крест из-за того, что он
пьет. Тем более государство, то же
наше областное правительство, даже
в животных ежегодно вкладывает
миллиарды рублей. Так неужели
нельзя выкроить малость и ради
людей? Между прочим, исконных
хозяев здешних мест…
Что и говорить,
народ маленький, а проблемы
большие. А потому тревога о нем
время от времени доходит и до
столицы Урала. Начальник
областного управления охотничьего
хозяйства Анатолий Андреевич
Киселев тоже обеспокоен
сложившейся ситуацией. Да и как не
беспокоиться, когда узнаешь то
одно, то другое, чего раньше от
манси даже не ожидали. Однако и дать
команду навести порядок не в силах.
По сегодняшнему законодательству у
многих из них надо оружие изымать.
Оно приобретено совершенно
незаконно и нигде никем не
зарегистрировано. Хотя, возможно,
находится в розыске после
совершения преступления. Но изъять
— значит, обречь человека на
погибель. Как манси проживет без
ружья? То же самое, например, как
можно наказать за добычу того же
лося Пашку Курикова? Или запретить
ему бить новых? Но ведь он, не думая,
этак всю тайгу может пропить! Все
эти вопросы никак не
отрегулированы. В местах
компактного проживания манси
сейчас действительно царит
небывалая вольница. Но ведь
бесконечно продолжаться она не может, и “детям
природы” не должно быть все
дозволено.
Два года назад о
судьбе манси посчитал своим долгом
произнести несколько слов и
губернатор Э. Россель. Кажется, это
был первый и последний раз. В
частности, от отметил, что в
ближайшее время областная Дума
планирует принять постановление о
народах Севера, имея в виду манси.
Действительно,
такой документ готовился. Но,
оказывается, так и не был доведен до
конца. При этом его разработчики
даже не посчитали нужным съездить и
повстречаться хотя бы с одним
мансийцем.
Сотрудник
аппарата областной Думы А. Тюнякин
сообщил, что все бумаги были
переданы в секретариат. Дальнейшее
их прохождение ему неизвестно
Секретариат этот
— соседний кабинет…