Антология одного
стихотворения
Алексей
Решетов
Природа
Я не был пасынком
природы.
С начала жизни, с первых дней
И по теперешние годы
Я жил всегда в согласье с ней.
И летом, и зимой
морозной
Любая пихта и ветла
Была и няней мне, и крестной,
И родной матушкой была.
Какие песни, что
за трели
Дарили мне в лучах зари
Ее кузнечики и шмели,
Ее чижи и глухари.
И земляника, и
орехи,
И белый гриб, и дикий лук
Для пропитанья и потехи
Давались мне из добрых рук.
Мне с нею нечего
бояться,
Да вот почто в душе разлад:
Все ниже вороны кружатся,
Все громче вороны кричат.
Евгения
Изварина
***
Я там где обоюдно
стыдно
свече и жгущему свечу
хочу увидеть что не видно
а вижу то что не хочу
в руке обол за
оболочку
эй там с чекою и курком
поставь мне свечку на отсрочку
и путешествия в Опочку
и фортепьяна вечерком
Марина
Лысакова
***
Ноги в черных
чулках.
Простой жакет.
Лицо без косметики и без улыбки —
как Нефертити на фото.
А ночью она забирает
весь этот город,
округу и лес
в свою комнату,
зажигает луну
и живет одинокую женскую
ночь,
без неба высокую,
колющуюся о звезды.
Влюблен или пьян,
выскочит из такси
и, словно лось,
разломит разросшийся
старый шиповник
и позовет:
— Май-я!
Лариса
Сонина
***
Если ты таешь в
лазури,
То оглянись и вспомни:
Белый цветок вишневый,
Белый вишневый цвет.
Над половицей стертой,
Над черепицей красной
Медленно пролетаешь
(Так — не живешь, а летаешь),
В днях, словно в небе, таешь
И облаком говоришь.
Могло бы быть —
над оливой,
Над медом и над оливой.
Могло — над старой лазурью
Старой картины Р.
Но ты с землей расстаешься
Там, где репейник и вишни…
Кротче, чем кроличье сердце,
Белей вишневого цвета,
Пронзительнее лазури
Покинутого окна.
Олег
Поскребышев
***
Когда ноябрь еще
снежка подвалит,
У брата-декабря его заняв,
Работа есть заветнее едва ли,
Чем возка сена с луга на санях.
На белый дол
И птица тень не бросит,
Светлым-светла зимы российской
ширь.
И музыка окованных полозьев
Звучит согласно с музыкой души.
А луг стал
успокоенней и строже,
Он красками и запахами смолк,
Поставив за оградою остожья,
Как терем лету, стокопенный стог.
Недавним утром,
сенокосной ранью
Все отцвело,
Отпело, улеглось.
Зеленые пласты воспоминаний
Ложатся, чуть вздыхая, в ладный воз.
Их так легко
разворошить меж делом —
Чтоб снова стало сердцу горячо,
Чтоб вдруг увидеть на седом,
На белом
Своей зеленой юности клочок.
Михаил
Найдич
***
Е. Хоринской
Лето кончилось.
Вот и сутулится дом.
На продрогшую степь и глядеть
неохота.
Не водой след копытный наполнился
—
льдом,
лето кончилось… Иль показалось
всего-то?
Скрип деревьев,
тоска металлических скоб.
Фонарей беспокойство.
Встревоженный табор.
Но к чему изумительный калейдоскоп
неспроста подступающих к сердцу
метафор?
Умолкают деревья:
не сойти бы с ума;
и на согнутых травах стыдливая
вата.
И не лето уже, и еще не зима,
и до осени, болдинской, далековато.
Галина
Коркина
***
Сколько запахов в
летнем лесу,
сколько звуков и споров
Между тихим
движеньем воды
и дрожанием трав!
Ускользает бессмыслица
наших дневных разговоров
В желтизну разморенных
полуденным солнцем купав.
И становится так
невесомо, прозрачно и пусто!
Просто хочется чувствовать
кожею хвойную прядь.
Разжимаются пальцы,
сжатые с болью до хруста, —
Это то, что осталось,
и то, что нельзя потерять.
Марина
Старостина
***
Я — осень,
С веток отшумевших
Я сорок листьев обронила,
Как сорок песен отшумевших,
Что я когда-то сочинила.
Я — осень,
В синем чреве неба
Я звезд на нитку нанизала,
Потом теплом своим последним
Тебе любовь наобещала.
Я — осень,
И студеным ветром
Твоих я птиц не испугала:
Я притворилась теплым летом
И тихой поступью шагаю.
Я — осень,
Значит, я — любовь,
Пусть поздняя и даже странная.
Я — осень, я из танца снов,
Так долго — долго — долгожданная.
Олег
Дозморов
Что слов
боится
1.
Я слов боюсь, что я
хочу сказать,
но словом говорю о том, что слов
боится,
не потому, что чистая страница
о вечности не может промолчать, —
нет. Словом
выскажется только ум,
и слова звук невозвратим к музыке,
но шелест пожелтевшей старой книги
напомнит нам деревьев вечный шум.
2.
Где рвали розы и
рыдали
и соловей сходил с ума,
уже обозы снежной дани
готовит хладная зима.
Из плоти облака и
дымки
снег вывалился и замерз,
и розы стали невидимки,
а запах все тревожил нос.
Уже металися
метели,
и холод щеки обжигал,
и семь свиданий на неделе
Державин дивный обещал.
3.
Небо размытое,
дождь проливной.
Дорог мне светом пропитанный
воздух…
Кроны, впитавшие влагу и зной,
сосен задумчивых, елей серьезных.
Если от этой земли
оторвусь,
медленным шариком вверх пролетая,
то и туда унесу эту грусть…
Грусть ледяная, сквозная, земная!
Юрий
Конецкий
Парижские
терцины
Мишелю Колюсу
1
Модильяни…
Шагал… Пикассо…
Модерновые знаки распада.
Каждый холст, как квадрат-колесо.
Можно ехать, куда нам не надо, —
Там душа приняла термояд
В языках проступившего Ада,
Где клубящийся мрак лиловат,
Как синяк или труп в разложенье
От бризантной гангрены гранат.
Небессмертной души униженье, —
Человек исчезает с холстов,
Остается лишь тени скольженье…
Постиженье распада с азов,
Где не лица уже, а скорлупки,
И закрыты глаза на засов.
Эти монстры из творческой ступки,
Проявившись на нищих холстах,
Сходят в жизнь, как прямые поступки,
Привкус тленья неся на устах…
2
Время, накипь и
ржавчину смой,
Дай грядущее видеть сквозь нынче,
Где прозрение бродит с сумой,
А рассудок от тела отвинчен
“Роком”, “травкой” и мутной
“попсой”, —
Встань же пред Леонардо да Винчи,
Что не череп рисует с косой,
А живые глаза и улыбку,
Как ромашку с июльской росой…
Нам, в зрачках отразившимся зыбко,
Перенянченным ложью новья,
Чудно слышать небесную скрипку, —
Нас в свои записал сыновья
Тайный автопортрет Леонардо,
Как рассветную песнь соловья.
Вдохновенье вернее азарта
Гонит крови живительный бег
Сквозь бессонный насос миокарда,
Чтоб гармонией жил человек…
Василий
Чепелев
Май
Вечером со звоном
и грохотом рядом упал потолок.
Его осколки долго мешали жить,
цепляясь к ногам.
А утром шел реденький дождик и
почти никто не вставал.
Только лишь мальчик в парке до слез
разглядывал подобранный волосок,
Длинный, крашеный, утерянный
девушкой, — вернуть бы за
вознаграждение — стран-
Ной эпилептичкой, чьи губы в крови
вчера возбуждали даже суетящихся
женщин и тех, кто, как он сам, мал.
Братья смешные
выгуливали собаку в зарослях, в
заросях, заброшенных, заросших, — в
прибежище маниака —
Который сегодня, впрочем, только
лишь ночь напролет чистил ногти и
лезвие скальпеля белым, как сало,
платком,
А сейчас мимо глупых и смелых,
ломких подростков направлялся
домой, неся в портфеле из крокодила
запах бо-
Лот. Мальчик, порвавший волос
юродивой нечаянной дрожью тонких
рук, сидел на траве и плакал.
Слесарь с ночной работы шагал,
качаясь. Его отражение, трезвое, в
новой спецовке, шло навстречу
легко.
Старуха с биноклем из ближайшей
многоэтажки от любопытства рухнула
наземь, разбив окно и перестав быть
ртутным, а став соляным столбом.
Чем разбудила
соседей — родителей, хозяев,
собутыльников, сожителей, жен и
учителей.
Они вызывали ноль три, готовили
завтрак и гнали детей — благо
близко — во владения стад —
Иона, старого, окруженного парком,
который, стало быть, не так уж обжит.
В спортзал.
Лысый тренер, сжимая потные руки,
загонял всех под общий душ, и дети —
после зимы один другого белей —
Сосредоточенно мылись, не глядя по
сторонам из боязни путевки в ад.
Лишь внук,
наделенный вертким лицом, ждал.
Андрей
Ильенков
***
Можно поклоняться
Фебу или Фету,
Днем немного меда, а на ужин —
кровь.
Мартовские Иды, черные конфеты,
Царские котлеты и поднос багров.
А в деревне пахнет
раскаленным снегом,
И мычат коровы, и ревут быки.
К ночи подморозит — и какая нега,
Нахрустевшись настом, скинуть
сапоги,
Под зеленой лампой с Фетом или
Фебом
Размышлять о благе, слышать, как в
людской
Скотницы на палках улетают в небо,
Но блюсти диету, вольность и покой!
Пусть в столицах ветер, кружево
ограды,
В лужах цвета крови зыбки фонари,
Мальчики-флейтисты, девочки-менады,
Кесарево ныне кесарю творим.
Бомбы гекатомбы Феба и Гекаты,
Филозофа Брута быстрая коса,
В Обводном канале тихий провокатор
Синими очками смотрит в небеса:
В небе в бриллиантах сашеньки и
ленты,
Воет, как волчица, круглая луна.
Мартовские Иды, русские Календы,
Черные конфеты кушает страна.
А в деревне ночью
пахнет детской псинкой
Первый в мире дождик или дохлый
снег,
Нежно дрыхнут девки, мечутся
осинки,
И голодный барин цыкает во сне.
Александр
Кердан
***
На Среднем Урале
случилась зима —
Явленье, нежданное в нашем краю.
Морозы совсем посходили с ума,
Метели протяжные песни поют.
А мы не готовы к
приходу зимы…
Так каждый сезон и всегда, как
впервой…
Еще не подшита обувка — пимы
Зияют на свет прошлогодней дырой.
И явно дровишек не
хватит на всех,
И всем на портянки не хватит
холста…
И только лишь снег первозданен, как
снег,
Что выпал в преддверье рожденья
Христа.
И тем уж прекрасен
наш суетный мир,
Что вслед за метелями Пасха грядет.
И слышится в вое свирепой зимы
Свирель пастуха,
что ведет нас, ведет…
Вера
Кудрявцева
Благодарение
На могилу к
старшему сыну,
вся в черном, согбенна, бреду.
С рассадой цветов корзину
несу, старуха в бреду.
Давно ль покупала ранец,
конструктор, коньки, джинсу?
Мой первенец, мой афганец,
корзину тюльпанов несу.
А завтра к среднему сыну
отправлюсь жилье украшать,
и будет с рассадой корзина
в автобусе всем мешать.
В толпе поворчат, посудят.
Придется терпеть уж мне.
Простите, простите, люди:
сынок мой погиб в Чечне!
А вот и младший в солдаты
готов, закусил удила…
…Спасибо, о Боже
святый,
что я их
не
родила…
Юрий Казарин
***
Слева, справа, в
столбик, в строчку,
словно скоропись воды,
шар свечи сойдется в точку
силой взгляда и звезды.
Белым воском и
латунью
обливается стена,
поспешая к полнолунью —
на косящий крест окна.
Без вина в пустом
дому
хорошо мне одному —
ем хозяйскую глазунью,
улыбаясь никому.
Только слышу: на
полу,
где куда живей предметы,
кошка скомканной газетой
умывается в углу…
Александр
Зиниград
***
В.В.Т.
Под небом голубым
есть город золотой…
А. Хвостенко
… На переулках
брошены дома
квадратные. Ты знаешь, это вроде
остатков сна, и город от ума
уходит.
На стыки снов накинуты слова,
на вешалку зеленый плащ наброшен…
Я снова прихожу к тебе не зван —
не прошен.
На перекрестках город не таков —
не правилен, не перпендикулярен,
и все-таки мне ходится легко —
незваный гость не хуже, чем татарин.
Как две волны, останутся вдвоем
две чайки земноморские, а мне бы
подняться ввысь, но в городе моем
нет неба.
Дороги неожиданно пусты
от снегопада и от хоровода,
играет вальс — но в городе менты
на входах.
На входе, как на вдохе, — все одно,
не задержусь, пойду на мировую,
откроется прозрачное окно —
досадно мне, что я не существую.
Вениамин
Голубицкий
***
Все ангелы
слетались по ночам,
Чтоб не спала взволнованно
больница,
Не верившая сестрам и врачам,
И тень прощанья омрачала лица.
Шуршанье крыльев,
клекот горловой,
Звон инструментов в недрах
кабинета.
Шепчи молитвы, продлевай постой,
Не поскользнись на берегу у Леты.
Заснешь с утра под
щебетанье птиц,
Поверивши: разлука миновала.
Вокзал приснится, книга без
страниц,
И смерть придет поправить одеяло.
Елена
Тиновская
***
И в свой
коммерческий ларек
Идешь по утренней аллее,
Сворачиваешь чуть левее,
Проходишь двор наискосок.
Трудолюбивою пчелой,
Звеня порожней стеклотарой,
Кадишь дешевою сигарой
Пред сменщицею пожилой.
Луч солнца в золотой пыли
Из-под опущенной фрамуги
Высвечивает ковыли
Седые в волосах подруги,
Сережки, кофточку ее,
Бутылки пива, пачки “Бонда”.
Ограды областного фонда
Блестит чугунное литье
Напротив. Хорошо видны
Столбы опорные, ступени
Крыльца. На нем густые тени
С утра лиловы и длинны.
Ася Сапир
Истина
“Проходит всё”.
Вот истина. Не зря
начертана она была когда-то
на перстне иудейского царя,
познавшего услады и утраты.
На грани века, как
итог его,
мы выстрадали истину иную:
“Бесследно не проходит ничего” —
и потому-то чувствую вину я.
Ольга Седова
***
Как шиповник
цветет на газонах и в парках!
Снова в пурпур одел у “Исети”
кольцо,
Где возводит крутые зеленые арки
Юный май, запрокинувший к солнцу
лицо.
Этот цвет — как
подарок, нежданный и любый.
Что придет — не спугни, что прошло
— не жалей.
Я целую цветы в сердцевину, как в
губы,
Прогоняя бесстрашно мохнатых
шмелей.
Сонно шепчет
трава, надвигаются грозы,
И горчит чуткий воздух предвестьем
беды…
Слишком поздно…
Ты слышишь, мой друг: слишком
поздно!
Исцеляющей силой нальются плоды.
А пока, не спросив
на погибель согласья,
Твой костер завлечет в хоровод
мотыльков.
Ах, дичок-розоцвет, ароматный
атласник,
Чье названье горит, словно след от
шипов.
Евгений
Касимов
***
Шарм аль-Шейх
просыпается. Тает во рту
Это сложное слово, похожее на
виноград.
Неподвижны ленивые хищные яхты в
порту.
И дома вдоль залива рассыпаны, как
рафинад.
Этот желтый Синай,
эта пыль, эта синь в небесах
Убаюкает нас… Это Красного моря
пустая ладья нас качает.
Только стрелки в умолкших внезапно
часах
Неподвижно за нами следят и висят в
пустоте над водою, как чайки.
Шарм аль-Шейх —
это шелест ночных твоих губ, это
шелковый сон,
Где цикада округло стрекочет в саду
изумрудном.
И надрывно звонит, и звонит, и
звонит телефон.
И луна, как фелука, плывет в
путешествии трудном.
Будет день… Будет
ветер из Африки кожу сушить,
Будет ветер из Азии нас пробирать
до озноба.
А вокруг — ни души.
Лишь верблюды идут вдалеке по
колени в песчаных сугробах.
Николай
Клёпов
***
Вот и живу я, никем
не востребован:
Городом,
Женщиной,
Нивою хлебною.
Помнится осень,
Околица ранняя,
Серые туфли,
Слеза расставания,
Крест на дорогу,
Мешок за плечами,
Тощий — всего-то с тремя сухарями,
И пальтецо, наподобие шубы,
Матери старой шершавые губы.
Вечная боль…
Дальше — вечная память…
Больше живой
не увижу я маму.
Я ухожу,
ухожу без оглядки,
Зубы сжимая, ссутулив лопатки,
Через ложок,
Через кустики вербные
В мир, где никем я не буду
востребован.
Галина
Метелева
***
Просторные
светятся ветки,
И каждая — в белом чулке.
Снежок невесомый и редкий
Косил и косил вдалеке.
Оттаявшей, тихой
душою
Дорога с дорогой сошлась.
И новая сила в большое
Пространство домов полилась.
И чудится или же
снится:
Дорогу слегка обогни —
А там на гнедой кобылице
Катаются летние дни!
Николай
Боровых
***
По газону коса
играет,
По ранжиру траву подгоняет
На английский манер.
Денег нет на газонокосилку —
Жить по-аглицки хочется шибко
И называться “сэр”.
По-английски —
оно приятно.
Но эффект получаем обратный:
Вечно что-то у нас не ладом.
Верно, есть-таки все ж загвоздка
В этом деле — русская водка,
А не виски со льдом.
Андрей
Шонохов
***
Ехала машина
синим лесом,
просекой высокой, голубой.
За каким-то инте-интересом.
Или просто ехала домой.
Ночь мела-мела
колючим снегом
по следу, по лесу, по горам.
А с вершин деревьев клочья неба
обрывались, падали к ногам!
Говорят, тепло
замерзшей коже.
Говорят, душа заснет слегка.
Говорят, она во сне похожа
на пустые тучи-облака.
Как же я ношу
такую тяжесть?
Как я помещаюсь в трех словах?
Тучка ничегошеньки не скажет,
тайна замерзает на губах.
Пробегу по насту
— нету следа.
Позову на помощь — нету слов.
А над головою — то ли небо,
то ли Богородицы покров.
Елена
Хоринская
Прощание с
веком
Как белые цветы,
прощальный снег,
И хвойный запах Новогодья снова.
Прощай, мой друг, прощай, мой
трудный век,
Недобрый, добрый, грозный и суровый.
Порою трудно было
нам с тобой,
И не всегда нам расцветали розы.
Лишь вскинет крылья полдень
голубой,
И снова — грозы, грозы, грозы.
А впереди —
неведомая новь,
И новый век у самого порога.
Возьмем с собой добро, мечту, любовь
И томик Пушкина возьмем в дорогу.
Пусть станет
чистой гладь морей и рек.
Я свято верю в счастье и удачу.
Но, провожая мой двадцатый век,
Я все же, все же почему-то плачу…
Прощай, мой друг,
прощай, мой век, навек.
Пусть новый будет и светлей, и
лучше.
Прощай, мой друг… Кружит летящий
снег…
Прощай, мой век. И здравствуй, век
грядущий!
Ювеналий
Глушков
***
Устал искать
слова простые
и бить в свои колокола…
Лежу в траве.
Как при Батые,
во ржи свистят перепела;
а там, за полем, чуткий суслик
маячит столбиком вдали;
и мелодичные, как гусли,
плывут на полдень журавли…
И это все от века
было —
тут вдруг случись хоть что-нибудь,
порфироносное светило
державно совершает путь.
Владимир
Зюськин
Огонек бежит
по ветке
Я признаюсь, делом
грешным,
что в лесу брожу с утра.
Разрешите мне погреться
возле вашего костра.
Если можно, сяду с
краю
и колени обойму.
Я — как та ольха сырая…
С детства самого дымлю.
Вышел я на вас
случайно.
Вы простите мне мой вид.
Я бы выпил кружку чаю,
если вас не затруднит.
Заплутался. Путь
не близкий…
Как сегодня ночь тиха!
Головешки мечут искры.
Испускает дым ольха.
Жизнь уходит в
небо дымом.
Копоть — с ноготь на душе.
Сраму мертвые не имут…
Может, мы мертвы уже?
Впрочем, что это я,
братцы,
об ольхе опять сырой?
Помогите мне собраться
с мыслями, которых рой.
Мы умрем и не
воскреснем…
Как бы это объяснить?
Вот пришел, испортил песню…
Нет, опять теряю нить…
И моя экипировка
не для здешней, знать, тайги.
Ваши новые штормовки,
ваши джинсы, сапоги!..
Что ты шепчешь ей
на ушко?
Принесло, мол, на беду?
Я сейчас. Вот только кружку
опростаю и уйду.
Дмитрий
Рябоконь
***
Л.
Обожаю тебя от
макушки до пят,
Но, поверь, если что-то я сделал не
так,
Не топи меня больше, как топят
котят,
В одиночестве, переходящем во мрак.
Ты пойми: то, что я
— это все-таки ты,
Но и ты, соответственно, все-таки я
И твои наилучшие в мире черты
Проступают во мне сквозь тоску
бытия.
Алексей
Сверчков
Гамбит
Ключи от квартиры
подруги
В кармане ее тяжелы,
Но поздно — возьми себя в руки,
Ведь правила стоят игры.
Он младше тебя на
двенадцать
Любовей и десять разлук…
Как будто он хочет стараться,
Как Шива в ночи, многорук.
Цветные
калейдоскопы —
Сквозь сладкий позор наготы…
Забьются невинность и опыт,
Задышат бескровные рты.
Останется
кадрик-мгновенье…
С коллекцией новых имен
Сквозь ядерный взрыв наслажденья
Нахлынет предутренний сон.
Он нежен, но
больше не нужен.
И, вниз отсчитав этажи,
Ты богово — Богу, а мужу —
Ни слова ни правды, ни лжи.
Валерий
Капленко
Крылья
Вернулись ко мне
мои крылья, вернулись ко мне
Мои долгожданные, словно пропавшие
где-то;
Бывали в плену, и во сне, и во льду, и
в огне,
Хлебнувшие горя, и моря, и ветра, и
света…
И кто вас носил, и кого вы носили, и
где
Носило и вас, и того, кто на крыльях
носился?
Расскажете? Нет ли? В моей бытовой
череде
Я был недостоин вас: на небо только
косился.
Я был недостоин, я скорчился, канул
во тьму,
Я предал, я выронил тайну, не зная,
что кто-то…
Прощенья взыскую и шлю
благодарность тому,
Кто щедро швырнул свою душу в
безвестность полета.
Вернулся ли он? Что с собою оттуда
принес?
Растерянно только могу развести я
крылами…
Как воды, колышется небо. На каждый
вопрос
Кругами ответит, как воды — на
брошенный камень.
Николай
Мережников
Записки
Какая-то
нескладная,
С бледным, худым, вытянутым лицом,
С огромными глазищами,
Она казалась мне лягушкой,
Превратившейся в девушку.
И я нет-нет да и взглядывал,
Не держит ли она в руках стрелу,
Пущенную из чьего-нибудь лука.
И даже не выказывал удивления,
Когда обнаруживал в своих карманах
Записки с признаниями в любви.
Дескать, принимаю все это
За продолжение спектакля:
На сцене, по ходу действия
В весьма незатейливом скетче,
Я тоже находил в карманах ее
записки.
Хорошо бы в завершенье рассказа
Воспользоваться известным
эффектным приемом:
Вы-де знаете такую-то?
И назвать известное артистическое
имя.
И — после паузы:
— Так вот, это была она!
Но, боже, почему так печальна жизнь?
В ней не предусмотрено места для
чуда.
Вот она снова, через много лет,
Стоит передо мной —
Такая же несуразная и нескладная —
И торопливо
рассказывает
О конторе, в которой давно уже
служит,
О муже, бросившем ее с малым
ребенком,
О своей девочке, которая постоянно
болеет.
Простившись, я, по старой привычке,
Осматриваю карманы,
Но записки в них, естественно,
не обнаруживаю.
Борис Рыжий
Разговор с
небожителем
10-й класс —
все это было, было, было:
мир, мир объятия раскрыл, а
нет, не для нас…
Задрав башку,
апрельскою любуюсь синью
(гоню строку!) —
там смерть твоя с моею жизнью
пересеклась,
и в точке соприкосновенья
10-й класс
и тени, тени под сиренью.
И тени, те-
ни под сиренью, тени, тени.
А эти, те,
что пьют портвейн в кустах сирени
— кто? Я и ты.
И нам все это по приколу:
кругом цветы!
Пора? Или забьем на школу?
Забив на жизнь,
на родственников и начальство,
ты там держись
и за меня не огорчайся:
мы еще раз
потом сыграем, как по нотам
— не ангелы, а кто еще там? —
10-й класс.
Юрий
Богатырев
***
Лечь на спину,
полежать бы на пригорочке в траве,
Чтобы мысли прорастали, как
травинки, в голове.
Чтобы лето проплывало в тихой дреме
над тобой,
Чтобы сосны колыхались в самой выси
голубой.
Чтобы не было на свете ни раздоров,
ни войны.
Ишь, чего задумал, парень!
Захотелось тишины?
Захотелось… Тот, что слева, просто
он ничком лежал.
А тому, что справа рухнул, ворон
глаз уже клевал.
У того ж, кто посредине, — я,
наверно, им и был, —
Кто-то весело, со смехом сразу душу
прострелил.
И она болит за тех, кто справа ль,
слева ль от меня.
И душе уже не надо ни разбоев, ни
огня.
Любовь
Ладейщикова
Сиянье во
мгле
1. Достоинство
Как стрелы
чингисхановских бровей
С российскими скрестились
небесами,
Так предок ломоносовских кровей
Моими заправляет парусами.
История чревата
чудесами…
В густом хитросплетении ветвей
Горяч, как половецкий суховей,
Наследник мой с цыганскими глазами.
Евразия! Как стык
материков,
Лодейный гон и гонор кипчаков
Впаял Урал в котел тысячелетий.
Сквозь пламени
цветущее копье
В кипящее достоинство свое
Вглядитесь, соплеменники и дети!
2. Запретные звезды
Замри на
мгновенье — и вглубь посмотри,
Увидишь сиянье во мгле:
Запретные звезды мерцают внутри
В нетленном вселенском котле.
Их жар
запредельных достиг величин,
Но вечность не может сгореть,
И множество есть для запретов
причин,
И лучше в огонь не смотреть.
Но если
бесстрашно в кипящей дали
Откроешь рискованный свет,
То он снизойдет до забытой земли,
Снимая покров и запрет.
И тайны людские, и
тайны светил
Растают, как сговор и спор.
Сияйте… покуда огонь не остыл!
Вас просто не видят в упор.
3. Крестный ключ
Хотя судьба
вбирает воедино
И звездный дождь, и в поцелуях ночь,
Лучом восторга осеняя сына
И стон вонзая в будущую дочь,
Хотя, хмелея от огня и дыма,
Стирает время буковки в строке,
История любви — непоправима,
Как крестный ключ в родительском
замке.