Кюхельбекер и Глинка
(К 200-летию со дня рождения поэта)
«Сохраните эти листы, — не знаю, кого прошу, — но: сохраните эти листы, — уверяю вас, что есть такой закон, что это по закону, справьтесь, увидите! — пускай полежат, — что вам от этого сделается? — а я так, так прошу, — последнее желание, — нельзя не исполнить. Мне необходима хотя бы теоретическая возможность иметь читателя, а то, право, лучше разорвать».
Владимир Набоков
«Приглашение на казнь».
Воистину, коль метишь на скрижали истории, не будь смешон!
Герой этого очерка был поэтом, но не был почитаем (почти не читаем); был мятежником, но никому не был страшен; был страдальцем, но вызывал лишь жалость — не поклонение. Жизнь одарила его дружбой с истинно великими людьми, и он мыслил себя в числе их.
Вильгельм Кюхельбекер… Он родился летом 1797 года третьим ребенком в семье саксонского дворянина, приехавшего в Россию «на ловлю счастья и чинов» и ставшего первым директором Павловска. В 1801 году «крепко помер» Павел I. Карл Кюхельбекер лишился венценосного покровителя. А в 1809 году не стало и его самого.
Оставшаяся без средств семья много надежд возлагала на брак старшей дочери Юстины с Григорием Александровичем Глинкой, человеком не богатым, но близким ко двору — он был наставником великих русских князей Николая и Михаила Павловичей.
В 1817 году состоялся первый выпуск Лицея. Пушкин и Кюхельбекер были зачислены в коллегию иностранных дел. А в 1818 году скончался Григорий Глинка. «Мой брат и друг, отец семьи мне драгоценной», — с грустью вспоминал о нем Вильгельм. Между тем полоса невзгод только начиналась. Дерзкое стихотворение «Поэты» вызвало недовольство властей, пришлось уехать за границу. Во Франции Кюхельбекер вновь отличился: читал лекции в антимонархическом обществе «Атеней». Российское посольство предложило ему вернуться на родину, где его поджидал уже Кавказ. Гонимого судьбой и властью скитальца приютила сестра Юстина, унаследовавшая после смерти мужа имение Закуп в Смоленской губернии. На целый год спрятался Кюхельбекер от душевных треволнений в родовом имении Глинок. Стихи, написанные им в этот период, напоены умиротворением. Тяготы вдовьей доли женщины, имевшей на руках шестерых детей и хозяйство, остались непонятны Кюхле.
Кюхельбекер принадлежал к роду людей, способных создавать проблемы на пустом месте. В 1819 году он, обидевшись на эпиграмму, устроил с Пушкиным дуэль, едва не застрелив своего секунданта Дельвига. Позже Пушкин посмеялся над выражением Кюхельбекера «резвоскачущая кровь». Друзья взаимно обиделись, переписка оборвалась. Вскоре, однако, стали тяготиться разрывом и искать посредников для примирения. Таким посредником стремился стать и младший брат Григория Глинки Владимир. Для себя Владимир Андреевич Глинка избрал военную стезю. Ветеран всех войн начала ХIХ столетия, подполковник и член декабристского Союза благоденствия, «брат» масонской ложи — все уместилось в жизни этого человека, еще не достигшего возраста Христа.
Пушкину и Кюхельбекеру уже не суждено было встретиться до восстания. Их последняя нечаянная встреча произошла в октябре 1827 года, когда арестанта Кюхлю перевозили из одной крепости в другую. Но это позже, а летом 1823 года Вильгельм покинул Закуп и отправился в Москву, а весной 1825-го — в Петербург. Сблизившись с поэтами-декабристами А.И. Одоевским, К.Ф. Рылеевым, А.А. Бестужевым-Марлинским, он незадолго до восстания вступил в тайное общество. За короткое время Кюхельбекер совершил головокружительный бросок в несчастье. Его лицейский друг Александр Пушкин, чувствуя, как сплетается судьба Вильгельма в единый роковой узел с российской историей, написал в 1825 году провидчески-тревожное послание, почти молитву:
«Да сохранит тебя твой добрый гений
Под бурями и в тишине».
Конечно, Кюхельбекер был на Сенатской площади. Участник восстания А.П. Беляев вспоминал: «… Кюхельбекер несколько раз наводил на Великого князя Михаила Павловича пистолет; один раз его отбил унтер-офицер, другой раз он спустил курок, но выстрела не последовало». Он бежал, «переодевшись в платье своего человека и с ложным видом, в коем переправил год из 1823 на 1825». 19 января 1826 года Кюхельбекер был схвачен в предместье польской столицы и отправлен в столицу всероссийскую — в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.
За участие в восстании Кюхельбекер был осужден по первому разряду, попав тем самым в число тридцати наиболее опасных мятежников. Начались мучительные скитания по казематам: Петропавловка, Кексгольм, Шлиссельбург, Динабург… В Динабурге Кюхельбекер узнал о участии Владимира Глинки в польской кампании и его ранении. Затем были Вышгородский замок в Ревеле, арестантские роты Свеаборга. На исходе 1831 года Кюхельбекер записал в дневнике: «… получил я письмо от сестры … да с дюжину книг русских и английских; русские посылает мне добрый мой Владимир Андреевич». Пребывание Кюхельбекера в Свеаборге затянулось.
Наконец, 14 декабря 1835 года, через четыре года и два месяца после заключения в Свеаборгскую крепость и ровно через десять лет после восстания, тюремное содержание Вильгельма Кюхельбекера было прекращено. Он вышел из тюрьмы, но не на свободу. Его ждала сибирская ссылка, которой ему не суждено было пережить.
Он был обращен на поселение в поселок Баргузин Иркутской губернии. Это было довольно гуманное решение — ведь в Баргузине отбывал наказание его младший брат Михаил. На место ссылки Кюхельбекер прибыл 20 января 1836 года. А через год — в январе 1837года — он женился на Дросиде Ивановне Артеновой, дочери местного почтмейстера. При подготовке к свадьбе на несуразного Кюхлю, до сорока лет не имевшего ни семьи, ни собственного угла, обрушились житейские заботы, к которым он совершенно не был готов. В письме к Юстине Карловне новоиспеченный баргузинский жених пишет: «Свадьба, как ни жмись, мне будет стоит рублей 100, 50 рублей я был должен прежде, а дом, который купил я, обошелся мне недостроенный в 450; достройка обойдется рублей в 300. Итак, мой друг, мне в первую половину года необходимы 1000 рублей, — сделай милость, одолжи мне их взаймы… не частями, но враз… доставьте мне средства жить, и не займами, не подарками, а выхлопочите мне позволения кормиться своим ремеслом. Напиши великому князю… у меня готовых сочинений по крайней мере на 10000 рублей…» По странному представлению о чужом должном благородстве Кюхельбекер полагал, что великий князь Михаил Павлович, которого он не сумел застрелить на Сенатской площади, теперь непременно должен ему покровительствовать.
Могла ли Юстина Карловна выполнить просьбу брата? Вероятно, у сестры поэта требуемой суммы не нашлось. Но могла ли Юстина Карловна, «вторая мать», как называл ее Вильгельм, отказать несчастному? Конечно же нет. За помощью она обратилась к деверю. Юрий Тынянов писал, что дом в Баргузине был построен на деньги, присланные В.А. Глинкой. И хотя Тынянов в доказательство своих слов не сослался на использованные материалы, к словам автора «Кюхли» стоит прислушаться: в его руках находился позднее утерянный архив поэта.
В 1837 году В.А. Глинка был назначен главным начальником горных заводов хребта Уральского и переехал в Екатеринбург, став территориально ближе к опальному родственнику. Власти уже не могли контролировать переписку ссыльного Кюхельбекера в той же мере, как во время тюремного содержания. По утверждению Ю.Тынянова, у Кюхельбекера на поселении «устанавливается с В.А. Глинкой род постоянной негласной почты через посредство местных жителей». Одним из возможных путей контактов В.А. Глинки со ссыльными братьями Кюхельбекерами могло быть лечение горнозаводских чиновников на Баргузинских минеральных водах.
Братья Кюхельбекеры меж собой были во многом не схожи. Крестьянские заботы брата не могли увлечь Вильгельма. Не этого ждал от воли пылкий Кюхля. Не было в нем ни умения, ни желания быть хозяином. «Пегасом в седле» нарек он себя в эту пору. Комендант Акшинской крепости майор Александр Иванович Разгильдяев посулил место учителя при своих дочерях. Кюхельбекер стал просить о переводе в Акшу. Осенью 1839 года пришло разрешение. «Уезжаю из Баргузина в Акшу. Будет ли мне лучше в Акше, я не знаю. Но оставаться здесь никоим образом не могу», — писал он Наталье Глинке в декабре 1839 года. В январе следующего года он переехал. Сперва все складывалось благополучно, но угораздило же поэта влюбиться в свою ученицу — пятнадцатилетнюю Аннушку Разгильдяеву. Конечно, конфуз, скандал, и когда Разгильдяева перевели в Кяхту, он уже Кюхельбекера за собой не позвал.
В очередной раз Вильгельм Кюхельбекер почувствовал совершенную невозможность оставаться на не столь давно обжитом месте. 6 января 1844 года он записал в дневнике: «30 декабря отправил в Иркутск пакет, где письма к Бенкендорфу, Руперту, В.А. Глинке и губернатору, хлопочу о переводе в Курган». Из перечисленных лиц только Глинка не имел по должности никакого отношения к судьбе ссыльного. И вновь именно он помог Кюхельбекеру — по-родственному. Внук декабриста князь С.М. Волконский писал: «Кто знает придворную жизнь, тот знает, как подобные шаги трудны, как они были в особенности трудны в те времена. Кто знает отношение Николая I к декабристам, тот знает, как должно быть страшно подойти к нему с заступничеством за тех, кого он хотел забыть и о ком помнил до последнего дня своего». Правда, в самом Кургане жить ему не было позволено, но место было определено от Кургана близкое — слобода Смолинская. Условия ссылки позволяли бывать в Кургане, встречаться со ссыльными декабристами. В марте 1845 года И.И. Пущин писал бывшему директору Царкосельского лицея Е.А. Энгельгардту из Ялуторовска: «Три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм. Проехал на житье в Курган со своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. … Не знаю, каково будет теперь в Кургане, куда перепросил его родственник, Владимир Глинка, горный начальник в Екатеринбурге».
25 марта 1845 года В.К. Кюхельбекер прибыл в Курган. Деньги на постройку дома вновь прислал В.А. Глинка. Но дни скитальца были уже сочтены. Он понимал это, и мысль о неясной судьбе своего литературного наследия не позволяла ему спокойно ждать конца. Более всего мучила его мысль о мистерии «Ижорский». Пушкин в свое время лично ходатайствовал перед императором за «Ижорского» и добился успеха. В 1835 году были изданы две первые части мистерии. Но кроме недостающей третьей части (созданной в 1840—1841 годах) издание имело и другой недостаток: отсутствие авторской корректуры, что привело к множеству опечаток и погрешностей. И снова Кюхельбекер обращается за помощью к литературе не причастному, но столько раз выручавшему в различных ситуациях В.А. Глинке. Увы, на этот раз ожидания ссыльного поэта не были оправданы. А ответ на его просьбу Глинка писал в апреле 1845 года: «Покойный Пушкин мог без риску просить за Ижорского: он просил лично, — язык сильнее всякого пера. Но хлопотать через переписку — это будет похоже на толчение воды».
Был ли искренен В.А. Глинка в объяснении причины своего отказа? Может, устав от бесконечных призывов о помощи, он берег ее для более важных со своей точки зрения дел? Или, будучи знаком с прежним изданием «Ижорского», и не желал его переиздания? Могло быть и такое. Иван Пущин, друг Кюхельбекера от лицейской скамьи до сибирской ссылки, писал Энгельгардту: «… пусть Кюхельбекер посмотрит, как добрые люди пишут легко и просто. У него же, напротив, все пахнет каким-то неестественным, расстроенным воображением; все неловко, как он сам, а охота пуще неволи, и говорит, что наше общество должно гордиться таким поэтом, как он. Извольте тут вразумлять! Сравнивает себя даже с Байроном и Гете. Ездит верхом на своем Ижорском, который от начала до конца нестерпимая глупость. Первая часть была напечатана покойным Пушкиным. Вам, может быть, случалось видеть бук и кикимор, которые действуют в этом так называемом шекспировском произведении?»
А смерть уже совсем близко подобралась к неугомонному Кюхле.
«Все, все валятся сверстники мои,
Как с дерева валится лист осенний,
Уносятся, как по реке струи,
Текут в бездонный водоем творений,
Откуда не бегут уже ручьи
Обратно в мир житейских треволнений! …» —
писал Вильгельм Карлович в стихотворении «На смерть Якубовича», проникнутом сознанием собственной близкой кончины.
В.А. Глинка стал ходатайствовать перед начальником III отделения графом А.Ф. Орловым о разрешении Кюхельбекеру отправиться в Тобольск на лечение. В конце января 1846 года дело было решено положительно. Взяв с собой семейство и неразлучный сундук с рукописями , Кюхельбекер незамедлительно отправился в путь и уже 1 февраля гостил у Пущина в Ялуторовске. На следующий день Пущин писал другому ссыльному декабристу М.А.Фонвизину в Тобольск: «Бедный Вильгельм очень слаб, к тому же мнителен, но я надеюсь, что в Тобольске его восстановят и даже возвратят зрение, которого в одном глазу уже нет… Между тем я прослушал несколько стихов с обещанием слушать все, что ему заблагорассудится мне декламировать. Подымаю инвалидную свою ногу и с стоическим терпением выдерживаю нападения метромании, которая теперь не без пользы, потому что она утешает больного». Но Пущин не только терпел декламации умирающего друга. 3 марта он записал под диктовку список его произведений, подлежащих опубликованию после смерти автора. Тут, в частности, значилось: «№1. Дневник. 9 тетрадей. Написать Владимиру Андреевичу, чтобы он напечатал их извлечениями… и поручил сделать эти извлечения В. Одоевскому и Плетневу».
И уже совсем незадолго до кончины — 11 июня 1846 года Кюхельбекер пишет Василию Андреевичу Жуковскому из Тобольска: «Говорю с поэтом, и сверх того полуумирающий приобретает право говорить без больших церемоний: я чувствую, знаю, я убежден совершенно, точно так же, как убежден в своем существовании, что Россия не десятками может противопоставить Европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учености и разнообразию сочинений. Простите меня, добрейший мой наставник и первый руководитель на поприще Поэзии, эту мою гордую выходку! Но, право, сердце кровью обливается, если подумаешь, что все, все, мною созданное, вместе со мною погибнет как звук пустой, как ничтожный отголосок. Спасите, мой друг и старший брат по Поэзии, теперь покуда хотя бы третью часть Ижорского: откройте мне средство доставить вам ее, вместе с выправленным экземпляром первых двух отделений. (Сделайте, если возможно. Второе их издание, которое одно будет иметь полный смысл, получаемый сочинением лишь с третьей частью, без коей оно чудовищно.) Потом вступите, если возможно, в сношение с генералом В.А. Глинкою, начальником Уральского хребта, моим лучшим, испытанным в счастии и несчастии другом. Вы вдвоем придумаете, что можно будет еще сделать; я на вас совершенно полагаюсь, как на одного из благороднейших, из совершенно добродушных людей, каких я знавал, как на поэта, как на Жуковского. Удастся, слава Богу; не удастся, не вы виноваты: воля Божья!».
Вильгельм Кюхельбекер скончался в Тобольске 11 августа 1846 года и был похоронен на Завальном кладбище недалеко от церкви Семи Отроков. При смерти его присутствовали декабрист врач Ф.Б. Вольф и Н.Д. Фонвизина — супруга декабриста М.Фонвизина.
Иван Иванович Пущин — «Большой Жанно», так едко насмехавшийся над писательской страстью бедного Кюхли, выполнил все, что обещал покойному другу. И даже более того. 1марта 1847 года он переписал продиктованный ему год назад список произведений и сделал помету насчет «Песней отшельника», «Вечного жида» и все того же «Ижорского»: «На счет этих произведений покойник не изъявил воли своей: он увозил их с собою в Тобольск, где еще немногие рукописи. О присылке этих рукописей уже написано в Тобольск: когда они будут, немедленно доставятся в Екатеринбург». В январе 1852 года Пущин пишет их общему с Кюхельбекером лицейскому однокашнику Ф.Ф. Матюшкину: «Бедный Вильгельм написал целый ящик стихов, которые я отправил в Екатеринбург к его сестре. Он говорил всегда своей жене, что в этом ящике 50 тысяч рублей, но, кажется, этот обет не сбывается. Мне кажется, одно наказание ожидало его на том свете — освобождение от демона метромании и убеждение в ничтожности его произведений. Других грехов за этим странным существом не было».
Бережно отнеслись к литературному наследию Кюхельбекера и его племянники. Дмитрий Григорьевич Глинка, ставший дипломатом и автором работ по философии и юриспруденции, в 1880 году осуществил первое зарубежное издание стихов декабриста. Немало усилий к изданию его произведений приложил и Борис Григорьевич Глинка-Маврин, пользовавшийся значительным влиянием как генерал-адьютант и член Военного совета.
Женщины этой семьи были более обеспокоены судьбой не литературных творений, а потомства Кюхельбекера. К моменту его смерти в живых оставалось двое его детей: сын Михаил и дочь Юстина. Юстина Карловна, не веря тому, что дочь баргузинского мещанина, оставшаяся без прочных средств к существованию, сможет дать им достойное образование и воспитание, приняла решение взять их к себе. В 1850 году сын В. Кюхельбекера был определен в Ларинскую гимназию, в 1855 — поступил на юридический факультет петербургского университета, а в 1863 году стал прапорщиком Царкосельского стрелкового батальона. Есть оснавания полагать, что военная карьера Михаила была задумана еще в доме В.А. Глинки.
Могила Вильгельма Кюхельбекера отмечена надгробной плитой чугунного литья. Нынешняя плита — лишь копия. Оригинал исчез в тридцатые годы. В апреле 1973 года в деревне Темряс, что в 60 километрах от Челябинска, при разборке печи была найдена плита с надписью: «Здесь покоится прах Вильгельма Кюхельбекера родивш. 10 июня 1797 года, скончавш. 11 августа 1846 года». Вероятно, это неудачный экземпляр, находка которого с большой степенью вероятности позволяет предположить уральское происхождение начальной плиты на могиле поэта. Едва ли Глинка, отдавший столько сил обустройству жизни непрактичного Кюхли, не позаботился о его последнем пристанище. Малейшего же участия «горного царя» достаточно для объяснения той тщательности, с которой мастера-литейщики отнеслись к изготовлению надгробия ссыльного государственного преступника.
Такими были долгие — длиною в жизнь — отношения Вильгельма Кюхельбекера и Владимира Глинки. Должно быть, о родственной опеке и дружественном участии могущественного генерала в судьбе гонимого поэта еще будут найдены новые, по сей день неизвестные факты. Но главное сказал сам Кюхельбекер, незадолго до смерти назвавший Глинку «лучшим, испытанным в счастии и несчастии другом».
Владимир Шкерин