Карл Жутких
Воспоминание о волонтерском лагере
Они стоят и не двигаются с места. Стоят, сбившись в кучку, и испуганно смотрят на черные бревенчатые стены, забитые наполовину фанерой окошки, по-казарменному плотно поставленные кровати с провисающими до полу заслуженными панцирными сетками, на угрожающе щелястый пол с вырастающей из угла, из глубины веков, покосившейся, закопченной печкой.
— Вот это будет ваш дом на две недели… Располагайтесь. Проходите, занимайте кровати, что же вы? Да вы не бойтесь, привыкнете… В те годы вон тоже… в начале-то, а потом ничо…
Такими словами встретили гостей молодежного международного лагеря, уже в третий раз организованного кафедрой охраны природы Пермского госуниверситета и волонтерской службой Прикамья в заказнике «Предуралье».
«Я думаю, жизнь в России не очень легка (дома, деньги, дороги, транспорт, климат)… Поэтому я думаю, что русские душевно сильнее: они встречаются лицом к лицу со всем этим; они так же хотят жить лучше, радоваться как только это возможно: они играют, поют, пьют… Отношения между мужчиной и женщиной совершенно отличные от такового во Франции. Оно напоминает мне о моих бабушке с дедушкой»
(Франция, жен., 19 лет. — Здесь и далее строки из данных анонимного опроса, проведенного по завершении работы лагеря).
Конечно, привыкают. Куда ж им деться! Первая прогулка по деревне, первые впечатления от встречи с новыми местами. Умиляются пасторальным сельским пейзажем, смотрят на все уже почти восторженными глазами:
— Ах, какая избушка, ах, какая старушка, ах, восемнадцатый век!
Приближаемся к ферме и видим картинку: распятая на ремнях ободранная коровья туша, два огромных окровавленных мужика с пудовыми топорами терзают ее, вокруг лужи крови.
— Ах, что это?!
— Да это полный порядок: учлесхоз нам мясо для лагеря выделил.
Число вегетарианцев в лагере, кажется, выросло.
«Они довольно грубы, но если ты понимаешь этот стиль поведения и правильно оцениваешь его, то со временем убеждаешься, что они сердечны и по-настоящему дружелюбны».
(Германия, муж., 21 год).
Спрашиваю француженку Элен:
— Почему ты вдруг решила приехать в Россию?
— Ну, не знаю… Захотелось чего-нибудь необычного. Мы с сестрой обсудили это, она поехала в такой лагерь в Африку, а я — в Россию…
Похоже, я допустил оплошность: в начале рабочего дня, распределяя обязанности, сказал, что валить сухие деревья и рубить сучья — это мужская работа, а уносить срубленные ветви к костру — женская. Многие дамы, и в первую очередь немка Мэрвэ, крайне недовольны таким разъяснением.
— Что это еще за мужская и женская работа? Это просто даже очень странно слышать!
Впредь придется быть осмотрительнее в такой ситуации.
«Но проблемы в том, что они не хотят ничего выбрасывать из своей жизни, даже отжившее и устаревшее; мне кажется, что они не стремятся к новым, более современным идеям… Мне кажется, что в России существует огромная проблема, связанная с алкоголем, и в частности, с водкой…»
(Франция, жен., 18 лет).
Несколько дней мы работаем, разделившись по небольшим группам. Одна такая японско-словацко-немецкая команда трудится под руководством местного лесоруба Сереги. Работали очень хорошо. Лесорубу Сереге очень понравилась его команда, особенно японка Науко. Лесоруб Серега вечером приглашает всех шестерых посидеть на бережку Сылвы у костерка, приготовить шашлычок, выпить за знакомство малость водочки. Команда обсуждает предложение и решает, что нужно принять приглашение гостеприимного селянина.
Серега радуется, что к нему на пикничок придет столько иностранных гостей. Он готовится заранее к этой встрече. Когда словак Петер, немка Мэрвэ и другие приходят в назначенное место в назначенное время, Серега уже выпил всю водку и был сильно пьян. Он рассказывает гостям о своей полной невзгод и опасностей жизни, при этом громко кричит, дышит им в лица и лезет обниматься. Потом он идет в кусты около речки, падает там и засыпает. Гости сидят у костра и, ничего не дождавшись, уходят домой. Немка Мэрвэ очень удивляется, словак Петер смеется, а японка Науко плачет от испуга.
«Эти люди умеют радоваться (праздники, песни, игры), несмотря на сложную жизнь. У них огромное желание действовать, которое приводит, к сожалению, не всегда к хорошим результатам…»
(Франция, жен., 18 лет).
Русские народные песни звучат у нас здесь так много и часто, как нигде. На вечеринке подвыпивший француз Ян заставляет нас вспомнить и петь с ним «Калинку-малинку» много раз подряд: только мы собираемся ее завершить, как он снова выводит на буйный припев, и все повторяется заново. После этого песенного марафона воодушевленный и вдохновленный Ян пойдет на улицу, упадет около лавочки и заговорит вдруг почти на чистом русском языке, требуя еще русских песен и плясок.
«Они проводят чаще всего их времени болтать. Они многое принимают в шутку. Им более веселиться, чем работать. Они много шутят, и мне их трудно понять. Я чаще всего теряю нить разговора. Они показывают все, что они думают, они прямые люди… Из-за этого они кажутся слишком дикие.
Они верят во всякие приметы… Они отказываются разговаривать о прошлом и не хотят смотреть вперед. Они уважают традицию. Они почти все делают по традиции. Местное население смотрит на нас, как будто мы приехали из другой планеты».
(Франция, муж., 22 года. Сохранен оригинальный текст ответа по-русски).
Август прохладен, вода уже остыла. Мы, русские, сводим наши водные процедуры к короткому окунанию в прохладную сылвенскую воду в перерывах между заходами в парилку (баняя у нас почти ежедневно). Тем более поразительно наблюдать, как подолгу плещутся в воде наши иностранные друзья, точнее, подруги. Если говорить о Суви, то еще можно понять: горячая финская девочка, она и водку пьет не морщась, но видеть, как по полчаса плещется в воде француженка Аманда, просто больно.
«Самая типичная русская черта? Тоска! Самые впечатляющие вещи здесь? Баня, водка, песни, сердечность. Я думаю, при всем при этом русские в значительной мере националисты. Они ставят нацию над личностью… Им нужна победа любой ценой, и нужно быть первыми во всех случах. Я думаю, что этот комплекс возник от их долгой жизни, как в гетто».
(Словакия, муж., 19 лет).
Гости наши, кажется, потихоньку вникают в жизнь русской деревни. Их, например, уже не удивляет то, что с пятницы по понедельник в кранах исчезает вода, а с фермы нам перестают давать молоко, они уже знают, что все население проводит свой уикэнд в черном запое: доить коров, качать воду, работать на переправе некому. Приятно видеть, как немец Флориан, крутанув ручку умывальника, не выражает на своем арийском лице недоумения и беспомощности, а, хлопнув себя по лбу, восклицает: «О, забыл, ведь сегодня суббота!» — и идет умываться на речку.
«Типичные черты русских? Дружелюбны, доброжелательны, любознательны, ленивы, неорганизованы; большинство мужчин — мачо; считают женщин неспособными к тяжелой работе (возмутительно!); их мужчины всегда нуждаются в восхищении».
(Германия, жен,. 19 лет).
Хотя большинство французов владеет английским весьма посредственно, говорить с ними проще, чем, например, с англичанами, по той причине, что в ходе разговора всплывает куча обоюдопонятных обрусевших французских слов: пюре, вояж, брошюра, экипаж, ридикюль, пилотаж, жюри, гараж, адюльтер, абордаж, жаргон, ажиотаж и т.д. Каждое такое открытие, сделанное в ходе беседы, становится мелким интернациональным праздником.
Словак Петер учится в Братиславе на режиссера художественного фильма, рисует, пишет стихи и прозу. Одним словом, Поэт. И во всем его облике есть что-то мандельштамовски-беззащитное. Укрепила меня в этом впечатлении следующая деталь. Он не курит, но в рюкзаке его мы случайно увидели изрядное количество пачек сигарет. «Ты же не куришь, Петер, зачем тебе?» — «А вот русский полисмен увидит, что я иностранец, остановит меня на улице, я ему тогда дам пачку сигарет, он возьмет сигареты, а меня отпустит». Поистине эта наивная милиционерофобия достойна памяти Осипа Эмильевича!
Пришли очередные страшные вести из Грозного. «В чем вы видите разрешение проблемы в Чечне?» — спросили французы у кого-то из русских. «Да вмазать этим чеченцам хорошенько, сровнять их с землей!» — ответили наши ухари. Тут уж даже тактичные французы не промолчали: «Вы — шовинисты, вам бы только применять силу!» Консенсуса не вышло, на том разговор и закончился.
«Характер русских таков, что они повидают достаточно бед, перестраивая, изменяя свою жизнь…»
(Франция, муж., 19 лет).
Готовимся к небольшому сплаву на байдарках. Руководитель лагеря Сергей Петрович предупреждает, что надо взять теплые вещи и что-то, на чем сидеть. Он предупреждает, предупреждает и предупреждает, его речь (с параллельным переводом) длится пять,и десять, и пятнадцать, и двадцать минут… На нашем, дальнем конце стола начинают возникать и распространяться смешки словацкого, потом французского, затем испанского и наконец уже русского происхождения. Сидящий рядом со мной Петер склоняется ко мне и шепчет сквозь сдерживаемый хохот: «Это невообразимо! Что за загадочный ваш русский язык! Как можно двадцать пять минут на разные лады говорить одно и то же, одно и то же! Ведь все укладывается в одну-единственную фразу!»
Финке Марии уже под сорок, она самая старшая из иностранных членов лагеря. Держится немного особняком, замкнуто, общается почти исключительно с русскими. Приехала сюда, наверное, потому, что не может жить без России. Русский язык, правда, дается ей плохо. Первоначальное ее место жительства — Хельсинки. Но сейчас она туда редко наезжает. «Почему, Мария?» — «Скучно». Постоянно жить в России у нее пока не получается, но она мечтает о том, что это осуществится в будущем. Поэтому она избрала своей базой в последнее время Таллинн и оттуда выбирается в разные регионы России. «Эстонцы, конечно, менее интересны, чем русские. Эстония для меня — ступенька в Россию».
«Русские? Дружественны, добры; пессимисты; они никогда не говорят «спасибо» и «пожалуйста». Очень экзистенциалистический народ, не слишком открыты. Они много пьют водки. Они любят много петь. Они не любят работать слишком много. Они пытаются говорить со всеми иностранцами, даже если не знают языка…»
(Испания (Каталония), жен., 22 года).
Науко неосторожно проговорилась, что принадлежит не к чему-нибудь, а к дзен-буддизму! Сидим за квадратным интернациональным столом и тираним ее своими расспросами: что да как, каким образом уживаются друг с другом дзен и синтоизм, почему надо вырваться из вечного круга перерождений, собирается ли Науко достигать нирваны и т.д. Интересно ведь узнать все это из первоисточника! Бедняжка плохо знает английский и с трудом нас понимает, а уж если понимает, то никак не может подобрать английские слова для ответа и всем своим видом символизирует богоискательские муки.
«Ну-таки, вы, молодежь объединенной Германии, чувствуете себя уже наконец, гражданами единой нации?» — задаю я Мэрвэ светский вопрос во время медленного танца. Она становится серьезной. «Ты знаешь, мы, значительная часть молодежи, о которой ты говоришь, вообще не можем, не хотим чувствовать себя гражданами Германии». — «Почему?» — «Почему? — Она смотрит мне прямо в лицо. — По причине нашей истории». И мы танцуем молча, не зная, что сказать друг другу.
Дежурим вместе с французом Орелья в столовой: моем тарелки, таскаем из погреба сетки с гнилой картошкой, протираем столы вонючим хлорамином. Провели практически вместе целый день и наконец-то разговорились. Обсудили с ним очень многое — от любви до политики. Среди прочего я слышу от него напоследок: «Когда я бывал в Швеции, Англии, других европейских странах, хватало пары недель, чтобы до какой-то степени понять эти страны, их стиль, национальный характер. Две недели для России — это явно недостаточно, здесь я пока ничего не понимаю…» Кажется, это было сказано совершенно искренне. Окажись на моем месте любой русофил, эти слова пали бы просто бальзамом на его сердце.
На очередной вечеринке, переиграв в застольные игры всех стран и народов, переходим к подвижным и в том числе к русской игре в «слона». Резвимся на славу. Петеру ненароком кто-то заезжает башмаком в лицо. Всем очень весело, не исключая и Петера. Потом все вместе пьем водку за международную солидарность трудящихся, а Ян поет по нашему заказу широко популярную в лагере французскую народную песню «Петрушка».
«Мне кажется, русские страдают преувеличенным самомнением, особенно молодые люди. Более того, они могут безобразно вести себя с женщинами. Меня вдохновила праздничная сторона жизни русских, их чувство музыки. Они любят пить и создавать праздник, это прекрасно».
(Франция, жен., 18 лет).
Андрей с Сережей долго и упорно ухаживают за двумя симпатичными стройными француженками Элен и Юаной. Периодически дамы дают холодную отмашку, но как только любовный пыл русских кавалеров ослабевает, по всем правилам французской изящной науки им преподносится обнадеживающий аванс, и все возобновляется . Наконец ухажеры восстают против этих безжалостных процедур и учиняют бунт. Он приходится на время сплава по Сылве. Андрей и Сергей как раз заполучают своих мучительниц в свою команду. О, издевательства надутых русских мужчин не менее изощренны, чем недавние жестокие развлечения их французских повелительниц. Перед отплытием им рекомендуют выполнить меры предосторожности: остричь наманикюренные ногти, которые-де могут продырявить тонкие стенки байдарки. Еще одна важная процедура перед началом плавания — это, конечно, посошок. Что же делать, если водка невкусная? Отказаться нельзя, надо обеспечить успех плавания. Кроме того, одного посошка недостаточно: надо отметить и благополучную высадку на воду, и первый километр пути, и пятый километр пути и т.д. Нет, Элен и Юану никто не заставляет: Боже упаси, но они просто не могут устоять под тяжестью слов «Russian tradition». Как не могут отказаться от выполнения и другой знаменитой русской моряцкой традиции: первый час пути гребут одни женщины, даже если никогда не делали этого раньше. Не спасает и усталый вздох Юаны: «О, у вас так много разных традиций…» А тут еще, как назло, на этот первый час приходятся самые опасные участки пути: то место, где затонула фабрика, и потому здесь водятся теперь огромные и очень агрессивные рыбы под названием ерш, то деревня, где живут злые карлики ( «Откуда они?» — «Мутанты, жертвы КПСС»). Разумеется, на всех этих опасных местах надо грести очень-очень быстро, еще, еще быстрее… Словак Роланд подыгрывает разбушевавшимся мстителям. Догадаются ли надменные барышни об этих трудных участках спросить у тех, кто ходил на сплав вчера?
Несколько дней работаем на сенокосе: ворошим скошенное сено. Всем иностранным коллегам нравится этот труд, нетяжелый и очень русско-романтичный. Наибольшее же впечатление производят инструменты, к которым они сначала прикасаются с благоговением: их трудно переубедить, что эти деревянные грабли и рогатины не взяты специально для них из музея.
«Я вообще не понимаю, как такая огромная страна с таким количеством живущих в ней совершенно разных национальностей может существовать!»
( Финляндия, жен., 22 года).
Местное население, несмотря на постоянное похмелье, спорым шагом входит в рынок. «Молока хотите?» — спросила одна испитого вида селянка у русскоговорящей француженки Полин. «Хочу», — ответила Полин, радуясь русскому деревнскому бескорыстию. Но на этот раз дело выходит по-другому. Добрая женщина приносит ведерко и ставит перед Полин. «Как много, спасибо вам!» — смеется та. «Давай двадцать баксов!» — сухо поясняет селянка. Нам всем стоило немалого труда объяснить предпринимательнице, что цены в ее фирме как минимум в три раза выше мировых и выпроводить ее восвояси. Полин смеется: «Я убила русский бизнес!»
«Почему, почему вы так устраиваете свою жизнь?» — волнуется Мэрвэ во время нашей очередной задушевной беседы. — Почему вы не чините ваши дома и дороги? Почему вы не почистите ваши туалеты и не положите туда бумагу? Я все понимаю… Финансовые трудности, сопротивление старой бюрократической системы… Но почему не почистить туалеты и не положить туда бумагу, ведь это не сложно и не дорого!»
Сергей Петрович подводит итог уже состоявшимся сплавам и инструктирует плывущую завтра команду. Снова многословию его нет границ, а оценки прямы и бескомпромиссны. «Десять раз я повторял, что необходимо взять теплую одежду, а Науко все равно оделась, как на танцы!.. « Всем снова смешно, поступок Науко склоняется им на разные лады, пока мы не замечаем, что бедняжка воспринимает происходящее болезненно, и не даем знак Сергею Петровичу умерить его напор.
«Я не могла догадаться, что сейчас здесь так холодно, и поэтому не приготовила теплую одежду. Я не могу хорошо понимать английский, я доставила всем хлопоты. Я извиняюсь. Если бы я была умнее, я могла бы больше говорить обо всем и лучше производить культурный обмен».
( Япония, жен., 20 лет).
Говорим с Петером и Юаной о Боге, о религии, о христианстве. «Почему вы, в русской православной церкви, такие странные? Каждый год в Европе проводятся общехристианские экуменические встречи, симпозиумы, где обсуждаются проблемы мира, объединения человечества,. Почему ж православная церковь там не участвует?»
Я молчу. Я не знаю, что ответить. Мне очень стыдно за мою церковь.
«Знаешь, чем еще отличаются русские? — говорит Мэрвэ, умница Мэрвэ, которая еще не решила, куда ей пойти, в политику или философию. — Они все, особенно мужчины, требуют постоянного одобрения со стороны окружающих, а еще лучше восхищения, особенно женского». Я смотрю на эту не по годам зрелую мыслительницу, в каждом жесте которой действительно можно увидеть силу, автономность, независимость, и мне остается только согласиться с ней и воздать должное ее мудрости.
Лагерная смена неумолимо клонится к завершению. Быть может, это наша последняя вечерняя прогулка с Орелья. Мы пересекаем с ним луг, заходим в лес и снова возвращаемся в деревню. Он опять говорит мне о загадочной русской душе. Мы приближаемся к покосившемуся крылечку и видим Науко, окруженную аборигенами и их детьми. Польщенные вниманием заморской гостьи, супружеская чета бывалого вида и их соседи, рассевшись вокруг нее, рассказывают что-то, размахивая руками. Науко уже ничего не боится, она держит на коленях младшую девочку, улыбается и внимательно слушает. Мы приближаемся, и я слышу полную убежденности фразу хозяйки, произнесенную громко, с надеждой проломить языковой барьер: «Да, Нука, зимой холодно, а летом хорошо!» Науко согласно кивает собеседнице, и та счастливо смеется хриплым смехом, повторяя свой афоризм. Орелья смотрит на меня вопросительно. Переводить ли ему это вербальное проявление загадочности русской души?
«Что касается их образа жизни, они столь просты, что имеют менее материалистическую ментальность, чем мы, например. Чтобы открыть Россию, нужно больше, чем жизнь».
(Франция, жен., 19 лет).
«Сейчас, когда ваша жизнь в лагере завершается, что вы можете сказать о ее недостатках?» — спрашиваю я . «Работы могло бы быть больше», — отвечает Суви. «Да, верно, — соглашается с ней Мэрвэ. — Правда, Петер?» — «Нет, мне работы хватало», — возражает он. «Как?! — недоумевают они и набрасываются на него. — Разве ты не заметил, Петер, что при лучшей организации мы смогли бы сделать в полтора раза больше?» — «Конечно, заметил, — спокойно отзывается он, — если бы у нас больше было работы, я бы трудился со всеми; но у меня нет потребности трудиться больше, чем мне предлагают. Поэтому мне вполне хватило и той работы, которую мы имели». Но Мэрвэ не может этого понять , и она снова начинает убеждать Петера, полагая, что он ее не понял. Но Петя все понял. Просто он не немец, он славянин.
В предпоследнюю ночь небольшой компанией мы катаемся на лодке. Небо усыпано звездами, но тьма полная. Науко никогда не видела таких звезд. Правильно, все самые настоящие звезды-то над Россией. Сев в лодку, она воздевает лицо к небесам и не меняет своей позы во все время нашего плавания. Поезда дальнего следования чертят ночь золотыми пунктирами. Нас обнимает великий мрак. Разговоры затихают. Все молчат, слышен только плеск моих весел. «А ну-ка, Мэрвэ, если ты такая феминистка, греби-ка сама!» — говорю я. Она улыбается и садится на весла. Скоро мы все расстанемся.
Финка Мария — единственный человек, который категорически отказался отвечать на вопросы анкеты. «Ну, что тебе, Мария, трудно, что ли, написать, какие ты отметила типичные черты русского характера, какие трудности ты испытывала, общаясь с русскими?» — «Я недостаточно квалифицирована, чтобы ответить на эти вопросы. Я только мечтаю найти для себя ответы на эти вопросы». Ради этого она и намерена путешествовать по России до конца сентября: сначала поедет в Ижевск, затем в Казань, потом в Самару, а на зиму засядет в Таллинне и будет учить русский язык.
И вот наш последний вечер. Звучат по кругу тосты — русские, немецкие, словацкие, испанские, финские, французские. Только Науко отказывается от застольной речи. Я подсаживаюсь к ней и объясняю, как нам всем интересно и важно в последнюю ночь услышать ее слова. Я исчерпал все свое красноречие, и Науко, к счастью, наконец согласилась. Мы объявляем японский тост, и все замирают на полуслове. Науко с серьезным лицом встает, поворачивается к русскому краю стола, произносит «Thank you», грациозно кланяется и опускается на место. Хохот заглушается громом аплодисментов.
«Многие были гостеприимными и милыми. С другой стороны, меня смущает преувеличенное самомнение некоторых молодых людей, и мне кажется место русской женщины незавидным. У меня сложилось такое впечатление, что национальность играет большую роль для русских, тогда как для меня она почти ничего не значит. Я особенно не горжусь тем, что я француженка. Я прежде всего человеческое существо, принадлежащее Миру. Я не обращаю внимания на национальность и ненавижу национализм, так как он ведет к насилию».
(Франция, жен., 23 года).
Под конец вечера, изрядно пьяные, в стороне от всех, мы сидим с Петером и поем под гитару Высоцкого, которого он знает и любит. Поем «У меня запой от одиночества…», «Корабли постоят…», «Кони привередливые». Потом мы вспоминаем вот это, военное:
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
О войне будут детские игры с названьями старыми.
И людей будем долго делить на своих и врагов…
«Вот, — вдруг говорит Петер, — это точно про вас, про русских… Вы националисты». — «Да ты что, Петер, что ты мелешь?! Русские всегда любили иностранцев!» — «Да, вы любите нас, но мы для вас — чужие! Вы делите мир на русских и нерусских, своих и чужих. Я люблю русских, люблю вашу культуру, поэтому я могу прямо все сказать. Вы русскому многое простите только за то, что он — ваш, русский. Давно пора жить общей Европой, а вы… Почему вы так хотели выиграть футбольный матч вчера? Я играл, потому что мне в первую очередь нравилось играть, а русские играли, чтобы русская команда и здесь оказалась самой великой и сильной». Мы долго еще спорили и орали друг на друга, обвиняя и прощая, выясняя и запутываясь , сердясь друг на друга и признаваясь в любви.
И еще мне запомнилось, как мы сидим и выпиваем с Яном и Орелья. «Мы влюбились в Россию. Мы хотим больше России. После лагеря мы поедем дальше на восток России», — мелют они заплетающимися языками. Я слушаю их вполуха, так как считаю это пьяным бредом. Но уже послезавтра они действительно сядут в поезд и поедут в Сибирь. Спаси их Бог, хотя бы от самых экзотических русских приключений! Да и нас тоже.
«Первое время было сложно контактировать с русскими. Потом они оказались настолько милыми, с такой теплотой отнеслись к иностранцам! Русские — болтуны, они выплескивают столько эмоций в огромном количестве слов, чтобы сделать небольшое замечание. Русские склонны все преувеличивать, стирать грань между реальным и тем, что они говорят. Русские кажутся в полном здравии. На самом деле они не готовы к большим изменениям, не могут самоорганизоваться, заставить себя сделать что-то. Еще одно замечание: русские пьют водку в огромном объеме».
(Франция, муж., 18 лет).