Михаил Федоров
По дороге в Чечню
Рассказ
1
В лихолетнее время в Чечне Петр Андреевич Ганин был главным, кто выдавал деньги командированным сюда сотрудникам правопорядка. Жил в комнате второго этажа бывшей пожарки, где размещался штаб главного командования. В комнате все было по-походному: койка, стол и сейф. Окно наполовину заложено мешками, а вторая половина — полиэтиленом затянута. И вот что ни ночь, то: шлеп — шлеп — шлеп. Пули по стене. И — дзинь — в железячку попали.
А на третьем этаже ростовский омон был, и у них пулемет наверху, и они как начнут в ответ: ба-ба-ба-ба — из пулемета. А на эти выстрелы свой ответ, то ли с блокпоста, то ли из соседнего дома, и понеслась трескотня, и так до самого утра. Такие вот гвоздильно-долбильные трели. Поживи в таких вот условиях.
Его обязанностью было выдавать деньги — то из Ханкалы приедут, то из Шали, то из-под села Гехи… И ведь сразу вынь да положь! А приезжают — ну отъявленные головорезы, не дай Бог, еще и пьяные!
Приедут и:
— А ну давай!
— Да нет. Все уже раздал…
Передернет затвор и на него ствол:
— Давай!! Мы там, твою мать, свои жизни не жалеем, а ты тут, крыса тыловая!.. — И лезет в заначку. И дает.
Каждому омоновцу полагалось двадцать тысяч в день. Итого в месяц — шестьсот. Смешно, да? А если на весь омон — то все восемьдесят-девяносто миллионов. А таких омонов понатыкано. И выдает. Их-то понять можно — злые, только что из окопов, и везли их «Уралы» прямо на мушках у чеченцев. Другое бы дело на бэтээрах. Да какое там! Это только для армейских. А обычному ментовскому составу — вот эта угловатая машина, насквозь простреливаемая и продуваемая каркатица… И вот приедут голодные, злые, но живые, и назад ехать — голодным и злым.
А ведь на самом деле часто не хватало… И вот Ганин на поклон к какому-нибудь генералу, так и так, и разэтак. И тот хорошо если вертолет даст да двух омоновцев для охраны. Только тогда и полетит за деньгами. Раз в Моздоке словно в насмешку дали миллиард сторублевками. Восемнадцать мешков! Два мешка из-под картошки, другие — из парашютной парусины. Хочешь бери, а хочешь — нет и проваливай! Ну хоть сам пистолет доставай и этого занюханного банкира к стенке…
Возвращались назад на вертолете. Болтанка, машина все в ямы какие-то проваливается. Так ее и жмет к земле низкая облачность.
Пилот:
— Что там у вас в мешках?
— Да, листовки… — отвечает Андреич.
— Замполит?
— Да, замполит…
А в них миллиард рублей!
Знали бы, так еще бы чего отмочили. Верить в наше время никому нельзя.
Вроде нормально все прошло. Сели в Ханкале. Командир машину дал. Заурядный грузовик с лобастым урыльником. И какой там еще броневик сопровождения! И вот с двумя омоновцами в кузове — а те уже нализаться в Моздоке успели — едут. Узнай чеченцы про груз, глазом бы не моргнули!.. У нас ведь все тяп-ляп делается.
Затащили эти мешки в комнату, а на пороге уже очередники нервничают. И новая выдача. Под дулами… А настырные были еще и потому, что знали, что здесь хоть какие-то деньги получат, а там, у себя дома — вообще ничего.
А тут весна уже в окна просится. И попробуй усиди в своих четырех стенах. А он к тому же вырос на берегах залиманенной реки. И так любил бродить по лугам и лесам. До настоящего времени бегал босиком, когда приезжал к матери в деревню.
Все так и играет зеленцой. Аромат. А если еще с гор потянет!..
Как-то надо было в близлежащий омоновский отряд наведаться. Решил пройтись пешком. Пути-то ну всего метров пятьсот. Идет, а кругом дома все пустые. А во дворах сирень персидская буйствует. Загляденье! И так на душе радостно и весело от нее. Какая к черту война. Тишь и благодать. И цветочный запах, не то что затхлость купюрная.
Заметил, как впереди, метрах в ста, выехала на перекресток иномарка и остановилась.
А он идет, любуется. Различил в машине четыре силуэта: два спереди, два сзади. Машина сдала назад. Прошел переулок. А тут она направляется задним бампером прямо на него. А вокруг мертвая зона. Где все вообще разбито. С обеих сторон. И ни души! Машина ближе. И уже не до персидской сирени тут и не до ошеломительных запахов… Вот машина к тротуару прижимается.
В груди застучало. Назад — уже не успеет. Подался в сторону. К проему в заборе. И туда. В угол двора. Рука машинально отстегнула хлястик кобуры.
Увидел, как тихо-тихо мимо калитки проехала эта иномарка. Уже готовый ко всему самому плохому, держа пистолет наизготовке, прикусил губу — пусть его положат, но и он хоть кого-нибудь…
Машина проехала в обратном направлении. Частота пульса как будто только что пробежал пять километров. Долго стоял, ужавшись в проем каменной стены. Потом медленно крался на цыпочках вдоль забора… Нет, не место тут для прогулок!
Теперь предпочитал сидеть в штабе и коротать вечера варкой супцов овощных. Раскрылся в нем поварской талант.
А если куда надо, так только с охраной и только на машине. Это была его первая командировка в Чечню.
2
Про то, что снова пошлют на Кавказ, он узнал утром.
Его вызвал шеф, худющий полковник, и сказал:
— Петр Андреич! Звонили из Москвы. Снова нужно…
— Да что же это они все к нам да к нам? Будто сами не могут!
— А кого я могу послать кроме вас?
Андреич уставился на полковника, хотел сказать: сам бы мог поехать, но старческий вид начальника лишь рассмешил. Какая ему Чечня, если и здесь еле ноги переставляет!
И лишь спросил:
— Когда?
— Сегодня, — своим мягким голоском пропел полкаш. И понеслось.
Бери бронежилет. А тот как оденешь, так и сядешь. Тяжеленный. В прошлый раз не брал, но теперь надо экипироваться полностью. Провиант готовь. К этому стоило отнестись со всей серьезностью. Его супчик с укропцем и разными овощами — его единственная радость на чеченской обугленной земле.
Но завскладом слинял — бронежилет не возьмешь.
Командировку подписать — тоже некому.
Весь издергался, однако за день главное успел сделать. И домой.
А там жена Раиска скандал устроила:
— Что, кроме тебя опять послать некого?
И дочь ревет.
Позвонил сестре. Та тоже в слезы… Попросил передать матери, что в Мурманск улетает.
На вокзал привез его управленческий водитель. Помог два сумаря до вагона донести. Распили с ним молдавского «Аиста». Одновременно с протяжным свистом локомотива бутылка полетела к колесу вагона.
Петр Андреич запрыгнул в пахнущий углем тамбур и невольно подумал: «И музыки нема! С оркестром всякое ворье в столицу провожают. А тебя на войну — со свистом…»
Заглянул в купе. Свободными оказались лишь верхние полки. Забросил свою поклажу наверх.
— В Чуркестан? — раздался снизу глуховатый бас.
— Туда, — кисло выдохнул Андреич.
Встав носочками ботинок на края полки, утолкал вещи в проем. За столиком с откупоренными бутылками и закуской сидели жилистый, налитый силой, раскрасневшийся майор (китель и рубашка у него были расстегнуты, на широченной груди виднелась тельняшка, галстук свисал с зажима) и сухощавый дедок в сером свитерке, своей худобой уж очень напоминавший Ганину его шефа.
— Подсаживайся! — Майор показал на место рядом с собой.
Настроение у Ганина было никудышное. А майор за руку тянет. Ганин сел рядом. Пить так пить.
— Значит, тоже туды. — Майор глянул на зеленые с красной каймой брюки Петра Андреича и зеленую рубашку под курткой. — Из какой бригады?
— Я по линии внутренних дел…
— А… Ну, вот и давай за знакомство!
Майор набулькал в два дребезжащих на столе стакана.
— Это тоже бывалый вояка, — показал горлышком бутылки на старичка.
— Да, летал аж на довоенных, — суетливо поерзал старичок напротив.
— Ну, а я — Брыч. Это фамилия у меня такая. Заместитель комбата, — стукнул краем бутылочного донца себе в грудь.
— Ганин Петр Андреевич! По финансовой части.
— О, бумажная душа с нами! Ну да ладно. Кого только нынче не встретишь.
Ганин поморщился и осушил стакан. Старикашка тоже. Брыч пил прямо из поллитровки.
— Такие вот дела. — Майор рукавом утер себе нос. — Я тут деду про ребят своих рассказываю…
— Угу. — Андреич кивнул, взял со стола ломтик колбаски, старательно зажевал.
— …Колонна наша в густых сумерках подходила к дамбе, — продолжил майор. — По рации передали, что там замечены вооруженные люди. Бээмпэшки сразу двинули туда. Как только прошли дамбу, со всех сторон ну прямо шквал огня… Башню снесло… Мы с другом моим Томаровым оказались на земле. Из гранатомета черти попали… Пули дробят отовсюду. И сквозь стрельбу слышно: «Аллах акбар!» Оказались в арыке. Солдат рацию притащил. Я со своими связываться. А те ни звуку, ни духу. Как услышали пальбу, так сразу и ходу. Остались мы одни… И как начали нас… Вижу такое, скомандовал: «Уходить всем через лес». Томаров посмотрел на мою рану, — майор показал на залепленную пластырем шею, — и мне: «Слушай, ты дойдешь, а я уже нет». У него осколком разворотило живот. — Майор вдруг с силой ударил по столу. — Потом, когда уже вернулись… голова Томарова отрезанная… Жена его так билась у гроба… Хотела все открыть… И знаешь ты, сука ментовская, что я тебе скажу? — Майор резко повернулся к Ганину.
— Я-то причем? — отпрянул обиженно тот.
— Ах, причем?! Это ведь ваши ментяры нас тогда бросили…
— Не шумите, ребяты! — встрял дедок. — Я лучше вам давние стишки прочитаю:
Нам был обещан бой жестокий
Из гор Ичкерии далекой…
Петру Андреичу от такого соседства стало совсем не по себе. Он встал, расправил одеяло на матрасе второй полки, расшнуровал ботинки и забрался наверх.
— Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей…
Майор гремел стаканом и гундосил:
— Эти падлы ментовские! Только и умеют одно — поборами заниматься. А как до дела — сразу в кусты…
Ганин свернулся калачиком на полке, повернулся к стенке лицом, наложил правую ладошку на ухо.
А внизу продолжало громыхать:
— Я что, не прав? Эту войну менты проиграли!..
— Здесь все в порядке? — В купе заглянула проводница.
— Да так, разговариваем по душам… — просипел майор.
— Утром договорите. А сейчас люди спят.
Проводница закрыла за собой дверь.
3
Когда майор ударился головой о стенку и придавился плечом в угол, а дедок нервно захрапел, Ганин решил выйти покурить.
Покачиваясь, прошел по коридору в тамбур. Порыскал в карманах, ничего не нашел. Черт возьми, собирался-собирался, а курево забыл. Он-то и не курильщик, но когда разволнуется, рука сама тянется в карман за пачкой. Посмотрел на пол, увидел окурок, наклонился, ударившись о ручку, поднял, покрутил в руках и бросил. Будет он еще за кем-то смолить…
Поправил кобуру. Под ногами играла железячная вакханалия, колеса скрежетали, сцепы бились… Протер запотевшее окно: чернь непроглядная. И куда несет его? Зачем?..
Подошел к двери проводницы — может попроситься в другое купе? Дверь была закрыта изнутри. Хотя из-за нее и доносились глухие голоса и возня.
Прежде чем возвращаться к себе, зашел в туалет. Вспомнил отчего-то ревущего по рации командира одной бригады:
— Ребята!.. Прижали… Помогите!.. Братцы-ы…
Штабные только руками разводили. Ничего не поделаешь…
Только собрался выходить из туалета, как в двери возник мордоворот-майор с вытянутыми руками:
— А-а… сука!!
Прижал Андреича локтем к стеклу, а у него рубаха-то еще не расстегнута. И портупея видна. Тот как рванет и вырвал кобуру вместе с пистолетом.
Ганин схватил его руку, а тот уже передернул затвор.
Над левым ухом Ганина громыхнуло.
Не понимая ничего, перебросил руку майора на другую сторону.
И снова — тр-рах!
Пуля в стекло.
Дверь коридорная открывается, и кто-то толкает майора.
И тут плечо Ганина обожгло.
Он провалился куда-то, стал опускаться…
А потом еще выстрел… Еще… И уже майор валится на Ганина… Вылез из-под майора — а там дед, их сосед, с пистолетом. Трясет им:
— Петр Андреич! Чего тот здесь? Зачем?…
Бросил дедок пистолет. Проводница с растрепанными волосами влетела. Ганин ей:
— Ничего не трогать!
На станции наряд ворвался. И Ганину наручники, и тащить его. Прямо по коридору…
— Да отпустите, я сам сотрудник!
А его пинками, пинками…
Полустанок какой-то темный оказался, черный, и лишь тусклый свет в доме станции. И запах нефти. Пути забиты товарняками, цистернами…
Осел на шпалу:
— Пить дайте!
А те и слушать не хотят. В дежурке бросили прямо на пол. Стал объяснять, кто он и что.
— Документы давай!
— А шут их знает, где они! Выпали, может…
Потом нашли и документ, и пистолет, и даже извинялись.
Но это потом.
А сейчас его на кафель.
Он им, козлам-ментам с красными носами:
— Наручники хоть снимите!…
И слышать не хотят.
А кровь сочится, уже вся рубаха мокрая.
«Скорую» вызвали и в больницу.
Врачи говорят:
— Бомжи у нас крепкие…
Ну черт-те что! Он кровью истекает, а они философствуют.
Выжил он.
А майор убит.
Дедуля-ветеран бесследно исчез.
Когда Ганин все рассказал следователю, как он было, тот задумался:
— Не знаю, на кого вешать мертвеца и что тут выяснять. Скажи, что сам грохнул, защищаясь, и тебе ничего…
Послушался его Андреич. Так и повис мертвый майор на нем. Висит и давит. Когда уезжал домой, сходил в храм, поставил свечку.
Пусть Бог рассудит.