Панорама
Не Славы ради…
«Дни Вячеслава Курицына в Екатеринбурге»
Из помещенных ниже эмоциональных откликов сотрудников «Урала», посетивших «Дни Вячеслава Курицына», видимо, не вполне ясно, что же за культурное событие имело место в эти три январских дня.
Коротко говоря: это был быстрый, энергичный, напористый визит теперь уже знаменитого москвича на недавнюю свою родину. В.К. явился не один: в группе поддержки оказался и Дмитрий Александрович Пригов, и скандальный хулиган-художник Олег Кулик, и челябинский критик Дмитрий Бавильский — частый гость многих изданий, в том числе нашего. Первый день был отдан выставке подарков В.Курицыну и литературному вечеру, данному как бы в честь высокого гостя (но одновременно и данному для туземцев самим гостем). Экспонаты выставки (в том числе курицы — живые и мертвые) плотно заполнили один из малых залов библиотеки Белинского, а на вечере, что ни говори, немалый зал Дома работников культуры был полон — и собравшихся здесь трудно было отнести к членам одной тусовки: напротив, то был редкий случай, когда на одном пространстве невольно сошлись и «пьяные хиппи», и «трезвые мужи». Устроителями вечера сие специально не задумывалось, но своя закономерность здесь видна: ведь самому виновнику торжества выпала именно такая доля — постоянно как бы представительствовать от культурных (включая «бескультурные») и социальных (включая «маргинальные») полюсов. Забавно, что ряду давних своих екатеринбургских знакомцев В.К. по сей день повернут одной только стороной: этакий затейник-безобразник Славик (с ним читатель встретится и в нашей публикации, чуть ниже), все валяющий авангардистского дурака. Не Славы ради, но пользы для стоит вспомнить и о той его ипостаси, в которой он написал кандидатскую диссертацию, вел университетские семинары по Чехову и Фету, издавал монографии, рецензировал вузовские учебники, делал доклады на многочисленных европейских и американских конференциях и проч. Все это, насколько известно, он намерен делать и в будущем.
Так что тот факт, что центром Дня второго стали научные курицыновские чтения, не выглядит полной нелепостью. Но элементы шутовства и пародирования самой процедуры научных бдений, конечно, витали в актовом зале Уральского университета. Другой вопрос, где что начиналось и кончалось… Ведь, скажем, когда философ и педагог Александр Лобок делал доклад о фаллосе и пенисе как смыслообразующих, гм… началах в прозе Курицына, он, кажется, ничего не пародировал, но просто делал научный доклад, которой затем перешел в напряженный философский диспут о вышеупомянутых «субстанциях». И когда было объявлено, что Курицыновские чтения становятся отныне постоянными (раз в три года), с непременным изданием сборника трудов по результатам чтений, тут уж никому не показалась чрезмерной идея немедленного создания комиссии по творческому наследию В.К.
В День третий и последний наш гость выступал в несколько пассивной роли: Галерея современного искусства (что в здании Архитектурной академии) в лице А.Голиздрина и С.Анашкина провела некую художественную акцию, в ходе которой с именитого постмодерниста сняли маску, взяли у него кровь, часть которой, смешав с вином, выпили, затем попросили разрешения назвать галерею именем Курицына и, легко получив согласие, отдали владельца имени на растерзание журналистам.
Вернувшись в Москву, кандидат филологических наук, преподававтель Российского гуманитарного университета Вячеслав Курицын тотчас отбыл в Финляндию — читать лекции по приглашению Хельсинкского университета: чинные финны любят звать в свой главный Университет авторитетных ученых мужей России.
Нет, не гармоничное, но все же органичное соединение того, что ранее в нашей культуре решительно не состыковывалось, это новое сопряжение далековатых идей есть один из феноменов текущего времени. Вячеслав Курицын уверенно угодил в центр этого феномена, чем (кроме прочего) и интересен, чем — между прочим — и предсказуем, чем, кстати сказать, способен дополнительно раздражать тех, кого он и без того раздражает.
К.Богомолов
ВАЛЕНТИН ЛУКЬЯНИН:
Псевдопародийное действо под названием «Дни Курицына в Екатеринбурге» — вполне закономерное порождение эстетики и практики литературной тусовки, о которой я писал в «Урале» год назад (N1, 1996). Оттуда — свободное перетекание жизни в литературу, а литературы в жизнь, вследствие чего какой-нибудь экстравагантный поступок тусовочного мэтра (вроде пересылки мочи в почтовом пакете) трактуется как художественный факт, заслуживающий общественного внимания. Оттуда — локальная система ценностей, делающая просто неприличным напоминание, что есть все же в литературе, кроме мэтра Курицына и мэтра Пригова, еще десяток-другой, ну, скажем так, небесталанных авторов. Оттуда — непременная примесь спасительной иронии: дескать, вам это кажется пошлостью? Так мы ж не всерьез. Оттуда и непринужденность, не имеющая границ. Даже, если хотите, непременное добавление в коллективно создаваемое духовное блюдо — в виде пряностей, что ли? — каких-либо непристойностей. Так что появление на творческом вечере высокого столичного гостя некой развязной пьяной девицы (говорят, широко известная в узких кругах графоманка, считающая себя очень талантливой поэтессой), которая сначала заглушала своими вздорными репликами выступления друзей «бенефицианта», а потом попыталась и сама что-то прочитать со сцены, жеманничая и сквернословя, — так вот, появление ее оказалось здесь вполне к месту, в порядке вещей, как бы проявив суть происходящего.
Некоторое недоумение вызвало у меня одно: зачем все это нужно было Курицыну, с его бесспорным и признанным талантом, по масштабу просто несравнимым с той тусовочной суетой, которая вокруг него была затеяна? Хотя, может быть, дело в том, что он был если не первооткрывателем тусовочной эстетики, то, по крайней мере, одним из самых ярких ее апологетов и пропагандистов. И вот теперь, доведенная доброхотами-последователями до абсурда, она сама его «достала»…
ОЛЬГА СЛАВНИКОВА:
Я ценю в талантливых людях наглость, поэтому Курицынские чтения в Екатеринбурге показались мне событием любопытным и отвечающим желанию многих лишний раз заявить о себе. В мероприятии ярко проявилось одно из главных качеств Славика Курицына: стремление к глубоко личному хулиганству с последующим его академическим осмыслением. Курицын, похоже, питает слабость к науке как таковой, поскольку чувствует театральную условность ее устоявшихся форм. Отсюда — «чтения», отсюда — обилие в текстах Курицына всевозможных «измов» и «ъектов», которые являются отнюдь не строгими категориями, а своего рода игрушками свободного ума.
Однако прошедшие «чтения» все-таки не сводятся к простому междусобойчику, поскольку несут по меньшей мере две смысловые нагрузки. Первая связана с тем, что вокруг вовсю идет процесс девальвации всевозможных «членств», «почетных званий» и прочих высоких статусов. Помню, как году в девяносто втором торговка мясом на Шарташском рынке рекламировала свой товар. «Директорский кусок!» — выкликала она, предъявляя пласт сахарно-розовой говядины загипнотизированному инженеру в очках и в зеленой шляпе. Так рынок начал размывать статус руководителя — а теперь на улице Вайнера куда ни плюнь, попадешь в Генерального директора или.на худой конец в Главного бухгалтера лет так двадцати пяти. Можно организовать самочинный творческий союз (пример — наш Союз Писателей Пионерского Поселка). Можно зарегистрировать какое-нибудь АО «Академия Глобальных Наук», а себя назначить, согласно штатному расписанию, ее Президентом. Именно это, между прочим, и будет записано в трудовой книжке. Хотя «директорские куски» стали теперь куда весомей, государство-таки утратило монопольный контроль над статусом. Теперь оно вынуждено играть с нами в «голого короля» по очень забавным правилам, позволяющим смешивать официальное и неформальное в самых диких пропорциях. Курицынские чтения, поскольку они намеренно демонстративны, можно считать арт-отображением этого всеобщего процесса.
Второй смысл заключается в том, что писатели вообще больше не нужны. Я не к тому, что государство и общество обрекло творческую интеллигенцию на нищенское существование. Эта проблема — болезненная, но до известной степени частная и в принципе решаемая налоговой реформой. Я говорю об общекультурной ситуации, когда на полках среднестатистического гражданина уже вполне достаточно книг. Говорят, сейчас на планете живет столько же людей, сколько их было всего за историю человечества — и некий генетически обусловленный процент пишет романы и стихи. Если прибавить к новой продукции то, что было создано поколениями предшественников, то окажется, что у нормального человека, к тому же напрягаемого рыночной экономикой, просто не может возникнуть проблемы: что бы такое почитать. Ему, наоборот, не хватит жизни, чтобы освоить достойное прочтения — а поскольку преклонение перед классикой весьма устойчиво, то человек уверен, что выше Толстого и Достоевского ничего не может быть. Что до литературного процесса как такового, то он умозрителен и потому неплатежеспособен. Реальному, физически конкретному читателю, вообще говоря, плевать на процесс. Как говорят американцы, «он этого не покупает».
Что же может сегодня реабилитировать автора, «присвоить звание», сделать его «настоящим писателем» в глазах читающей публики? Очевидно, это смерть и видимое бессмертие, представленное книгами, которые как-никак никуда не делись из частных и публичных библиотек. Формула «Хороший писатель — мертвый писатель» для обывателя более чем естественна. И не естественно ли будет желание пишущих людей, в свою очередь, крикнуть: «Мы живы, живы, вот они мы!» — и призвать в свидетели телевидение? Можно продемонстрировать телекамерам голую задницу; можно полаять и посидеть в собачьей будке; можно устроить «чтения» и дать «информационный повод» программе новостей. Инстинкт самосохранения подсказывает писателю, что мало сегодня создавать литературу. Надо, набравшись наглости, каждый свой чих — глагол — превращать в арт-перфоманс — отглагольное существительное; между прочим, именно такие превращения характеризуют литературный стиль Славика Курицына. Чуткий Славик едва ли не первым начал доказывать, что литература никакое не пророчество, а нечто сродни распиванию пива и «болению» за команду «Спартак». Еще более чуткие — отдельные! — читатели Курицына сообразили: автор не «низводит» литературу до статуса потребительского товара, но отстаивает право частного лица заниматься сугубо частным делом — написанием текстов. В конце концов, литературные опыты — занятие ничуть не хуже турпоходов или коллекционирования марок, не говоря уже об алкоголизации всей страны.
Правда, остается еще большой вопрос о профессионализме и об ответственности художника за создаваемое — никому не нужное — произведение. Но это уже каждый решает для себя и опять-таки в частном порядке: «чтения» тут ни при чем.
ВАЛЕРИЙ ИСХАКОВ:
Я давно уже догадывался, что Слава Курицын, собственно, персонаж из Андерсена. Причем не из одной сказки, а сразу из нескольких. Когда-то давно он был типичным «гадким куренком», из которого на наших глазах вырос… нет, не Лебедь, Лебедей, слава богу, у нас и без того хватает, но — Курицын! Теперь в литературных кругах фамилия эта звучит не менее гордо, чем фамилия бывшего генерала — в кругах политических.
Уехавши в Москву, Слава поменял не только прописку, но и сказку. Теперь он избрал роль портного из хорошо известной и наиболее часто цитируемой сказки Андерсена. Ну да, той самой, про голого короля. Хотя в данном случае следует, пожалуй, говорить не о короле, а королеве, ибо на роль жертвы была избрана многострадальная русская литература, которой ловкий портняжка легко внушил мысль, что без постмодернистского наряда она будет выглядеть бедной Золушкой на мировом балу. Вся эта история с проталкиванием несуществующего постмодернизма, сопровождавшаяся бешеной рекламой и саморекламой, была не чем иным, как ткачеством, кройкой, шитьем — и тут же отыскалось необходимое количество умных придворных, поспешивших заверить королеву, что платье удалось на славу.
В Екатеринбурге мы имели возможность наблюдать демонстрацию столичной моды, причем ввиду отсутствия самой королевы (не королевское это дело — по подиуму ходить) ее нарядное платье демонстрировали манекенщицы из местных, и провинциальная публика, дабы не отстать от столичной, охала, ахала, всплескивала руками и аплодировала стоя. И, само собой, как и положено в сказке, нашелся недалекий провинциальный мальчик, не знающий правил взрослой игры. Правда, у нас роль мальчика сыграла девочка: известная в определенных кругах художница Катя Д., не дождавшись обещанного фуршета, выкушала в процессе показа бутылочку чего-то сладкого и крепкого, после чего и произнесла (и не один раз, и громко, и даже на сцену забралась, чтобы слышнее было) сакраментальную фразу про то, что король-то… ну, сами знаете — какой.
Однако в отличие от жителей сказочного королевства екатеринбургская пишущая братия не услышала — или вежливо сделала вид, что не услышала, — провокационной фразы поддатого мальчика/девочки. И это понятно. Ведь андерсеновский пацан закричал во время самого первого показа нового королевского платья, когда новая мода еще не успела утвердиться, получить всенародное, а главное — международное признание, а платье курицынского покроя носится уже давно и многими, оно даже (рискну высказать смелую мысль) начинает несколько выходить из моды, так что кричать о его мифической сущности теперь уже поздно, поезд ушел, самолет улетел, Курицын уехал, нам остается только ждать — ждать нового платья, нового портного, новой сказки Андерсена — знать бы только какой…