Александр Колосов
Этот лукавый старец Гомер
Говорить о том, что искусство — категория интернациональная, может лишь тот, кто не в состоянии отличить “фирму” от “дерибаса”. Нет, что ни говорите, а любое искусство безусловно бардично по своему существу. Если оно искусство конечно. Настоящий художник всегда работает “для своих”, будь то племя, народ или клановое сообщество.
В отличие от летописца, певца или фотографа-документалиста поэт, композитор и художник строят, лепят, складывают свои шедевры из кирпичиков намеков и образов, понятных им самим и более или менее широкому слою людей. Иногда это может быть сословие, иногда группа единомышленников, но чаще гениальные произведения оперируют символикой, присущей целому народу, образами, вызывающими в нем совершенно определенные ассоциации, совершенно определенные эмоции.
Чтобы хоть немного вникнуть в смысл французских, английских, испанских шедевров, мы составляем целые словари пояснений, комментариев, справок. Но одно дело — знать, другое — воспринимать образ на подсознательном уровне, кожей ощущая глубинную взаимосвязь построений художника.
Нужно быть кельтом и с детства впитывать предания Артуровского цикла, чтобы оценить многозначительность смерти Портоса в простенькой, казалось бы, чисто приключенческой трилогии Александра Дюма. Нужно в совершенстве знать греческую мифологию, чтобы проследить взаимосвязь героев Дюма с эллинскими героями Дмитрием Солунским (Атос), Гераклом (Портос), Тесеем (Арамис) и Одиссеем (д’Артаньян).
Впрочем, это так — к слову, речь пойдет о противоположном феномене. Точно так же, как нередко от читателя ускользает глубинная образность, казалось бы, легковесных произведений, происходит и обратный эффект: игнорируется блистательная легкость и комическая подоплека иных классически высокоумных шедевров. Гении, случается, тоже смеются.
И слепой певец Эллады, может быть, являет собой наиболее яркий пример. По традиции именно Гомер открывает список “серьезных авторов” всех времен и народов, а его произведения привычно считаются непременным атрибутом любой библиотеки, если ее владелец желает прослыть глубокомысленным человеком. Правда редко кто удосуживается прочесть Гомера — чаще пользуются им как некой облегченной энциклопедией греческой мифологии.
Конечно, любителям старинных преданий есть чем поживиться у старика Гомера, но в его намерения никак не входило написание какого бы то ни было учебного пособия. Он — поэт, и поэт великий. Серьезность автора “Илиады” не вызывает сомнений, но к числу угрюмых меланхоликов отнести его вряд ли удастся. Конечно, он не веселил слушателей преднамеренно. И тем не менее кое-где изредка и ненавязчиво торжественный гекзаметр по сути подчеркивает легкую усмешку великого слепца. Остроты его не очень изящны, а по временам тяжеловесны, не блещут лаконичной отточеностью современных анекдотов, и все же, все же…
После ссоры Агамемнона с Ахиллесом собирается общевойсковое вече по вопросу продолжения или прекращения войны. К последнему склоняется сам Агамемнон. Против — практически один Одиссей. Этим козыряет дерзкий Терсит, обвиняющий царей в злонамеренном продлении боевых действий из корыстных побуждений. На основании этого эпизода долгое время в Терсите искали этакого народного трибуна, режущего правду-матку угнетателям и мироедам. Вот что значит поверхностно знать эллинскую мифологию! Терсит принадлежал к знатной семье, считался близким родственником Диомеда Аргосского и был обыкновенным трусом и популистом. Правда, весьма красноречивым.
Одиссей усмиряет краснобая, что называется, одним махом, точнее — одним ударом. И обещает опозорить. Присутствующие вожаки одобрительно посмеиваются. В переводе на совеременный ленивый язык звучит что-то вроде: “Одиссей — воин хоть куда, но заткнуть род болтуну — это вааще!”
Вторично своеобразный юмор Гомера проглядывает в ситуации встречи Диомеда и Главка. Они вспоминают, что их деды дружили, и договариваются не искать боя друг с другом. Под воздействием размягчающих воспоминаний они обмениваются подарками, но и в расстроганных чувствах Диомед ухитряется подсунуть Главку презент подешевле. Наконец третий эпизод — Аякс поскальзывается на коровьей лепешке.
В “Одиссее” присутствует также анекдот на тему “Аваса” — это когда ослепленный циклоп просит соплеменников покарать зловредного “Никто”, под именем которого скрывается хитрован Одиссей. Последним образчиком гомеровского остроумия можно считать прозвище итакийского нищего — завсегдатая попоек женихов Пенелопы. По аналогии с именем вестницы Зевса — Ириды попрошайку прозвали Иром.
В общем, Гомер будто задался целью продемонстрировать весь перечень юмористических жанров от колкости до буффонады.
“Ну и что? — спросит дотошный читатель. — Гора родила мышь. Стоило ли ради констатации лежащего на поверхности вывода городить огород подобной величины?”
Стоило. Еще как стоило. Подробное исследование характера древнего греческого сочинителя необходимо для того, чтобы перейти к основной цели, чтобы читатель представил себе, с кем он, собственно, имеет дело.
Изложенная Гомером версия причин начала и характера протекания Троянской войны традиционна, но это вынужденная позиция, поскольку героические песни об этом событии существовали задолго до Гомера, а в те давние времена к любому новаторству, к любому новому взгляду на устоявшиеся представления относились не просто с настороженностью, а с откровенной враждебностью.
И вот, разоблачаемый вами древнегреческий “диссидент”, затаив фигу в кармане, представил доверчивой древнегреческой общественности прекрасно обработанную, тщательно отшлифованную традиционную гипотезу, изложенную в звучных ритмах гекзаметра. Фига же до поры до времени надежно скрывалась в тексте эпопеи, дожидаясь, пока ее не обнаружат. Прием сокрытия, примененный Гомером, ныне получил широкое распространение в географических играх, но для той далекой эпохи был весьма неординарен. Суть его заключена в банальной фразе: “За деревьями леса не видать”.
При игре в географические названия по большой карте хитрецы выбирают слова, написанные наиболее мелким шрифтом. Мудрецы же поступают наоборот и загадывают то, что написано большущими буквами, но вразброс. Рискуя повториться, вынужден напомнить, что поэмы Гомера в опеределенном смысле представляют атлас внушительных размеров.
Откуда же такое стойкое ощущение трагичности происходящего? В том-то и загвоздка, что под прикрытием мелких подробностей, перегружающих восприятие читателя (или слушателя), его подсознание вылущивает истинную трагедию, эпизоды которой широко разбросаны по бесчисленным строфам и намеренно разведены по обеим половинам одного и того же (в сущности) произведения.
Прошу учесть: “Илиада” и “Одиссея” произведения спланированные, в отличие от многочисленных разночтений более мелкой мифологической беллетристики. Случайностями здесь и не пахнет. Тем сильнее поражают, мягко сказать, странности повествования великого поэта. Приведем несколько примеров упомянутых казусов.
Троянские старейшины, усевшись на верхушке стены, наблюдают за приготовлениями к поединку Париса и Менелая. Вполне естественно, что волокита, неизбежная в подобных делах, изрядно утомила скучающих старцев. И вот, сугубо ради того, чтоб занять пустопорожнее время, присутствующие пристают к Елене с расспросами о тех или иных ахейских вождях. Первым, само-собой, под прицел попадает глава союзного войска — Агамемнон. Это понятно — его никто из троянцев не знает, а Елене он доводится деверем. Получив объяснение, старцы переключаются на Аякса Теламонида и Идоменея. Аякс — здоровенный верзила, другого такого нет, и в свое время он к Елене сватался, а Идоменей из Спарты практически не вылазил, не мудрено, что Елене они прекрасно знакомы, в то время как троянцам совершенно неизвестны.
А вот Одиссей троянцам знаком великолепно — он возглавлял ахейское посольство, пытавшееся добиться выдачи Елены подобру-поздорову. Елена же не виделась с итакийцем более двадцати лет (по версии Гомера). Тем не менее Елена его узнаёт, и троянцы, спохватившись, произносят по его адресу пышные дифирамбы. Про Менелая не спрашивают — он был в посольстве вместе с сыном Лаэрта. Это запланированная нелепость.
А вот несуразица номер два. Одиссей активно противится привлечению его к походу на Трою; это еще можно понять. Однако именно он прокладывает путь союзному войску, действуя отнюдь не закрепленной за ним и разрекламированной хитростью, а самой что ни на есть грубой физической силой. Он выступает как кулачный боец и первым высаживается на берег Троады. Конечно, знаток “Илиады” сразу припомнит, что пророчеством было предрешено, что тот, кто первым коснется троянской земли, будет убит незамедлительно. Именно такая судьба постигла филанийца Протиселая, выскочившего следом за Лаэртидом, предусмотрительно спрыгнувшим на собственный щит. Но на собственный (разрядка!!!), а не чей-то чужой. Согласитесь, что убить его могли запросто и без какого бы то ни было предсказания.
Странность третья. Единственный персонаж “Илиады”, ведущий диалог с собственным “Я”, опять-таки Одиссей, а не Ахиллес, к примеру. Что получается? Главный герой не Ахиллес, автоматически считающийся таковым? Или “Одиссея” уже задумана и автор исподволь готовит слушателя к новому персонажу? Или сама “Илиада” без “Одиссеи” просто бессмыслица и Гомер осторожно наводит нас на эту мысль?
Интересно и то, что до самой смерти Ахилла Одиссей, такой активный поначалу, старательно держится в тени, принимая участие в сражениях лишь тогда, когда его к тому принуждают обстоятельства. Правда, при этом он охотно громит союзные Трое крепости, заслужив наряду с Ахиллом почетный титул Сокрушителя Городов. Зато после смерти Пелида именно Одиссей развивает бешеную деятельность, изощряясь во всяких хитромудростях: он ходит в Трою на разведку, похищает у осажденных Палладий богини Афины, привлекает к осаде сына Ахилла — Неоптолема, привозит в лагерь своего ненавистника Филоктета; и наконец он измышляет способ взятия Трои.
Его можно заподзрить в робости перед Ахиллом, но нет — он дважды схватывается с Пелидом на виду у всего войска, и оба раза Пелид отступает. Он вообще никого не боится — избивает родственника Диомеда, отнимает доспехи у Аякса Теламонида, дважды ставит на место зарвавшегося Агамемнона. Бегущим его видели только однажды — во время грозы. Оно и понятно — исполнять роль громоотвода в доспехах из наилучшего электропроводника этот парень явно не намеревался. Ему в отличие от Диомеда бессмертия никто не обещал. Ну, может быть, за исключением Гомера.
Вообще, какие-то странные дела творятся в царстве слепца аэда вокруг фигуры итакийского басилевса. Вот странность номер четыре; по порядку повествования — многие события излагаются в воспоминаниях участников.
Пока Одиссей болтается по морям-океанам, пытаясь пробраться домой, в доме его вовсю охмуряют его собственную жену. Не то чтобы женихи без Пенелопы совершенно не мыслили своей дальнейшей судьбы, но, с другой стороны, сохранилась она очень даже неплохо, судя по гомеровским (и послегомеровским) мифам. Одним словом, каждый целил на престол Итаки, попутно намереваясь прихватить и хорошую хозяйку, кстати доводящуюся кузиной знаменитой Елене Тиндареевне.
Однако, не желая, как видно, служить приставкой к мужнину титулу, Пенелопа уперлась накрепко, измышляя различные предлоги, чтобы протянуть время. Не помогло даже надежнейшее воздействие — игра на чужой бережливости, свойственной древнегреческой натуре. Дожидаясь решения своего насущного жениховского вопроса, претенденты на трон и сердце Пенелопы попутно разоряют ее, щедро угощаясь за счет Одиссея.
Пенелопа, скрипя зубами, терпит и это, но тут не выдерживает сын и наследник хозяйства Одиссея — Телемах. Опасаясь остаться без корки хлеба, если вся эта вакханалия продлится еще с полгодика, он решается сгонять на континент, дабы расспросить отцовских приятелей о новостях по поводу пропавшего предка.
Тут и начинается очень занятная история, в которой участвуют Телемах, Елена Спартанская и ее изобретательный супружец Менелай, сын злополучного Атрея. Для начала Телемаха и младшего отпрыска плодовитого Нестора — Писистрата приглашают выпить-закусить с дорожки. Разговор идет никчемный — гости завидуют богатству хозяина, а до глубины души довольный этим Менелай читает молодняку нотации по поводу того, как достается подобный достаток. Но тут приходит Елена.
Первое, что она делает, так это интересуется, кем Телемах доводится Одиссею. Тут уж “прозревает” и Менелай. Он мастерски клянется в жаркой любви к телемаховскому папаше и даже выражает желание выделить ему часть собственного царства… если он жив, разумеется.
Потом пускается в приятные сердцу воспоминания. Выясняется следующее.
Когда добровольцы-десантники поджидали удобного выхода из брюха деревянной лошади, изобретенной Одиссеем, присутствующая при рассказе Елена приволокла к вышеупомянутому объекту своего тогдашнего сожителя Деифоба. Зачем? Ну как это — зачем! Естественно, для того, чтобы спровоцировать томящихся в темноте и обиде сидельцев на необдуманный поступок, имитируя интонации супружниц предполагаемых обитателей кобыльего желудка. Одиссей начеку, провокация не проходит. “Это тебя, видно, бес попутал”, — дипломатично отмечает Менелай. Елена согласно кивает: “Ясное дело!”
А чтобы недогадливый потомок смышленого батюшки врубился наконец, что подмоги от тетушки (двоюродной) и дяди ждать не следует, она дает ему понять, какой именно бес подвиг ее на этот бессовестный эксперимент. Дело было так: однажды с целью глубинной разведки Одиссей решается использовать свои незаурядные способности к перевоплощению. Изуродовав себя и переодевшись в нищего, он проникает в Трою и принимается за сбор информации. Лопухи троянцы, естественно, проморгали ахейского штирлица. Все, кроме Елены. Она тут же затащила его к себе в спальню. Возможно, для того, чтобы поговорить со свояком, но, судя по тому, что она сообщает про похищение им Палладия Афины, это не более чем увертка. Палладий удалось украсть при помощи Диомеда, значит в первый приход Одиссея никаких дел у него не было. Зачем она врет? Это же всем известно.
Интересен здесь следующий резон — изо всех знакомых, друзей и родных Одиссея узнают лишь двое (за исключением собаки Аргуса) — кормилица (по характерному шраму на лодыжке) и Елена Спартанская. Гомер подчеркивает это обстоятельство, с педантичной дотошностью сообщая, где, когда и как юный Одиссей заработал себе эту “особую примету”. На фоне подобной дотошности совершенно неясно, как каким приметам Одиссея определяет Елена. Гомер явно рассчитывает на сообразительность слушателя (или читателя).
Начнем с того, что на смотрины юной дочки царя Тиндара Спартанского Одиссей прибывает весьма известным и всеми уважаемым героем. Мифы об этом особо не распространяются, это подразумевается само собой. Недаром, совсем недаром он демонстрирует превосходное знание генеалогии самых знаменитых древнегреческих семей: Нелея, Пелопса, Амфитриона и многих других. Он лично знает всех более или менее великих героев предшествующего поколения: Геракла, Тесея, Перифоя, Пелея и Мелеагра. И они его знают — вот что самое главное. Ифит дарит ему при встрече лук Эврита, еще более знаменитый, чем лук Геракла. Такие подарки абы кому не преподносят. Нестор перед Одиссеем ходит буквально на цыпочках, только что в рот не заглядывает.
Последнее еще можно понять: судя по всему, Одиссей присутствовал при истреблении семьи Нелея. Уж больно хорошо известны ему родовые предания потомков Тиро. Нестор явно опасается, что итакиец расскажет, какую роль сыграл он — лизоблюд ватаги Геракла — в уничтожении собственных братьев. Ему —двенадцатому (разрядка!!!!) сыну Нелея — до пилосского трона было дальше, чем до Олимпа. Наследником старого мудреца и героя считался могучий Периклимен, оказавший Гераклу ожесточеннейшее сопротивление. Однако после прихода алкидовской шайки царем становится ее ставленник — Нестор.
С этим же событием, видимо, связано и смутно неприязненное отношение Одиссея к Гераклу. Гомер употребляет для осуждения последнего редкий эпитет — “зверский”. С другой стороны, Одиссей явно пожил и в Тиринфе, судя опять-таки по великолепной ориентировке в семейных тайнах рода Алкмены, которую он знал лично. Не следует забывать, что дед Одиссея — Автолик — обучал Геракла искусству борьбы. Да и сам Геракл при встрече от Лаэртида не отрекается.
Другой вопрос: где и кому успел помочь итакиец своим главным оружием — мудрым советом? Нам остается лишь предполагать ответ на эту загадку. Кто ходит в друзьях шустрого итакийца? Диомед и Сфенел — участники похода Эпигонов, взявших стовратные Фивы, чего не сумели исполнить их могучие предшественники: Тидей, Полиник и Амфиарай. Может, потому, что против них не было Периклимена. А может, потому, что с ними был Одиссей?
Кстати, до женитьбы Менелай тоже входил в число ближайших приятелей Лаэртида. Он и его старший брат Агамемнон. Этих в свое время выпер из Микен их дядюшка Фиест. Восстановить на престоле незадачливых потомков Атрея взялся Спартанский Тиндар — отец Елены и Клитемнестры. Любопытно отметить в этой связи, что данное мероприятие полностью исчерпывает геройские потенции чахлого Тиндарея, которого собственные братцы ни в грош не ставили. Похоже, и здесь без Одиссея не обошлось. Во всяком случае, как и в дальнейшем под Троей, в Спарте итакиец ведет себя просто вызывающе. Там он впервые начинает цепляться к Теламониду. Там же у него происходит стычка с Еленой. Что она ему сделала — эта красавица? Почему он выбирает тихую Пенелопу в ущерб очаровательной Тиндариде?
Ответ греческих мифов бесспорен лишь для поклонников детективов. Они с древних пор и по наше скептичное время удовлетворяются версией о том, что Елена, жившая в роскоши, не пара бедному итакийскому басилевсу. Ловко! А дочка Икария — брата Тиндара — подходит? И другой резон: зная о богатстве и капризах Елены, зачем он вообще притащился в столицу Лаконики?
Остутствие достоверных данных затрудняет поиск, придает ему вид фантастического вымысла. И все-таки давайте попробуем выстроить цепочку связей. Уж больно поведение Одиссея напоминает изощренное глумление над неверной возлюбленной. Елена и Менелай познакомились с Одиссеем задолго до смотрин. Их объединяет Тиринф. Мы уже выяснили, что Одиссей там явно бывал. Менелай тоже — если помнить прохиндейские замашки его папаши Атрея, трудно поверить, что он не пытался интриговать против своего шурина Эврисфея. А Геракл — владыка Тиринфа — наиочевиднейший союзник в делах, связанных с Микенами. Наконец, именно Геракл в свое время помог вернуть Спарту изгнаннику Тиндару, так что клубок взаимоотношений этой троицы вполне мог завязаться еще в те времена. Нельзя исключить из этой компании также и забияку Диомеда. Его отец Тидей погиб под стенами Фив, а его дед Адраст в воинской науке был в числе прочно неуспевающих. Единственным родственником, у кого маленький Диомедик мог нахвататься бойцовских привычек, оставался муж его тетки (Деяниры) Геракл. Мы уже знаем о походах Одиссея в осажденную Трою. В повторной вылазке ему сопутствовал и Диомед. Воображаю, как они веселились, волоча по городу никому не нужную скульптуру Афины, вспоминая тиринфские проделки.
Одиссей, несмотря на невысокий рост, парнем был видным и до женского полу большой охотник (помимо эпирских приключений, он успел пошалить с Цирцеей и Каллипсо), да и Елена принадлежала к числу молодых да ранних. До такой степени ранних, что совратила весьма порядочного и рассудительного афинянина Тесея.
Одиссей едет на смотрины с одной-единственной целью — покрепче насолить изменнице. И приступает к делу с присущим ему мастерством. Для начала он бросает ей в лицо недвусмысленное оскорбление, сравнивая ее с Горгоной Медузой, и демонстративно крутится вокруг визжащей от радостного изумления Пенелопы. Елена молча проглатывает унижение, чего упорно не желают замечать знатоки мифологии. Зато замечает Менелай — свидетель стычки. Мудрецом его назвать трудно, но и к числу круглых дураков он явно не принадлежал. После женитьбы он сразу же отдалится от своего опасного друга.
Дальше — больше. Тиндарей в затруднении: предпочтя кого бы то ни было остальным женихам, он автоматически навлекает на себя неудовольствие 99 отвергнутых. Нужен мудрый совет. Зовут виртуоза интриги — Нестора. Это понятно. Зачем зовут Одиссея? Он ведь, кажется, тоже жених… Почему так уверены, что не продаст? Похоже, для старичков совсем не секрет замысел итакийца. И приглашают его исключительно ради консультации, провентилировать вопрос о Менелае как претенденте на руку Елены.
Все эти басни насчет жениховской мести никакой критики не выдерживают абсолютно. За спиной у Тиндара железная четверка героев среднего поколения: Кастор, Линкей, Идас и Полидевк (двое последних вообще экстракласса), плюс военная мощь Микен. Единственный, кого боятся и Тиндар, и Агамемнон, — это Одиссей.
Но он явно не против брака Елены с раззявой Менелаем. Попробовали бы они отдать ее за Аякса или того же Диомеда! Взамен он требует ответной услуги — устроить ему побег с юной Пенелопой — племянницей Тиндара. И что же? Нервно сглотнув (брательник Икарий отличался исключительно тяжелым характером), Тиндар дает “добро”. Это в условиях родового строя, тем более что собственную дочку только что воротили!
Мифы вообще старательно наталкивают нас на аналогии между Еленой и Пенелопой. Обеих крадут из дому в щенячьем возрасте, явно по предварительному сговору. И ту, и другую сватает масса желающих, угрожая крупными неприятностями в случае отказа, и приводят в разорение широчайшим загулом. Их похитители (что Одиссей, что Тесей) нахально лезут в гости к владыке Преисподней. Не исключено, что именно ради подобной аналогии был сочинен миф о родстве Одиссея с критским Миносом по материнской линии (вторая жена Тесея, Федра, — его дочка).
Так вот, несмотря на сговор, Елена заметно колеблется в выборе, пока не натыкается на откровенно издевательскую ухмылку Одиссея, присутствующего в зале среди женихов. Вроде бы его вопрос разрешен, чего же он скётся, чего лезет не в свое дело? Да он просто наслаждается ее унижением — она ведь знает, что с Пенелопой у него все налажено (все уши небось прожужжала!), знает, что за Менелая выдает ее именно он. Можно только предполагать причину задержки с выбором, но, скорее всего, она прикидывала лишь один вариант — что с ней сделают, если всем назло выбрать все-таки Одиссея. Она ведь по-прежнему любит его и с ума сходит от ревности, но тут ей в голову приходит великолепная в своей простоте мыслишка: “А чего он, собственно говоря, так суетится-то? Терся бы возле своей мышки-норушки, коли так ее обожает! Что это он такой мстительный, ежели разлюбил?” В следующую секунду она прыгает на шею перепуганному Менелаю.
Тиндар слово нарушить не посмел, побегу племянницы поспособствовал. Интересно бы прояснить вопрос — кто настучал Икарию о пропаже его старшей дочурки? Кто продал ему Тиндарея? Одним махом насолить папаше, зазнавшейся кузине и оставить с носом торжествующего итакийца — ход просто восхитительный в своем коварстве! Налажена погоня, беглецов догоняют, но Пенелопа, донельзя довольная, что наконец-то утерла нос пресловутой секс-бомбе, категорически отказывается вернуться домой.
Бедная Пенелопа! Ей грезилось, как, принимая у себя или бывая в гостях, она будет щеголять перед сестрицей своим героическим мужем, тонко намекать на то, что ее красота не для среднего интеллекта, а для настоящих мужчин… Маленькая дуреха даже не подозревала, в какой водоворот страстей она вляпалась. Во-первых, Елене не удалось воспрепятствовать женитьбе своего мучителя, и она лихорадочно изыскивала возможность расквитаться по-настоящему. Во-вторых, ее собственный муженек довольно быстро уловил разницу между беспутной, но влюбленной Еленой и допропорядочной, но тщеславной себялюбицей Пенелопой и начал погуливать на сторону.
Если раньше Одиссей с Менелаем были закадычными дружками, то после женитьбы Менелай сблизился с критянином Идоменеем. Это к нему он зачастил в гости, напрочь игнорируя человека, которого на словах обожал всеми фибрами своей безразмерной души.
Странно, но факт: с трудом добившись “взаимности” у Елены, он что-то быстро охладел к супружескому ложу, ограничившись произведением на свет дочки Гермионы. Одиссей — и тот выказывал своей супруге куда большую привязанность.
И тут спартанской царице подвернулся красавец Парис. “Вот оно!” — ахнула Елена, узнав, кто он такой, а уж ей расписали его геройства, будьте уверены! И она бежала не просто от постылого (разрядка!!!) мужа, но и от жестокого возлюбленного. Однако по закону психологического романа (а вовсе не плоскостопой эпопеи) Одиссей, уже клявший себя последними словами, внезапно успокоился.
Он представил себе, что мог оказаться на месте Менелая, и мысленно воскликнул: “Ай да Одиссей! Ай да сукин сын!” Он даже — внутренне — поблагодарил нахального отпрыска Приама за снятие тяжкой ноши, которую он нагрузил на себя.
Теперь он мог чистосердечно всё валить на неудачную судьбу, на женское непостоянство и прочие попутные обстоятельства.
Поэтому он так упирался, не желая заново добывать Менелаю свою ветреную подружку. И Паламед, раскрутивший увертки Одиссея, подписал себе смертный приговор. Ведь ясно как божий день, что непоседливому человеку (каким был бедолага Лаэртид) абсолютно все равно, где и с кем воевать, абы воевать (возьмите, к примеру, того же Диомеда). Не за такую же ерунду прихлопнули излишне проницательного Паламеда, точнее, не только за такую.
Доставив войско под Илион в целости и сохранности, Одиссей отходит на второй план, предоставляя возможность погеройствовать тем, кто помоложе, а сам тем временем набивает трюмы своих кораблей добычей, захваченной в набегах на союзные троянцам города.
Любопытно, что и его самого избегают знаменитые герои Трои. В мифах послегомеровских циклов проскальзывает осторожное мнение, будто Энею за какие-то заслуги кто-то из греков позволил смыться из горящего города. Не исключено, что уговор был не только с Энеем, просто остальные не дожили. Да и Гомер косвенно признаёт, что большой, настоящий друг Одиссея — Диомед пожалел Главка и того же Энея, ограничившись тем, что сломал ему ногу (Гомер все сваливает на богов, но суть-то остается сутью).
Мы уже знаем, чем Одиссей занимался во время своей разведочной деятельности, но понятия не имеем, о чем же он говорил с Еленой. Зато после этих загулов он плотно заинтересовался судьбой Париса. Как-то внезапно тот ему сильно наскучил, а гоняться с копьем за лучником не очень-то эффективно. Вот тогда-то итакиец пожалел о том, что оставил дома подарок Ифита. Ничего не поделаешь, пришлось наступить на горло собственной гордости, лишь бы избавиться от мельтешащего перед глазами стрелка в леопардовой накидке.
Явившийся под Трою Филоктет как лучник был на голову выше Париса. Да что там! Сам Одиссей признавал за ним пальму первенства в этом нелегком искусстве! А уж Одиссей — тот стрелять умел не хуже пресловутого Робина. Одним словом, стрела Филоктета быстренько отыскала любителя спартанских цариц. Елена тут же перебралась на квартиру к Дейфобу. Как бы ни скучала она по дому, но Менелай, похоже, явно стоял ей поперек горла. Она упорно не желала к нему возвращаться и все ждала, пока его кто-нибудь пристукнет. Возможно, пристрели Пиндар спартанского басилевса после его поединка с похитителем жены, война бы закончилась моментально. Одно мы можем заявить абсолютно точно — Елена была готова на что угодно, лишь бы Одиссей не достался Пенелопе. Такое бывает.
Вот почему она явилась обследовать деревянное сооружение, с такими муками втянутое троянцами в город. Вот почему она ни словом не намекнула мужу в Спарте, чтобы он послал с племянником хотя бы сотню-другую копейщиков. Подарки — это пожалуйста, хоть с головы до пяток, а солдат — не жди, не будет. А муж хотя и растяпа, но тоже не круглый идиот. Он хорошо помнил странное поведение своей благоверной в девичестве. Он и сам исключительно тепло относился к большому приятеля Лаэртида Менесфею — сыну того самого Петея, который “нечаянно” столкнул в пропасть зазевавшегося Тесея, а потом сел на его трон в Афинах.
И он прекраснейшим образом понимал, что понадобилось Одиссею в доме Дейфоба во время ночного штурма. Одним словом, Телемаха обласкали, поддержали материально, но в военной помощи отказали (точнее, промолчали весьма тактично). Как и следовало ожидать, от Нестора он тоже ничего существенного не добился.
Одиссей же, никем не узнанный, прибыл на родной остров, устроив штаб-квартиру в хижине Эвмея (главы свинопасов). Дальнейшее известно. При помощи своего лука, Эвмея, Ментора и Телемаха возвращенец быстренько навел порядок в собственном доме и подавил бунт архонтов Итаки, что для героя такого уровня представляется не самым сложным из подвигов. Хотя следовало бы учесть: итакийцы не выставляют дозорных в гавани Форка вовсе не по причине собственной лености — к ним попросту боятся соваться. Именно поэтому феаки, доставив Одиссея в его любимую Итаку, смываются оттуда с поразительной поспешностью, опасаясь, очевидно, навлечь на себя гнев распоясавшейся дружины островитян.
На этом, собственно говоря, и заканчивается повествование Гомера. Но мы продолжим. Совершенно не случайно наша история началась с размышления о сущности понятийных образов. Гомер писал для своих (разрядка!!!), для тех, кто знал предысторию его героев и последующую концовку. А концовка весьма печальна.
Жители Спарты тихо ненавидели дочку Тиндара, сестру божественных Диоскуров. Возможно, за то, что знали об ее добровольном бегстве с Парисом и не простили ей гибели близких под Троей. А возможно, и за пристрастие к египетским наркотикам, каковыми она, надо сказать, баловалась прилюдно. Покуда жив был Менелай, ее терпели, но стоило ему отойти в мир иной, как Елене тут же намылили петлю.
Не лучшая, а может быть, и куда горшая судьба ожидала ее тайного воздыхателя. Недолго длилась его трогательная встреча с родимой землей. Он обожал Итаку, но не любил Пенелопу. Дети выросли, и делать ему на родине было нечего. Едва отлежавшись после своих приключений, он снова поднял паруса на мачты. И вернулся седым стариком. Каким так охотно рядился в прежние годы. В Италии его почитали как бога, но дома… Ублюдок, прижитый им с чаровницей Киркой, прибыл проведать знаменитого папашу. Результат для Одиссея оказался плачевным. Они не узнали друг друга, и молодой балбес мог торжествовать — его копье оказалось счастливее. Честолюбивая Пенелопа тут же окрутила очередного великого героя и нырнула к нему в постель. Не зря, не зря столько пересудов гуляло по всей Элладе об ее долголетней хваленой верности.
Но сведущие аэды говорили иное. Воспользовавшись прибытием своего приблудного сына, Одиссей сложил бремя власти и уехал в Эпир, где и умер, тоскуя. По ком? Ответ нам отныне известен.