Арсений Конецкий
Принимаю, радуюсь, внимаю…
Обновление
Я учился ходить по земле,
Как мужик по тяжелой золе
Прогоревшего дома и хлева.
Делать нечего. Жалко скота.
Да не петь же за-ради Христа.
Есть землица и справа, и слева.
Одолжил у соседей топор,
Поплевал, помолился в простор,
Сладил избу и теплые сенцы.
Отдышался. Хлебнул из горла.
Место выгородил для вола.
И осталось еще для младенца.
Шестое июня
Неистребимый ястребиный стремительный российский слог
Хмельной рябиной, ржавой глиной вторгается в гортанный мир!
И одиночество смолкает, и страх уходит из-под ног,
И снегом завлекает осень на вкус распробовать эфир.
Я лишь старательный возница, послушливый толмач проселка,
Мне расталдычить эти дали — дороже дрожи на заре.
Когда холмы на одеяле, и обнаженная двуколка
Летит, колдобины щербатя, морозной тенью в серебре.
Я только отсвет, отзвук только, льняное поле, поздний посвист,
Поземка, бьющая плечами в чечеткой сточенный порог,
Но я велик твоею волей, разбойная, хмельная повесть,
Неистребимый ястребиный стремительный российский слог!
Отголоски
В темноте я тебя узнавал,
Не касаясь, по запаху мяты,
И капризы твои были святы,
Ночи смяты, а дни наповал.
Дни смолкали и падали ниц
Перед этой нависшей любовью,
Перед малой морщинкой над бровью
От внезапного взмаха ресниц.
Взмах — и солнце скатилось к ногам,
Взмах — и воздух пронзили цикады,
Взмах — и сдвинулись по берегам
Над рекою ночные громады.
Только черные блики, дрожа,
Зажигались по бронзовой коже,
Только стлались страшнее и строже
Чьи-то тени, под кровлей кружа.
Свет врывался в окно чердака,
Ливень бился в щербатые доски.
И толпились в крови отголоски
Той любви, что сокрыта пока…
Вопреки
Только жить и радоваться снегу,
Первому прозрачному побегу,
Облаку и солнцу над холмом,
Только жить, приемля восхищенно
Все, что первозданно и бездонно,
Что еще мертво во мне самом.
Принимаю, радуюсь, внимаю,
С заплутавшей стаей обнимаю
Церковку и рощу у реки.
Для любви довольно в сердце света,
Для любви не надобно ответа,
Как любить, себе же вопреки.
Счастье
В том счастье, чтоб не знать иной беды,
Чем есть тяжелый хлеб из лебеды,
Пытаясь выжить в предстояньи строгом.
Но выжить не назло, не вопреки,
А как нагая ива у реки —
Теки себе, вода чужая! С Богом!
А солнце отразится все одно,
Что в озере, где затонуло дно,
Что в лужице цыплячьей под порогом.
Август
Экая дурь красотой разлеглась по полям!
Крикнешь сплеча и — закружит лихое над рожью,
И пробежит по колосьям приземистой дрожью,
Небо и душу — едино! — рванув пополам.
Солнце такое, что кажется, только сумей
Тронуть ладонью — засветится дерн под ногами
На три вершка в глубину, и взовьется кругами
В небо навстречу ему придорожный репей.
На три вершка в глубину небо вкопано в Русь,
В небо по пояс земля колосится до края.
Тяжесть такая, что кажется, не раскрывая
Глаз, улыбнусь невпопад и за солнцем сорвусь.
Сумерки высветят даль. Словно кони в ночном,
Здесь бродят души по кругу и вкрадчивый морок.
Но остановит разбег на обрыве речном
Скошенный колышек церковки, вросшей в пригорок.
|