СЕМЕЙНЫЙ АВТОПОРТРЕТ В ЗОЛОЧЕНОМ БАГЕТЕ
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 1996
СЕМЕЙНЫЙ АВТОПОРТРЕТ В ЗОЛОЧЕНОМ БАГЕТЕ Антология Цеха Поэтов./ Русская поэзия Урала XVIII — XX веков. Том первый. — Екатеринбург: Диамант * Цех Поэтов, 1995.
Книга эта добротностью полиграфического исполнения (картон, благородных оттенков бумвинил, золотое тиснение) явно рассчитана на долгую жизнь. Поэтому позволительно, я думаю, пофантазировать о том, как снимет ее лет этак через двадцать-тридцать с библиотечной полки какой-нибудь прилежный филолог-книгочей, смахнет пыль с импозантного переплета, углубится в толщу страниц и станет ломать голову: что значит сей сон?
«Цех поэтов»? Пардон, но где ж тут Гумилев, Городецкий, Ахматова, Иванов?.. Их нет в «Антологии» даже среди «вершин» — стихотворцев, поданных составителем в качестве эталонных. Ах, да это же другой «Цех поэтов»! Как говаривал известный литературный персонаж, — «другой «Юрий Милославский», так тот уж мой»…
Что ж, гумилевский «Цех поэтов» однажды прекращал свое существование, а потом возрождался вновь, так почему бы ему не возродиться опять — в другое время и в другом месте? Тем более, что правонаследники участников известного петроградского кружка судебный иск уже не предъявят: авторское право даже строгая Бернская конвенция охраняет в течение лишь 50 лет. Но, кроме авторского права, должны же существовать еще какие-то другие резоны? Ибо — почему все-таки «Цех поэтов», а не кружок Маргариты Наваррской, например? Не знаю, достанет ли у книгочея послезавтрашнего дня филологического чутья, чтоб вычленить генетические связи между скабрезными виршами «Сергей хорош», записанными Киршей Даниловым в середине XVIII века, зарифмованным анекдотом «Рака» Юрия Конецкого и изысканными строфами адептов акмеизма. Сам я, увы, только в бессилии развожу руками.
Думаю, вполне загадочными для коллеги из «прекрасного далека» окажутся принципы составления персональных подборок. Сказание «Ермак взял Сибирь» отобрано из богатого собрания Кирши Данилова вроде как по тематическому признаку: Чусовая, Баранча, «Тагиль-река» — «что-то слышится родное» для уральского уха, льстит «урал-патриотическому» сознанию и само имя «покорителя Сибири». Похмельная скоморошья попевка «Да не жаль добра молодца битова…» тоже на месте: без нее образ легендарного Кириллы Даниловича предстал бы перед читателем явно приглаженным. И против озорных баллад про Чурилью-игуменью, про старца Игренищо возразить нечего. А вот почему составитель Юрий Малышев (кстати, «кто таков? Почему не знаю?»), обойдя множество поистине классических былинных текстов и сказаний на исторические темы (которыми, собственно, и славен первый русский фольклорист), — почему он уделил столь пристальное внимание скабрезным текстам, в популярные собрания прежде не включавшимся по соображениям приличия? Боюсь, что объяснить это можно разве что аберрациями вкуса составителя.
Весьма фундаментально представлен в «Антологии» Алексей Мерзляков — московский профессор и для своего времени очень заметный поэт, памятный и доселе поющейся песней «Среди долины ровныя». Его наследие — законное достояние истории русской литературы. Но чем объяснить столь щедрое представление его творчества в уральской «Антологии» — эту обширную подборку посланий, элегий, песен, переводов? Есть даже опыт в драматическом роде. С Уралом Мерзлякова связывает, похоже, лишь факт его рождения в зауральском городке Далматове; гумилевский «Цех поэтов» на его творчество, насколько я могу судить, не ориентировался никак; отзвуки мерзляковской музы в сочинениях «мастеров» и «подмастерьев» уральского стихотворческого предприятия тоже не обнаруживаются… По правде говоря, одна версия у меня есть, но о ней — потом.
Небольшая подборка Василия Каменского, по крайней мере, экзотична.
А вот тут составителю надо отдать должное: Степан Щипачев предстал в «Антологии» интересным, и по сей день сохранившим обаяние лириком. Для кого-то из читателей такой образ дважды лауреата Сталинских премий показался бы неожиданным, если б еще раньше — гораздо раньше таинственного Юрия Малышева — Евгений Евтушенко не открыл нынешней публике полузабытого, но ведь хорошего же поэта из уральской деревни Щипачи.
Относительно Бориса Ручьева — певца и жертвы социализма в сталинском исполнении — общественное мнение сегодня далеко не единодушно. Сам я, признаться, почтительно отношусь к его мужественному таланту. Однако если б кто специально задался целью скомпрометировать поэта в глазах нынешних читателей, то лучшим способом для того могла бы послужить, я думаю, публикация поэмы «Канун» — вяло-повествовательной, особенно заметно зависящей от идеологических установок времен соцреализма. Но именно ее-то и включил в «Антологию» некто Юрий Малышев! Впрочем, вероятно, что никаких «диверсионных» целей составитель не преследовал, а прельстила его не самая удачная (скажем так) вещь Ручьева своим стилистическим созвучием со «Скрижалями» Юрия Конецкого — главного фаворита на этом поэтическом хит-параде. Понятно, что в этом созвучии Ручьев не повинен. Справка: из книги «Скрижали», «высоко оцененной читателями и литературной критикой» (с.179), в «Антологию» включены шедевры (надо полагать) «Лозоходец» и «Рака».
Явно под Конецкого же подверстана и «Пугачевщина» Бориса Марьева — тоже, на мой взгляд, не лучшее создание талантливого лирика-публициста.
И если коллега-филолог из будущего не обойдет вниманием прорисовывающейся тут закономерности, то он сможет догадаться, что и Людмила Татьяничева получила в «Антологии» так много места не спроста: это благодарность (составителя?) за ту роль, которую Людмила Константиновна (не только талантливая поэтесса, но и влиятельная некогда в «литературном министерстве» начальница) сыграла в первоначальной судьбе Юрия Конецкого, в ту пору скромного паренька, отметившегося в уралмашевском цехе, а теперь вот, видите, — «известного русского поэта», аж целый месяц прожившего во Франции, «соикателя Государственной премии России» (с.179) (Справка: премию он, увы, не получил). А вот, скажем, Алексей Решетов, Владимир Радкевич, Алексей Еранцев, Вячеслав Терентьев или Василий Субботин, Сергей Васильев никакой роли в судьбе Конецкого не сыграли — так и в число «вершин» законно не попали.
После такого открытия расшифровать замысел «Антологии», я думаю, будет уже не сложно. Название «Цех поэтов» — это указание не на генетические корни или эстетические предпочтения, а на уровень притязаний группы екатеринбургских стихотворцев, дерзнувших присвоить себе чужое громкое имя: всероссийский масштаб c последующей экспансией в «цивилизованные» страны (иначе к чему бы здесь же — переводы на европейские языки?). Раздел «Уральские вершины» — фон для наиболее выигрышной подачи главных участников затеянного хит-парада. Фон, как ему и положено в подобных случаях, подретуширован: выявлена перспектива (задний, средний, передний план), выделены ориентиры (классики не классики, а имена солидные, на слуху), подчеркнуты некоторые оттенки, которым предстоит «прорасти» в творчестве фаворитов смотра, маленько приглушены наиболее яркие краски — не помешали бы должным образом блеснуть тем же фаворитам… Мерзляков крупным планом при такой диспозиции — самое то (вот вам и обещанная версия).
Есть еще в книге раздел «Студия», где представлены четыре «подмастерья»: Валерий Ермолаев, Евгений Бунтов, Сергей Корнилов, Михаил Смирнов. Стихи у них отобраны достаточно слабые, но именно такие здесь и нужны по «сценарию». Роль им отведена известная: «Короля играет свита»; «Неважно, есть ли у тебя исследователи, а важно, есть ли у тебя последователи». Последователи, оказывается, есть.
И уже на этом фоне, при этой свите являются граду и миру главные персонажи задуманного шоу: Юрий Валерьевич Конецкий, Любовь Анатольевна Ладейщикова, Арсений Юрьевич Конецкий — отец, мать, сын; они же — весь списочный состав «Цеха поэтов» (ибо в разделе «Антологии», обозначенном этой «шапкой», нет больше никого). Стало быть, ради них это издание и было затеяно? Да, тут и гадать не надо — видно же невооруженным глазом: о том говорит и количество отведенных им страниц, и упомянутый раздел переводов ориентирован исключительно на них (другие-то поэты, даже «вершинные», предельно скупо, опять-таки лишь для фона, представлены только на французском, а «мастера-цеховики»- на всех трех языках: французском, немецком, английском), и рисованные полосные портреты Юрия и Любови (из четырнадцати авторов «Антологии» — только ведь их лики явлены почитателям!), и величальная заметка московского критика Ивана Панкеева (надо думать, в роли метра?) «Знакомьтесь: новый Цех Поэтов», где речь идет опять же лишь о них троих. И, наконец, венчающая издание статья профессора Юрия Мешкова «Поэтическое трио». Так что, в сущности, никакая это не антология, а позолоченная багетовая рама для семейного портрета.
Не стану говорить о предмете, что заключен в столь пышную раму (в сущности, это уже отдельная тема), ограничусь только самыми краткими замечаниями. Мы всех троих печатаем время от времени в «Урале», в ряду других своих авторов, — значит, признаем за ними и талант, и мастерство. Случается порой и «несостыковка» (особенно по части «эпоса», в котором столь настойчиво пытается утверждать себя в последние годы Юрий Конецкий и в котором, на мой вкус, он выглядит особенно неубедительным), но это, как говорится, дело житейское.
Не стану оспаривать их право на золоченый багет: в условиях рынка каждый живет в меру своей предприимчивости, к этому приходится привыкать. Потребность в том, чтоб «рукопись продать», испытывали и великие. Конецкие действуют нахрапистее других? Значит, они быстрее сориентировались в ситуации российской неопервобытности. Правда, с земляками им маленько не повезло: в отличие от тех же французов, ну никак не научатся доверять рекламе. Даже умничают: хороший, дескать, товар в рекламе не нуждается, а особенно навязчиво рекламируется то, что трудно сбыть. Нецивилизованные, конечно, люди, «совки», но на всякий случай стоило бы поиметь в виду эту неприятную национальную особенность авторам «самобытного вклада в духовную сокровищницу Русской Культуры». Но это так, a propos, как говорят эрудиты…
«Антология» задумана трехтомной: утверждаться — так «на всю катушку». Деньги на подобные «проекты» сейчас добывать очень трудно, но в пробивных способностях «поэтического трио» сомневаться не приходится: будут, будут и второй, и третий тома. А потому остается у меня в связи с этим все же неординарным памятником литературным амбициям лишь один вопрос: неужто кто-то еще из ныне здравствующих уральских поэтов согласится по доброй воле включиться в «свиту короля»? А если против воли… Боюсь, что такое самоуправство составителя может быть расценено кем-то из невольных «кавалеров свиты» не только как нарушение авторского права, но и как покушение на свое личное достоинство. А это уже, как вы понимаете, чревато…
Валентин Лукьянин