ПАНОРАМА
БЕЛАЯ КНИГА ЧЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА
Новый сборник Юрия Казарина «Пятая книга»
(Екатеринбург, 1996) отличается от предыдущих («Погода»
— три сборника в одном — и отдельный «После потопа»)
тем, что он почти безлюден. Раньше в стихах Казарина буквально
теснились женщины, девочки, мужики, а также волки, лоси, прочие
живые твари ( которые у поэта тоже «человеки»), а теперь,
если не считать посвящений, где призрачно присутствуют обозначенные
инициалами адресаты, Казарин остался один. Если девочка — то она
только рифма с женихом-глаголом, и не синица, а разве что ее «укропные»
следы на снегу. Может быть, это в какой-то мере отражение личной
судьбы поэта, а может, поиск нового художественного метода.
Прежний Юрий Казарин, молодой, азартный, жадный на
все видимое, слышимое, ощущаемое, способный выдавать фейерверки
метафор и сравнивать все со всем, был довольно-таки неразборчив
и все обнаруженное богатство напихивал как придется в строгий
четырехгранный «стакан» стихотворения. При этом неизбежно
возникали перекосы и пустоты, иногда метафоры просто «сжигали»
одна другую. Новый Казарин стал более экономен и графичен. Он
использует контрасты черного и белого, большого и малого, соленого
и постного, — и между крайними точками возникает значимое пространство:
«Снег полежит на спине, черный в своей белизне», — казалось
бы, всего лишь с л о й, но мы понимаем, что черная спина — это
вся земля.
Новая графика Казарина, иногда почти буквально построенная
на прежних «раскрашенных» картинках, порой достигает
поистине впечатляющего драматизма:
Оконных занавесок
стоит белье ночное —
как в поле перелесок
с огнями за спиною.
Так, юная горячка первооткрывательства прошла, карнавал
схлынул, и пространство, всегда бывшее у Казарина большим, поскольку
оно Россия, — расчистилось. Что в первую очередь призывает внимание
поэта, оставшегося наедине с собой? Видится и требует воплощения
в слова соотношение неба и земли, оставшихся друг напротив друга,
при участии одинокого человеческого взгляда. Возникает магическое
соответствие их огромных величин, их светоносности, их отражение
друг в друге, не ведающее «низких» и «высоких»
средств. Годится лужа, в которой мелькнуло отражение ангела, годится
даже гусиный помет, чье серебро кажется поэту упавшим с самолета,
то есть в действительности даром Божьим. Впервые у Казарина небо
и земля впрямую «увидели» друг друга, и по-новому зазвучали
излюбленные казаринские образы, такие, как дождь и снег. Снегопад
— прямая связь между облаком и полем, белизна снегов в ночи —
световой «ответ» луне и звездам. Это все очень важно,
поскольку речь в конце концов заводится о связи вещи и духа, о
человеке как о перекрестке жизни и смерти.
Образ креста отработан Казариным во многих стихах
как символ. Теперь он, состоящий из болезненно протяженных вертикали
и горизонтали, необходим как начало новой «системы координат».
Почти пустота, только крест и круг. Сибирские поля не зря видятся
поэту «круговыми» — их граница бесконечна. Горизонт,
окоем — не предел, но способ расширения взгляда:
Как осторожная жердь
из тумана наружу —
светоносная твердь
упирается в сушу.
Вертикаль эту лес
подломил на востоке:
притяженье небес —
потому и высокий.
Крепко стоя на ногах буквально в центре мира, ощущая
притяженье земли и небесной высоты, поэт чует издалека еще одну
мировую границу — между морем и сушей, между праматеринской солью
и пресной, «каменной» твердью сибирских снегов. «Пересоленная
плоть в самом центре недосола», — это взгляд на человека
не только в пространстве, но и во времени. Задаваемый подобным
образом масштаб уже легко вбирает и подчиняет себе случайные находки,
которыми все-таки соблазняется неистовый «смотрельщик»
Казарин, увидевший в поливальной машине двух японок с веерами
и не преминувший вставить красивую штучку в свое поэтическое окно.
Интересно, как внешний вид казаринских сборников,
может быть, вопреки намерениям оформителей, точно соответствует
их содержанию. «Пятая книга», с ее белой обложкой и
непропечатанными буквами во многих строках, сама похожа на затоптанный
и испещренный птицами снег. Точно так же сборник «После потопа»,
где детский формат и дешевенькая голубизна обложки забавно сочетается
с «черным человеком» Казариным на первом развороте,
внешне соответствует тому недозрелому и «демоническому»,
что присутствовало в стихах. Помнится, еще тогда мне хотелось
написать рецензию на сборник и высказаться в том смысле, что новая
метафора — еще не новая картина мира. Возможно, теперь Юрий Казарин
больше в этом не нуждается. Еще остается пока некоторый «черный»
пережим, искушение покрасоваться в обнимку со смертью, о которой
частенько говорится всуе. Остается и раздражает местами стилизованный
русский перепляс. От России, конечно, больно и сердцу, и глазам,
но мы находимся в том положении, когда можем назвать Россией и
поле, и огород, и избу, и заводскую трубу. Наши пространства немеряны,
роковым образом лишены порядка и структуры, и одновременно наши
культурные контексты настолько нагружены, что Россия вся — один
большой эпитет. Постановка его в стихотворение требует огромной
работы, сверхточной конкретизации образа, без чего Юрий Казарин,
бывает, обходится, полагая, что слово скажет само за себя.
Впрочем, серьезного поэта всегда есть в чем упрекнуть,
поскольку талант побуждает рисковать и вынуждает на пути вперед
что-то оставлять «в тылу». Главное — есть само движение,
вызревание, очищение от красивых избытков. Новый сборник Юрия
Казарина дает представление о больших возможностях поэта и напоминает,
что стихотворная форма — это химическая посуда такой крепости
и чистоты, что при наличии катализатора слово в ней рано или поздно
переплавится в золото.
Ольга Славникова.