Вернисаж
Заложник вечности
(Персональная выставка Константина Фокина. Челябинская картинна
галерея)
Цель живописи снискать — художнику
благодарность, рассположение и славу в гораздо большей степени чем богатство.
Л.Б.
Альберти
Прочесть об искусстве Константина
Фокина постояннные читатели «Урала» уже имели возможность. О
нем дважды (No 4, 1989; No 11, 1989) писала здесь челябинский
искусствовед Галина Трифонова: «Константин Фокин — крупный дл Челябинска
масштаб художника и сложно постигаемый. Влияние его личности на художественную
среду, его творчества почти атомистично воспринято на сознательном и бессознательном
уровне многими художниками разных поколений, даже при полном отрицании
и подчеркнутой противоположности. Он опередил множественной жизни Челябинска
… Он был фокусом всего творческого в искусстве Челябинска многие годы».
Творческий путь худождника Фокина — 67 авторских
росписей в «общественно значимых» помещениях города и области,
около 150 картин и мозаик, около 100 акварелей, рисунков, гравюр. И все
это легло в основу грандиозной музейной экспозиции, под которую был отдан
полный этаж картинной галереи. В каталоге, выпущенном к этой первой персональной
выставке, премьер признается: «Я очень серьезный, но, к сожалению,
лишенный дара теоретизирования человек, так что решился использовать иное
качество своего характера — веселость. Для объяснений со зрителями предлагаю
высказывания умных, дельных и знаменитых людей прошлого и настоящего,
которые, как я полагаю, выразят желаемое мной и дадут возможность понять
меня…» Вот это отсутствие рефлективного начала видится мне достаточно
важным методологическим моментом. Мастер может делегировать обсуждение
собственного творчества другим, в собственных руках оставив самое главное
— неизменное, неизбывное свое ремесло. Меж тем каталог демонстрирует замечательную
смесь высказываний всех времен и народов («Гений — это сила сопротивлени
дерьму». Анри Матисс), а также полуанонимных посетителей выставки,
оставивших свои отзывы в книге, предназначенной и в самом деле для отзывов
(«Кончилось, Фокин, твое время большие картины красить. То-то».
Владимир Мишин).
Вот судьба провинциального
художника — работать всю жизнь на хорошем европейском уровне и быть никому
не известным. Сделать первую персональную в 55, когда картинная галере
отдает тебе целый этаж, программа «Время» делает репортаж, а
в газетах появляются отклики. Но что дальше? И неужели время красить большие
картины действительно кончилось? В Челябинске Фокин еще как-то известен
своими монументально-декоративными росписями. Но и они постепенно приходят
в негодность, ветшают. Взять хотя бы эпические «Радости жизни»
в ресторане «Уральские пельмени», незлобиво высмеивающие челябинскую
богему («Ирония — пафос середины. Она мораль ее и этика». Томас
Манн). Помимо фресок есть большой фонд станковой живописи, гигантские
многофигурные полотна ( как правило на исторические и библейские темы
), корпус графики. Но кто все это увидит после закрытия выставки, котора
к выходу этой журнальной книжки действительно окажется закрытой? Нам только
и остается, что поподробней рассказать об экспозиции.
Творчество Фокина достаточно просто разбить на несколько
периодов. Заодно и проследить, как он продвигается от одного к другому,
постепенно исчерпывая какие-то приемы, доводя их до отработанного, узнаваемого
стиля.
Вот первые работы, датированные самым
началом 60-х. Тогда молодой художник находился под сильным влиянием кубистов,
Сезанна и, по всей видимости, российских его последователей типа Фалька.
Сумеречная, темна гамма, минимализм в использовании оттенков, нарочита
хаотичность композиции, как бы смазанность. Далее — учеба в Мухинском
училище и знакомство с русским авангардом. К. Фокин никогда не злоупотреблял
формалистскими примочками авангардистов, но они существенно обогатили
палитру его приемов. Теперь он часто цитирует тех или иных модернистов,
подчеркивая условность изображаемого.
Вообще,
как показывает экспозиция, Фокин еще и талантливый и благодарный зритель.
По его картинам можно изучать историю искусства, так много и плодотворно
использует он «метки», следы мастеров прошлого. При том что
вдохновляет его не только изобразительное искусство, но, например, и театр,
и — в еще большей мере — музыка. Музыканты — лейтмотив его творчества.
Скрипач, пианист, ангел, играющий на флейте. Но особеннно любит изображать
он отрешенных, сосредоточенных виолончелистов. У этого грустного, усталого
инструмента, видимо, много общего с непарадной стороной жизни нашего героя.
По окончанию Мухинки начинается самый важный
и плодотворный период творчества К. Фокина, характеризуемый, прежде всего,
преобладанием монументализма. Он работает над большими полотнами из русской
истории («Казнь Степана Разина на Красной площади в Москве 6 июн
1671 года» или, например, серия полотен,навеянных «Словом о полку
Игореве»). В каком-то смысле- по замыслу и размаху — Фокина можно
сравнить с Ильей Глазуновым. От которого он все-таки отличается глубиной
воплощения, несуетностью, грамотностью. («Отсутствие школы, расцвеченное
этнографией, яркий признак «национального» характера художника.
Это делает его захватывающе популярным». Феликс Валантэн.) Или же
то, что делает живописец, можно сравнить с работами В.И. Сурикова, с которым
наш художник родился на одной улице, очень важная для Фокина, родственна
почти связь. Постепенно размеры картин нарастают, количество вытянутых,
как у Эль Греко, фигур разрастается, краски становятся однообразными,
монотонными. Нарастает мирискуснический дух, заставляющий вспомнить стилизации
Сомова или Бенуа. Однако в композициях этого прямого наследника Серебряного
века (художник вышел из семьи выдающегося балетмейстера) уже нет той гармонической
уравновешенности, стерильной воздушности безе. Слишком многое произошло
после «мирискусников» — и в истории развития цивилизации, и
в самом изобразительном искусстве. Прежняя цельность, «наивность»
безвозвратно утрачены.
Однако где-то к середине
80-х художник ощущает исчерпанность диалога между станковой живописью
и монументальным искусством. Итоги этого большого периода он подводит
в картинах «Бабы», «ТВ-шоу», «Самозванца везут».
Определенный духовный кризис заставляет его обратиться к классике. И художник
создает перепевы ремрандтовских работ (особенно мне нравится графическа
коллекци рембрандтовских «автопортретов», как бы вызревающих
один из другого), ищет поддержки у Сурикова, Дюрера, руских иконописцев.
(«Я далеко вижу, потому что стою на плечах гигантов». Вольтер.)
90-е годы програмно открывает серия небольших
акварелей, посвященных Голгофе. Далее, после некоторой паузы, — ангелы
и апостолы, соборы и библейские притчи. Некогда свое увлечение иконописью
Фокин должен был маскировать историчностью или вниманием к каким-то абстрактным
категориям. Теперь христианские мотивы в его творчестве зазвучали в полный
голос. Вероятно, он достиг того уровн творческой зрелости, который дает
право обращаться к сакральным темам. Недавно К. Фокин закончил роспись
большой челябинской церкви. И хотя он не вполне доволен работой (ортодоксы
не давали развернуться), этот опыт позволяет говорить о новом этапе эволюции.
Он преодолевает гладкопись, местами выводя наружу грубую фактуру незагрунтованного
холста, разрывает линии и фигуры, возвращается к своему началу, к мощному
влиянию кубистов. Так, его последние работы, венчающие выставку (особенно
«Богоматерь Умиление»), выполнены в нетипичном для художника
ключе. Чтобы эволюция художника была особенно показательной, галерейщики
повесили рядом двух Бетховенов, 1964 и 1994 годов, которые оказались метафорой
не только пройденного пути, но и самого стиля челябинского живописца:
мощна витальная сила, позволяющая преодолеть мизантропические соблазны
и иссушающие депрессии, и какая-то особеная, симфоническая по мощи экспрессия.
Пример Константина Фокина демонстрирует незыблемость
и вечность «человеческих ценностей», зримым воплощением которых
является старая добрая одухотворенная фигуративность. Оказывается и во
времена наикрутейших акционеров-леворадикалов типа О. Кулика и А. Бренера,
и практически неуправляемого разгула концептуалистов (которых, если честно,
я тоже очень люблю) возможно консервативное искусство хорошего и, как
теперь очевидно, музейного качества. Так хорошо, так странно: проходят
века, меняются стили и направления. Только темы и образы остаются неизменными.
Жизнь. Вера. Созидание. Было, есть, будет.
Дмитрий Бавильский