КНИГА С РЕДАКТОРСКОЙ
ПОЛКИ
Книги прочитал Валентин Лукьянин
Валерий Юхневич. Все разузнать. Стихотворения, эссе,
переводы.
Москва,
1994
«Блажен, кто смолоду
был молод, блажен, кто вовремя созрел…» Прости меня, Валерий,
приятель очень давних, студенческих, лет, но небольшая книжка твоя слишком
— подчеркиваю: слишком! — живо напомнила мне именно те годы, особенно
в той ее части, которая в подзаголовке обозначена как «эссе».
И к сожалению, это не комплимент. То, что ты напоминаешь о людях, которых
— пожалуй, всех — тоже хорошо знал, меня как раз привлекло, но пронести
через десятилетия какие-то мелкие огорчения и обиды… «Давний недоброжелатель»
— об одном, «недолюбливал меня, считал меня опасным для советского
общества» — о другом, а все из-за того, что один вовсе не опубликовал,
а другой опубликовал лишь заключительную часть твоего стихотворения,
которое ты считал и продолжаешь, видимо, считать своей главной творческой
удачей. Один из них сегодня старый человек, другого уж нет; оба долго
и, как говорится, неоднозначно потрудились на ниве литературы. Вовсе
не обязательно сегодня их «прощать», но надо бы подняться над
амбициями студенческого возраста, и если уж «клеймить», так
по более значительному поводу. Тем более, что и стихотворение твое —
с высоты нынешнего возраста и опыта надо бы видеть, — несмотря на ряд
удачных строк, в целом не такой уж, между нами говоря, шедевр.
Ты мог бы, думаю, великодушнее отнестись и к Лидии
Александровне Кищинской, что-то не очень лестное сказавшей «не своим
голосом» в студенческой аудитории о Пастернаке во время памятной
кампании травли поэта: вина ее была куда как меньше, чем у ряда именитых
московских литераторов. К тому же было ей тогда — трудно поверить — чуть
за тридцать, а сколь многие из нас, кому сейчас под шестьдесят и за шестьдесят,
с благоговением числят ее до сих пор своей учительницей.
Что касается «эссе» о Леониде Лапцуе и Романе
Ругине — в них есть живые штрихи, но есть и откровенно казенная риторика.
Где-то в газете или даже, к случаю, в журнале они были бы на месте. Но
под одной обложкой со стихами они кажутся совершенно случайными — будто
автор «по сусекам наскребал» заданный объем книжки.
Стихи, собранные здесь, выглядят никак не хуже
того, что публикуют нынче и более интенсивно работающие поэты. Но ты
сам себе навредил, преподнося их так торжественно: Единственная Книга.
Как у Уитмена, как у Бодлера. Я невольно начинаю вчитываться в них придирчивей
— и не обнаруживаю столь строгого отбора, который предполагается, когда
узнаешь от самого автора, что книга зрела почти четыре десятилетия. Зато
начинают бросаться в глаза «ископаемые» остатки поэтических
увлечений и мотивов времен геологической романтики и консонансной рифмы…
* * *
Марк Луцкий. Встречи. Стихи. Екатеринбург, «Вега», 1995
И автора этой книжки я знаю
с незапямятной поры — такое вот совпадение. Но знаю не по литературе.
И как-то так получилось, что третья книга Марка для меня оказалась первой.
Тем неожиданнее обнаружилось, что химик, кандидат наук Марк Луцкий —
поэт вполне сложившийся, со своей отчетливо выраженной манерой.
Относительно творческой манеры Марка Луцкого мнени
ценителей, думаю, радикально разойдутся. Для многих камнем преткновени
станет его прямо-таки обнаженная безыскусность. Ну, ни малейшего усили
к тому, чтоб отыскать особую эмоциональную коллизию, которую иначе как
стихами и не выразишь, или чтобы тронуть воображение читател неожиданным
образно-метафорическим решением, или хотя бы прозвонить бубенчиком неординарной
рифмы. Зато сплошь и рядом какие-то житейские истории, которые можно
было бы, по-видимому, рассказать и «презренной прозой», а они
у него зарифмованы; сплошь и рядом самые обыкновенные впечатления повседневной
жизни — и тоже изложенные ямбами и хореями. Любой начинающий член литообъединени
знает, что сегодня так писать нельзя.
А
Марк Луцкий, видимо, в литобъединения не ходит и потому — не знает. И
вот я читаю эту зарифмованную почти что прозу и постепенно начинаю понимать,
что о том, о чем он рассказывает, иначе, пожалуй, рассказать и невозможно;
что как раз вот такая предельно краткая и жестко организованная (ритм,
рифма, строфа) форма «огранки» ординарного житейского случа
сообщает ему емкость и силу едва ли не афоризма. Факт перевоплощаетс
в образ, «проза» — все-таки в поэзию. А мнимое «незнание»
азов стихотворчества оборачивается той степенью творческой независимости,
когда прислушиваются не к велениям молвы, а к голосу интуиции. Вообще-то
говоря, интуици — орудие не универсальное, придавать ей статус эстетической
категории бы воздержался. Но в данном случае она опирается на ясный ум,
хороший вкус, широкий кругозор и надежное чувство меры. И с чувством
самоиронии у него в порядке.
книги пРочитала майя никулина
Ю. Э. Соркин. » Не чужд был здешнему краю…» Очерки,
статьи, заметки.
Екатеринбург, «Арго»,
1995.
Чтение книг из серии
«Краеведческая копилка» — занятие поистине фантастическое и
непредсказуемое: там может быть написано обо всем… Вот и здесь: о знаменитой
карте Франции, изготовленной на Екатеринбургской гранильной фабрике дл
Всемирной выставки в Париже в 1900 году; о короткой жизни дочери Мамина-Сибиряка
— той самой, которой написаны «Аленушкины сказки», о поездке
Д. И. Менделееваь по Уралу, сказочно богатому (гороблагодатская руда
содержала тогда 60% железа); об истории коллекции марок, принадлежащей
Николаю II; о судьбе кантонистов; о том, что думали о положении евреев
в России писатель Н. Лесков и Павел Демидов — да-да, тот самый князь
Сан-Донато, богач, заводчик, но и юрист с богатым практическим опытом,
высокопоставленный чиновник, киевский городской голова… Содержание книги
передать невозможно; трудно даже выбрать самое интересное и неожиданное.
Но стоит сказать о нравственном значении сборника. Краевед вообще беспристрастным
не бывает. Он интересуется, ищет, находит, удивляется и удивляет — только
от любви. Писатель-краевед не может — не дано ему — мимоходом заметить,
что «Екатеринбург такой же точно, как Пермь или Тула. Похож на Сумы
и на Галич…» (Это из письма А. П. Чехова из Екатеринбурга, приведенного
в книге Ю. Соркина: ведь Чехов был проездом в нашем городе…)
У краеведа все как раз наоборот: для него нет места,
мимоходом увиденного, — только единственное и ни на что не похожее. Краевед
глуши и провинции не знает: он живет в центре жизни, в лучшем месте,
в самом интересном, насыщенном событиями и необыкновенными встречами.
Краевед делает великое дело: он преподносит нам время и место в блеске
подробностей, делающих жизнь полной значения и смысла…
Ю. Э. Соркин.
Врачебная династи Миславских XIX — XX вв.
Екатеринбург, 1995.
О
жизни совершенной и состоявшейся писать трудно, потому что говорить приходитс
о служении, самоотверженности, преданности делу, упорстве — качествах,
плохо поддающихся словам… Скорее числам. 50 лет врачебной практики
Александра Андреевича Миславского — это 10 000 крупных и 20 000 мелких
операций, в том числе 3 000 операций по снятию катаракты глаза; это 300
000 амбулаторных больных и 1 000 000 визитаций… Была еще огромная общественна
работа: Миславский был президентом Уральского общества любителей естествознания,
одним из создателей Уральского медицинского общества и Общества Красного
Креста, председателем выставочного комитета Уральско-Сибирской промышленной
выставки; он был великим ученым с международным признанием…
Ю. Э. Соркин 30 лет собирал материалы о А. А. Миславском,
перечитал множество газетных и журнальных материалов, воспоминаний родственников
и сослуживцев Миславского, изучил горы архивных документов и решительно
использует их в своей книге. Эта канцелярская гола точность оказалась
наиболее убедительной. Судите сами: вот что писала газета «Урал»
от 3 июня 1901 года: «Жизнь Александра Андреевича текла и течет
по раз намеченной программе: с 9 утра до 4 часов дня — беспрерывный прием
больных в заводской больнице, с 4 часов дня до 7 часов вечера — визитаци
в заводе и городе, на дому, от 7 часов до 8 часов вечера — отдых, затем
посещения больных в заводском госпитале. В течение всей своей долгой
жизни Александр Андреевич ни разу не отклонялся от намеченной программы
дня. Сама жизнь полна воздержания: утром — ледяная ванна, легкий завтрак
и чай, до 7 вечера — полное воздержание от приема какой-либо пищи, в
7 часов — обед и в 11 часов сон. Курение табака и употребление спиртных
напитков не имело места в жизни Александра Андреевича». Комментарии,
как говорится, излишни.