Антология современной уральской поэзии
Фрагменты*
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
В начале следующего года Челябинским фондом “Галерея” будет выпущена в свет Антология современной уральской поэзии, где под одной обложкой соберется более тридцати сольных авторских подборок плюс опыты трёх поэтических групп. Эта Антология вначале мыслилась как антология “левого” толка, но в результате работы над материалом книги выяснилось, что “крутого авангарда” на Урале в течение последних 20 лет (именно этот период охватывает антология) синоптически не наблюдалось. Хорошо это или плохо? Это нормально. Тем не менее многие поэты антологии обоснованно ощущают свою связь с модернистскими пластами сознания, что не замедлило сказаться на характерных вибрациях их творческой практики. Если, например, В. Дрожащих прошёл искушение экспрессионизма (ранний период), потом опасно слаломировал по ироническому спуску да и теперь находится в интересной динамике, то группа “Одекал” как взяла первую ноту постобэриутской гаммы, так и долбит её по сей день (по-моему, даже без вариаций), но “долбит” всё-таки энергично и не без “достижений”. Или, скажем, довольно активен символистский спектр в текстах А. Санникова, впрочем, символизм присутствует здесь не на идеологическом, а на атомарном — семантическом уровне. Гибридные же поэтические “конструкции” Казарина и Колобянина показали, как и положено полукровкам, сильную жизнеспособность и гибкую поэтику, а вот панк-тексты Антипа Одова, не исключая и его довольно безвкусный псевдоним, не выдерживают “коэффициента третьего прочтения”, хотя на вкус и цвет товарищей нет, одни — господа…
Но все “измы”, надеюсь понятно, — всего лишь методологические ходули, необходимые скорей для (подставьте любое слово), чем (повторите эту процедуру дважды)… Важно, что мы имеем (или имели?) дело с целым культурным явлением двадцатилетнего примерно диапазона, явлением векторным, порой агрессивным и невнятным. И стало быть: имела (или имеет?) место уральская поэтическая школа. Именно так, потому что поэтические школы — явления прежде всего, как это ни странно, — географические, т.е. “ландшафтные”, а уже потом — психопатические.
Антология современной уральской поэзии — не ВДНХ поэтического искусства, а реальный срез со всеми плюсами и минусами. Многое ли упущено в этой работе составителями? Арифметически — почти ничего, со всех остальных точек зрения — тоже почти ничего. Вот так! Каков же результат? И здесь самое время напомнить, что культура не результативна, а процессуальна со всеми вытекающими и невытекающими отсюда последствиями, и поэзия в данном случае не исключение.
Данная публикация во многом презентативна. Что из этого следует? Ничего. И это тоже нормально.
Виталий Кальпиди
Дмитрий БАВИЛЬСКИЙ
ВОДОРОСЛИ
Потапов сказал, что давно не боится смерти…
У Фомина родилась девочка, Жигалин развёлся с Ленкой…
Наташка пытается выжить, и все мы пытаемся выжить…
выждать но дни всё короче
и скоро сентябрь и скоро
Дети идут в школу, а мы соберёмся к Светлане…
Смирновы получат квартиру, и мы хорошенько напьёмся…
Мама моет раму, а время роет яму, как всё это странно…
Звонила Алиса, и долго мы с ней говорили…
шесть часов но ещё не темно
не темнеет ещё слишком рано
но в девять на радио нужно
Звонил Джон из Москвы, он там остаётся, Лариска не против…
Петровна вернулась донскою казачкой, а в школе — ремонт…
Макарова в поисках счастья, пока не везёт, но бывает…
Я “Кабаре” записал, Маринка немедленно нарисовалась…
Воду горячую вновь отключили, и ладно, привычней холодной…
скоро сентябрь и осень
и осень — холодные тени
скоро сентябрь холодный
и скоро зима — деревья мертвеют
Предки стареют, Кафтанофф женился, а Вика, конечно, уехал…
Кассету смотрели: в Израиле Светке и Игорю так хорошо…
Ленка на “ин. яз” не прошла и читает сейчас “Парфюмера”…
Пиво Валеев не любит, однако, мы пьём его, пьём его, пьём…
Болдырев ездил под Краков, вернулся совсем дзен-буддистом…
Новую книгу писать начинает Кальпиди, уже есть начало…
Муха уехала в Выборг, мы славно её проводили…
Шахов давно не звонил, он давно и совсем богатеет…
У Некипелова горе, ему и зайти недосуг…
лето совсем на исходе уже на исходе уже
вянет август последние астры
тени длинней и длинней
жизнь короче
Что-то разладилось в старом большом механизме —
Ты не исчез, но исчезли другие, а может быть, ты…
Всё изменяется, всё изменяется, только мне кажется: что-то
Я неизменен, на дне обитая, мне здесь хорошо… хорошо…
Челябинск
(1992)
Эдуард СМИРНОВ
* * *
“Сохрани мою речь навсегда, навсегда…”
Я приеду, когда ты устанешь.
Будет в ванной всё капать и капать вода,
Ты откроешь мне дверь и заплачешь.
Я приеду под старость твою, как монах,
Отпустить все грехи и надежды.
И лицо твоё в новых и старых слезах
Прикоснётся к монашьей одежде.
Будут руки твои холодны и теплы,
И морщины расскажут о многом.
И квартиры пустеющей злые углы
Зашевелятся чертополохом.
Мы присядем на кухне, глаза опустив
В наше счастье, в нелепость, в былое,
И романса старинного тихий мотив
Нас оденет во всё голубое.
Будет в ванной всё капать и капать вода,
Всё считать драгоценные миги.
Сохрани мою речь навсегда, навсегда,
Сохрани мою речь, а не книги.
* * *
Поднимались из дыма цветы.
Поднималась наверх к нему мама,
приносила бумаги листы
ну и ливерной полкилограмма.
Поднимались из дыма цветы….
Мама тихо стояла у двери
в голубой тишине пустоты.
Было нечем ни плакать, ни верить.
И старушка спускалась к себе,
спотыкаясь, хромая, седея.
А у сына вверху, в пустоте,
холодели цветы, каменея……
* * *
Как бог раскаянья…
Раскиданных и длинных
волос с подушки —
тёмный водопад.
Волна, восторг, и спутанный путиной
рыбак о бакен бьётся
невпопад.
Рыбак о бакен — банкою консервной,
заржавленной, запутанной,
в бреду —
по синусоидам синего конвейра,
расхлябанно влекущего беду.
Тот водопад… — он сад из пенопласта.
Он мёртв. Застыл.
И ты над ним — как бог.
Как бог раскаянья,…
как запах мятной пасты
от губ твоих,
от рук твоих,
от ног…
* * *
Неужели мы стали чужими
и для писем не хватит тепла?
Или кольца жестокой пружины
развели, распрямившись, тела?
За окошком моим снегопады —
кутерьма потрошённых перин.
Снег рождён для того, чтобы падать
(а для этого масса причин).
Белых звёзд кружевное круженье.
Белый воздух с движеньем внутри.
Это — бабочка злая забвенья
над дневною лампадой горит.
Ровный свет заливает пространство.
Снег по горло. А где-то в ночи
нелюбимое мной постоянство,
как забытый ребёнок, кричит…
Уфа
(1990)
Вячеслав РАКОВ
* * *
Век снялся в полный рост, как Дон Кихот в Мадриде.
Его дурная кровь пошла под объектив.
Туземцы синема, вы только посмотрите,
Как в ваших городах играет аппетит.
От дробной беготни тихонько едут крыши,
А почерк здешних душ поймал ещё Лотрек,
И как тут не понять мимоидущей риши,
Что этот Дон Кихот — опасный человек.
Сэр Чарли, дорогой, не стоит время денег,
Как их не стоит твой горячий котелок.
Над веком, в небесах, прервали Agnus Dei,
И Божий гнев вот-вот проломит потолок.
Век, точно колобок, ушёл от папы с мамой,
Но кто я, чтоб зазря читать ему мораль?
Он докатился до маразма и до манны
И на любой исход бумаги намарал.
Он виден сам себе, он первый из ретивых,
Весь в пене для бритья, в тревогах и в дерьме.
Что ж, век, крути кино, кроши своё огниво,
А что потом — ни ты, ни я, ни бе, ни ме.
(1994)
* * *
Нас сглотнул, как слюну, европейский восток,
И вольно же нам спать в этой дымной утробе,
Пропуская, как дети, последний урок,
И последнюю смерть, и ещё в этом роде.
Жить? Но это легко рассказать воробьям.
Мы прижаты к горам и, похоже, к канатам
И расслышим любви прободающий ямб,
только если слова не обложены матом.
Если льдинка в глазу, состоящая из
Узкогубых обид и благих пожеланий,
Вдруг свернётся в слезинку за всех бедных лиз,
Положивших себя в карамзинские длани.
Может быть, мы ионы нечистых кровей,
И подобный пустяк нам мешает родиться,
Или — братья по стуже уральских полей,
По оранжевой стуже, разыгранной в лицах?
Как бы ни было — где же ты, где же ты дверь?
Мы проснуться хотим, но не в сон и не в чрево.
Мы страдали и что? Нам считаться теперь,
Начиная опять с ахиллесова гнева?
(1995)
* * *
Век Медичи, холстов и свежих переплётов,
Как сахар-рафинад, твоя латынь чиста.
Над ней корпят без сна, её хватают с лёту,
Чтоб вместо “Отче наш” нашептывать с листа.
Твой Козимо рулит, и твой Фичино бродит
В платоновых садах счастливым горбунком,
Все пассии твои привержены природе,
Оправленной в слова и тронутой медком.
Вам, кто глотал слюну при виде инкунабул,
Кто цвел в Аркадии и всё копил ума,
Уже не разобрать за вашей колоннадой,
Что шутки кончились и на дворе зима,
Что гонором своим вы провалили драму,
Что вас давно несёт пустая канитель.
И где вам замолчать — вы сроду не Палама,
Чем правильней мозги, тем неизбывней хмель.
Вы не повинны в том, что не читали Канта,
Но вы не мальчики и кинулись в поход,
Тот, головной, где вас пристукнет фолиантом
Лукавый древний дух. И суд его поймёт.
В дворцах Флоренции прогретой почвы комья.
Бремя книжности, как нам тебя снести?
Прощайте, мальчики, я вас в упор не помню
И только землю захвачу в горсти.
(1994)
* * *
Бытие пересказано греком Лукой.
Изумлённо спеша за бегущей строкой.
Повторяя слова, что рука выводила,
Он не видел: под нею не сохнут чернила.
Бытие же дышало, как спящий атлет,
И коробился буквицы кордебалет.
Как большая вода, волновалась страница,
Продолжая сама над собою трудиться.
Мы читаем по звёздам, но это пока.
Нашу лодку трясёт твоё море, Лука,
И я слышал, как до наступления света
Говорили Мария и Елизавета.
Ей, равв, ты у сердца, я открою на стук,
Мне родить и родиться — только крикнет петух,
Потому что живых не пускают на мыло,
Потому что ещё не просохли чернила.
Пермь
(1994)
Александр ГАШЕК
ОКТЯБРЬ: ПЬЕСА ДЛЯ ДЖАЗА (1978)
Какие зубы у тоски
у как она берёт в тиски
как волочит и тянет
и давит и тиранит
швыряя и шурша
заколобродил сад
ты говоришь душа
а это листопад
ох сколько нанесло
душа б не поместила
как будто век мело
и без конца крутило
повсюду та же связь
листы попарно вьются
на миг соединясь
навеки расстаются
* * *
едет утильщик едет утильщик
маленьких радостей детский возильщик
чёрный засаленный словно скворец
кляча везёт его дивный ларец
о наконец
эй вымогатель вещей бесполезных
кукол тряпичных и коек железных
царь погремушек всесильный державный
что мне подаришь за гвоздик заржавленный
ну обещай
посули мне удачу
видишь я мал ещё
видишь я плачу
ИГРА
стояли у окна она сказала
есть детская забытая забава
кто счастливей
играют двое правила простые
найди в толпе беременную женщину
быстро сосчитай раз
и ты счастливец
ну что играем начинай
здесь нет толпы заметил он
она: ах боже мой считай скорей считай
и застыдилась
отступила в тень
я белым камешком отмечу этот день
(1980-е)
ПАСОДОБЛЬ
танцуем ретро медленный фокстрот
в аранжировке в перелицовке
но ничего скользим легко и ловко
как оттепель под старый Новый год
танцуем ретро медленный фокстрот
зачётная неделя гололёд
пластинка древняя да шут с ней станцевали
а если что — то за углы снимали
не всё ль равно чертог или чердак
когда и так мы на краю Галактики
и бедовали словно волки в Арктике
и словно птицы пели — просто так
и был нам мир одним огромным домом
с метелью в мае и январским громом
и патефон твердил как какаду
про окна в сад и сад и снег в саду
Челябинск
(1970-е)
Виталина ТХОРЖЕВСКАЯ
ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ РОМАНС
На площади гвоздями фонарей
Прибит трамвай. В вагонах погорельцы
За упокой диванов и дверей
Перебирают каменные пальцы.
Я не в долгу у Родины моей.
Но, кажется, уже не отогреться.
Прости меня — и всё-таки убей! —
Мы все сгорим в костре иллюминаций.
Иди не в масть! — Я всё приму, как месть,
Как должную судьбу во тьме трамвая.
Прости меня — и всё-таки повесь,
Поправив чёлку чётного конвоя.
И в сизый снег, в пустые фонари
Ещё один трамвай войдёт, зевая, —
Я всё прощу — и всё-таки умри,
Разбив судьбу о поле ветровое!
(1993)
НАЧАЛО ОТСУТСТВИЯ
Я не скажу: остановись пространство! —
когда слегка продвинется стекло,
когда вода зажмёт в сапог испанский
моих ступней прозрачное тепло,
когда поднимет голову булыжник
и рыбьем телом дрогнет темнота,
когда луна уставится бесстыже
в мои — без век — разутые глаза,
когда без очертания и света
в мою нахлынут комнату предметы —
в ту комнату, где нет уже меня,
которой нет. Утраченные пальцы
пространство настигают — без меня.
(Я не скажу: остановись, пространство!)
(1995)
МОРСКАЯ ПЕХОТА
Морская пехота идёт в наступленье на берег
ты знаешь потери но ты не считаешь потери
внутри твоих писем никто расстоянье не мерил
ведь ты не считашь пространство достойным доверья
Здесь круглые ночи твои треугольные письма
несут почтальоны как жёлтого дерева листья
как хочется плакать (мне хочется плакать и верить)
морская пехота идёт в наступленье на берег
У берега моря задумчиво трое незрячих
то вскроют конверты то снова под веки запрячут
их жёлтые лица их пальцы сплошные химеры
морская пехота идёт в наступленье на берег
и что же мне делать чтоб сны не приснились обратно
улыбка у моря пространство как мёртвая хватка
как мёртвая чайка кричит кто-то умер от горя
морская пехота идёт в наступленье на море
оскалив каменья иди и неси в сердцевине
морские растенья и раковин гнутые спины
тоску моряков занесённые илом конверты
морская пехота штурмует последние метры
солёной воды здесь воронкою скручено море
уходим туда где с тоскою и разумом в споре
ты пишешь не мне где мерцают прожжённые титры
морская пехота штурмует последние метры
Екатеринбург
(1995)
Андрей САННИКОВ
* * *
По всем мастерским, где художники пухнут в грязи,
как дети от голода, если у взрослых есть войны —
дай руку! — и я поведу тебя. Только гляди:
я предупреждал тебя. Предупреждал тебя. Помни.
По всем городам, где катается каменный шар,
ломая дома, обдирая железо до крови, —
нет, не закрывай глаза — я тебя предупреждал.
Я предупреждал тебя, предупреждал тебя — помни.
По рельсам нагретым, внутри поездов,
везущих тротил и дешёвое тёплое мясо —
мы будем идти, ощутимые, как длинный вздох.
Не бойся, ведь я тебя за руку взял, не пугайся.
По этой стране, мимо белых поленниц зимы,
по этой земле, по золе, пересыпанной снегом,
мы будем идти и идти, невредимы, одни,
под этим, начавшимся как бы неявно — гляди —
молочным, обильным и всё заливающим светом.
ДЕМОСФЕН
Что золото, что белый день,
начерченный, как иероглиф,
что вожжи ветра в гнущихся ладонях, —
вот наш квартал, где заживо живут.
Попутешествуй — но придёшь сюда.
Плутай ли, веруй — но петля верёвкой,
вода — дверная. Вот квартал, как вывод.
Вот так войска выводят из Афгана,
переходя нагревшуюся реку.
Речь — речью, но мешает медный привкус.
Порезы на руках не заживают.
Квартал — кварталом. Заживо жильцы.
Слова — словами, но слабы, как пар
на поднесённом зеркальце карманном.
Земля болит, и под землёй ползут
булыжники — мыча и оживая.
(1990)
* * *
Батальный быт обломлен в молоко.
Ладонь латунна — ковшиком и в бликах.
И даже в лампочке, что так невысоко,
свет умиротворён, как в базиликах.
Нахимов кухни! Крымская война
победоносна! И скажи на милость,
что нам с того, что кончилась длина
и круглой пулей в череп твой свалилась?
Звук выключен. Нагревшаяся пыль
плывёт по эту сторону экрана.
И надо стать живым или слепым,
чтоб им под стать. Но ты не имешь срама.
(1995)
* * *
Деревянное правило — вынь да положь.
Половина — налево, другая — неправда,
половина — подлянка, вторая — под нож.
Парадиз пародийней любого парада.
Клином — клин. Но куда, выживая, ни кинь —
передачи по ящику клиноремённы.
Марсельеза ментов, перистальтика спин
и свобода — со свистом! — из вен отворённых.
Проливная профессия — книги тачать,
как холодный сапожник, кусая чернила.
Серафим шестикрыл, шестирыла — печать.
А Господь не простит, что душа шестерила.
Екатеринбург
“ОДЕКАЛ”
(Общество Детей Капитана Лебядкина)
Орфография и пунктуация — авторская
Сергей ДАДАГРАФ
* * *
богатыри галдели богу
гитару спрятавши везде
звезда спустилась на дорогу
и поскользнулася в воде
водились девы дивны звоны
вонзая в пролежни земли
и замели молитв шпионы
цветок затлевшийся вдали
от талий трескались сирени
совсем оттаяв отцвели
валялись пушки с укреплений
по ним богатыри прошли
на шлем тепличечно телесный
пал телескоп о оживи
и шевелится бес небесный
босой совсем от нелюбви
* * *
бряцает рация блудницы
лудится чайник только нам
намаз намазан горлу птицы
а поцарапы облакам
балкон отравливает трубку
трудит пейзажи подле ней
наяда поедая юбку
облокотилася стройней
чем строй гусар горят окошки
косит грызением гроза
и розовафельные кошки
шикарно носятся в глаза
газон замочков затоскует
тот самый коего не жду
жуёт жаннет да жнец танцует
как цапель прыгая в аду
* * *
давай подушку подымать
до самых облаков
продолговатое гулять
объемлет тьму легко
и дале сводит не с ума
а с места и в карьер
корпит сугробами зима
как трудный кавалер
лиричен честный светофор
но форменный болван
а в ванне слышен разговор
приемлемый и стан
врасплох захвачен трепещит
похищенный побед
поднял глаза свои на щит
и бросил на обед
* * *
тем кто полон благодати
подари судьбы лубок
бог всего что есть некстати
вот вам вот вам русский бог
сей прозрений исторгала
павла вяземского речь
арлекинское начало
помышляя уберечь
прачки воду выливают
и ребёнка вместе с ней
старцы жизни продлевают
но не станут уж умней
у меня в браде построен
будет новый вавилон
бог некстати удостоен
отбивать ему поклон
* * *
поэт в слова свои играя
проходит в двух шагах от рая
и зрит бывало колесницы
бывало бабок поясницы
с ним приключается такое
что не развесть увы рукою
а кроме этого в стакане
нет истины и о сметане
коту на масленицу речи
вести и незачем и нечем
как лимпопо помпезный фрукта
висит послание к комуто
закамуфлированным садом
несётся лошади громада
мотнёт направо песнь заводит
ну а налево что изволит
Барон Вильгельм
де ОМАНГИЛЬДЫ
* * *
за стеной природа бесится
понапрасну злясь на нас
удавиться что ль повеситься
удалиться вон из глаз
но петля дрожит не крепится
на крючок под потолок
мне подохнуть так не терпится
аж по горлу ходит ком
ах как кошка сладко чешется
в тёплом тихом уголке
за стеною дождик тешится
топит капли в ручейке
я представил на мгновение
что загину просто так
словно смерти дуновение
по спине прошёл сквозняк
то же солнце жёлто рыжее
будет и светить и греть
и твоё лицо бесстыжее
будет на меня глядеть
* * *
подражаю подражаю
а кому увы не знаю
подражаю всем и всюду
подражал и дальше буду
подражаю маме папе
а ещё настольной лампе
освещая души тёмных
близких милых и знакомых
понимаешь подражаю
мотылькам зиме и маю
но когда стихи слагаю
я поэту подражаю
Евгений ГВИНЕЕВ
* * *
оставляю полям облака
оставляю всему вопреки
чтоб настала походка легка
мертвецов под водою реки
чтобы благоухающий сад
расцветал ежедневной порой
мой черёд снизошёл час назад
между тем за большою горой
где встаёт и ложится звезда
где лавина роняет шумы
ждут меня навсегда опоздав
вот и всё преклоните умы
* * *
окна твои безнадёжны
двери твои постоянны
милая разве так можно
плакал сатир рамаяны
нимфа виляя скелетом
свечи плечей обнажила
где-то собака завыла
так умирают поэты
* * *
она прошла как пароход
виляя гордым задом
он следовал за ней и вот
куда ему награда
и удивительней слезы
бежала по дорожке
больная девочка грозы
уставшая немножко
Дмитрий КАНЕТТЯНИН
* * *
вода это клочья бумаги
в паденьи где верх есть и низ
эол горький запах миндаля
мой нос что от пороха сиз
и пусть я не брал сиракузы
не пестовал трою огнём
любя одного лаперуза
мечтая скитаться китом
я верным фельдмаршал кутузов
твоим остаюсь сапогом
люблю пустоту одиночеств
как было и есть на потом
быть правым козлиная песня
пою и не вижу лица
эолов мне шорох известен
и мозг его в клочья свинца
он вечный покойник прохлады
студёным балтийским рублём
укрыт и не знает эллады
и рим и гомер и содом
* * *
сражённый ужасной догадкой
борис апанасович хным
на улицу вышел с рогаткой
и шествовал тихо как дым
и правда кругом вечерело
по трубам бежала урча
милиция делала дело
и пахла заводом моча
борис апанасыч отметил
на местности точку нуля
рогатку в канаву забросил
и радостно спел ляляля
по улицам дым расползался
борис апанасович хным
то плакал то пел то смеялся
и думал отправиться в крым
и правда кругом вечерела
считая от точки нуля
милиция делала дело
но тут приключилася бля
сражённый ужасной догадкой
борис апанасович хным
свалился с дырой под лопаткой
и помер закатом палим
и хныма душа отлетела
хоть в общем не знала куда
а хнымово тело смердело
желая убийце суда
и было тут всё непонятно
зачем улетела душа
что сталось в канаве с рогаткой
звенело ль у хныма в ушах
но только отгадкам не веря
летели вдали журавли
и рыскали по лесу звери
со всех перекрёстков земли
* * *
я люблю тебя песня
ты над миром паришь
я люблю тебя страус
ты похож на париж
но когда я устану
и напьюсь как свинья
ты придёшь ко мне ночью
и поднимешь меня
моя жизнь моя песня
мой цветок голубой
как свинья в апельсинах
я любуюсь тобой
ночью сидя на кухне
пью и слушаю газ
я похож на героя
я блюю в унитаз
Пермь
Радик Каримов
АПОКРИФИЧЕСКОЕ
Синюшна невская вода,
Сгубила многих здесь водянка.…
Курсистка в городе Петра
(Ещё до Ленина) Фонтанкой
В знакомый дом друзей спешит,
На каблучках ступая шатких,
И бледность хорошо сидит
На щёчках, столько же и гладких.
Приятель ей сказал: “К семи!”.
Мигнув, добавил: “На пельмени”.
И тихо, с жаром: “Приходи,…
Марксисты будут, будет… Ленин!”
— Сам Ленин?! Боже мой, да-да,
Другие планы неуместны.
К тому ж с марксистом — никогда……
Вдвойне выходит интересно.
И раньше было, но не то —
Всё бородатые мужчины,
С которыми пила вино
За коммунизм через общину.
Кружи, студенты, “Царский гнёт”
И “Марсельеза” по-французски,
Но кашлем затыкает рот
Уже ей климат петербургский.
Болезни пики, учащась,
Не ждут конца объятий мятных, —
как у целки, всякий раз
Её постель в кровавых пятнах.
И потому она спешит,
Спешит отдаться поскорее,
Когда никто не отличит
Туберкулёз от гонореи.
(1988)
* * *
Поиздержалася держава
И четырёх уж букв, как бред,
Связать не может. Задолжала
Народам мира свой привет.
Пошла по миру вслед за словом
Своих писателей — увы:
Народу, давшему Толстого,
Не дали даже колбасы.
Читая книги, понимаешь:
Век не приходится на век.
Я сам себе теперь товарищ,
Но тот же лишний человек.
А всё вокруг теперь другое.
Как Онегин, как чумной,
Ищу в депрессии покоя,
Как будто буря не покой.
Пусть прозябает вспашка зяби
И сбор нектара на гектар,
В глазах плывущей звёздной ряби
Прозренья близится кошмар.
Давно бы так, а то из кожи
Мы лезем в космос, как в чулан.
Но верю: “Космос” нам поможет,
Я знаю этот ресторан.
Пока совсем не рерихнулись.
Пока волнует сердце грудь,
Друзья, поднимемся же в ту высь,
Куда пролёг беспутства путь,
Чтоб высоту грехопаденья
С вершиной горною сравнить,
Бессмертный грех до опупенья
Совокупленьем искупить!
(1991)
* * *
Осень. Ощущенье беспорядка
На душе от долгих похмелюг.
Летняя закрылась танцплощадка,
Улетели ангелы на юг.
Думал я, подались они с миром
Все до одного туда, но тут,
Собираясь с мыслями за пивом,
Я увидел: бледный от потуг
Возлететь на крыльях перебитых
Ангел юный бился об асфальт
Под глумливый рёв пивцом налитых
Дюжих покрасневших дьяволят.
Щетиною заросший второгодник
Нынче вытрезвитель прогулял
И каменья всякие, негодник,
В сверстника крылатого швырял.
Пиво уже кончилось. Остался
Позади ларёк — я шёл домой,
Как декрет — земли слегка касался.
Тихо спал в кармане ангел мой.
Пусть живёт со мною небожитель,
Оклематься сможет он тогда.
Человек суть ангела хранитель,
Не страшна с ним ангелу зима.
А весной его, готового к полёту,
Выпущу на волю, видя, что
С чистой совестью выходит на свободу
Хоть одно живое существо.
До весны не дожил я, проснулся
(Сколько же я, на хер, нахрапел?),
Вспомнил сон, икнул и усмехнулся:
“Тихий, видно, ангел пролетел!”…
Свердловская обл.
(1991)
Владислав Дрожащих
ГОН
Сирени крестословица сгустится
кустом цвести и волком обратится.
Чужое солнце на земле родится —
ярись дубком и волком расцветай.
Себе поверь по жизни-дешевизне,
Перми многокогтистая отчизна:
ты — полутрезвость или полутризна;
не по тебе обетованный рай.
Полудревесный, полусоколиный,
двужильный гон отчётливо звериный
кустом крутись и волком замирай;
полулети и полуубегай.
Но ты, волкарь, неуследим удачей;
ты не ловец, а путаник бродячий;
божегневливый или божедомный,
кустом когтись и волком налетай,
полуживой ещё, полуогромный;
бери и помни, рви и замирай.
И мать сыра земля, трава — отчизна
кипит в горсти с предсмертной укоризной;
и в горле шерсть, и талый запах жизни;
бери и помни, рви и замирай.
Но звёздный гон рассудит всех иначе,
чашу ночи на вершину плача
подъемля, переполнит невзначай,
и перельётся волком через край.
(1994)
РОДСТВО
Что это за музычка в завиральном платьице,
никому не мачеха, никому не мать?
А судьба в стороночке. На печаль не тратится.
Вот откуда, дурачок, станем танцевать.
Затемнит, закружит нас, как жена без мужа,
сердце заколотится — сможешь ли дышать?
Никому не юноша, никому не нужен.
Вот тогда-то, дурачок, можно продолжать.
А раздавит голову свет руками голыми,
хлынет одиночество, и закончит круг
никому не дерево, никому не полымя,
никому не деверь, никому не внук.
А когда над ямой снег медленно струится,
из-под тополиных век — божья благодать,
никому не человек, никому не птица —
может, и по отчеству станут называть.
Никому не темнота, даже не темница,
что это за музыка? Что нам отвечать?
Вот тогда-то, дурачок, надобно влюбиться.
Вот тогда-то, дурачок, можно начинать.
(1992)
СВЕТ
Недокрашенный воздух ложится собраньем пустот,
из которых убрали прокисшей страницы подшерсток.
И разбухшее право собранием пушечных льгот
расслоило страницы сырого вождя сладкожорства.
И ложится вода; этажерок весёлую знать
на базар унесли, и весёлая спесь негодяйства
втихомолку шерстит голубицы неловкую стать
и полёт на луну с недолётом куда-то в китайство.
И в пустом переходе лежит покровитель земли,
и не спит человек, подаяния ждущий и транспорт;
и проходит в скворцы короед, и летят журавли,
большинством голосов устилая хромое пространство.
И с постели холодной туманное всходит “прости!”.
И летят журавли, и хромают, и в рытвинах света
не долит Днепрогэс, и пылает цемент; и в горсти
короедова смерть отдыхает; и света на многие лета
не пребудет округлей; и в кране — пустой снегопад
тёмным вздохом слоится и гнётся, и кухня пустая.
Отогнулась вода — и забытые руки летят.
За упавшей ресницей вернулась весёлая стая.
Отслоив от ладони колоду уснувшего льда,
как перчатку, снимая изогнутость трепетных линий,
повторит очертанья глухого ночного стыда
и запнётся вода. Ну и будет с оглядкой на ближних.
И просроченный ветер летит в недокрашенный зной.
Опоздавшее солнце встаёт над растрёпой в ночном самозванстве.
Оглянулась звезда, разломилась над зимней водой.
Отогнулась ресница. И кончилась пыткой шаманство.
Пермь
(1992)
Антип ОДОВ
НЕКРОПОЭЗА
Забить ли пенис Ивану в анус?
Налить ли браги в одеколон?
Айда в некрополь где эксгуманность
Дарит обильным объятьем лон
Не экстремитесь есть экскременты
Лаская дряблым их языком
Эксперту веря эксперименты
Отбросьте — этот ли кайф иском?
Прочь куртизанок и куртизанов
Ловя рукою мечту как ртуть
С тел омертвелых срывайте саван
Айда в некрополь где так вас ждут!
(1992)
СТО СТРОК ПРО ИЛЬИЧ И КУМАЧ
Поэма-скороговорка
Где ильич там и кумач
Где кумач там и ильич
Эй кума где твой ильич?
Эй илья где твой кумач?
Мой ильич там где кумач
Мой кумач там где ильич
Ильичовый кумачок
Кумачовый ильичок
Брат-близнец один — ильич
Брат-близнец другой — кумач
Кто же больше ценен маме?
Говорим когда ильич
Понимают все кумач
Говорим когда кумач
То ильич все понимаем
Если лебедев кумач
Значит в воздухе парит
Если лебедев ильич
Значит дай ему поллитр
Не личина и не чили
Это лично сам ильич
Не чумичка не чумак
Это мученик кумач
Или кум иль ич иль ач
Или чум чума иль куча
Мука мак макака или
Кумачовый ильичок
Весь размером с кулачок
Может скачет то Кучум?
Мучает кичливо кум?
Это скучился кумач
Это числится ильич
В чили тоже свой ильич
В чуме тоже свой кумач
И личина ильича
Так и скачет с кумача
Где кулич там и калач
Где калач там и кулич
Где ильич там и кумач
Где кумач там и ильич
В каждой личности ильич
В каждой кучности кумач
В каждой мучности кулич
В каждой смачности калач
Ильич — ключ
Ильич — клич
Ильич — луч
Ильич — кич
Ильич — кум
Ильич — мяч
Ильич — кумач
Кучей мучай нас ильич
Кличем нас мочаль кумач
Кумачовый ильичок
Одет в кургузый пиджачок
Обманули ильича
На четыре кумача
Чум чума чумак чумичка
Кум кума кумач комично
Или я или ильич
Непристой и неприлич
Непристрой и неприклич
Прибежали в избу дети
Сеть сплетя из кумача
Тятя тятя наши сети
Притащили ильича
Дети мчатся дети скачут
А ильич пленённый плачет
Кумачовый ильичок
Кап да кап на пиджачок
Дети с видом палача
Рвут на части ильича
Ты не плачь ильич не плачь
Новый вывесят кумач
Где калач а где ильич?
Где кумач а где кулич?
Там калач а здесь кумач
Там кулич а здесь ильич
Обманули ильича
На четыре кулича
Поднимает тут ильич
Клич и клик и крик и крюк
На крюке России туша
Освежёвана висит
И кумач подстелен тут же
Чтоб имел и цвет и вид
Поднимает тут Ильич
Крики клик и клич и ключ
Двери он приоткрывает
Пропуская тучи мух
Двери он призакрывает
Выпустив вонючий дух
Обманули кумача
На четыре ильича
Это чукча сделал чум
Эту кучу сделал кум
То не чукча то ильич
То не кучка то кумач
Говорят без ильича
Не бывает кумача
Екатеринбург
(1989).
Николай БОЛДЫРЕВ
* * *
Спорь — не спорь
с привиденьями жизни,
так и льнут, и теснят, и тревожат,
на колени без спросу садятся
и впиваются в память, как в губы.
Всё огульней их пляс, возбужденье,
бестолковей, настойчивей пламя…
По кому они так истомились?
И чего им не спится в глубинах?
Я прожил бы жизнь втихомолку,
неразбуженный, как нерождённый.
Я прожил бы прозрачнее лёта
голубиной стаи в Колхиде.
Я проспал бы в забытой часовне,
где медовое льётся время,
где парят мгновений эоны
в забытьи
никуда
ниоткуда…
(1983)
* * *
Не взять с собой
этого моря.
Не взять с собой
этого неба.
Не взять с собой
этого песка
и этого заката…
Но что с того, если скоро
возьмёт меня
это море.
Возьмёт меня
это небо.
Возьмёт меня
этот песок
и этот закат
и этот ветер…
(1985)
* * *
Друг мой вечный,
нас сдружила непогода,
мы не добровольно подружились.
В узкой горловине смертной жизни
нас столкнуло общее теченье.
Бесполезно сетовать на время —
мы пронизаны его корнями,
мысли ткём из этой нервной пряжи,
дышим хроноса безумными ветрами.
Бесполезно сетовать на предков,
выстроивших сети нашей кармы:
подневольных нет на этом свете.
Волею своей себя мы держим,
эта воля жаждет насыщенья,
наслаждаясь, ропщет, попрекает…
(1990)
* * *
Мы не созреем никогда.
Нам этот климат не позволит.
Мы будем тлеть и гаснуть в поле,
пока отчаянья страда
не скрутит и не приневолит
к любви — вчера, сейчас, всегда.
(1993)
* * *
Всё, что коснулося нас,
коснулось случайно.
И это, скажу я вам,
тайна
коснулася нас.
(1993)
* * *
Мы переводим каждый жест и шаг
на ломаный язык полупризнаний.
Туман ложится ровно, без зияний,
и меркнет в беспредельности овраг.
Я жду чего-то большего, чем знак.
Челябинск
(1985)
|