Вадим Месяц
Ветер бьется в каждый дом
***
Ветер шуршит по аллее листком сухим.
В холоде стелется блеклый осенний дым.
Взгляды, как стрелки часов, расщепляет гарь.
И золою развеян по ветру последний царь.
Восходящая к облаку зыбкая карусель,
словно флот, уползающая клином куда-то в щель
между прошлым и будущим, с плавностью колеса
размешала, как мельница, наши адреса.
Подождозрачные скверы застыли в твоих глазах.
Октябрь безнадежен, как храм в строевых лесах,
как мерзлых дорог громыхнувшая кровлей жесть,
будто под ними что-то другое есть.
Ветер Рождества
озрачные скверы застыли в твоих глазах.
Октябрь безнадежен, как храм в строевых лесах,
как мерзлых дорог громыхнувшая кровлей жесть,
будто под ними что-то другое есть.
Ветер Рождества
Холод древней полыньи
Сплел снега с летящей солью —
мукомолью, богомолью,
погибанию сродни.
И, цепляясь за огни,
бродит перекатной голью.
Три столетья на ветру
Шепчут в таинстве уюта
хоть кому-нибудь, кому-то,
кто невидим на миру,
что звезда — это минута,
догоревшая к утру.
Ветер бьется в каждый дом.
Стукнет в колокол над дверью,
разбросает чаек перья,
по окну хлетснув крылом.
Заметает помелом
зерна сна и суеверья.
Тяжелеет голова.
Святый крепкий, мой бессмертный,
Исчезающий, бесследный,
вспомни старые слова…
Но в ответ лишь беспросветный
над моей землей рассветной
кружит ветер Рождества.
Душ зимой
Т.Б.
Когда ты уехала, стало немного хуже.
Наступила зима с жестяным колокольным звоном.
Я часами стоял в бестолковом парящем душе,
Ощущая себя просто частью воды,
мокротой, эмбрионом.
Я оставил снаружи впотьмах сладкий голос
эфира,
своенравные звуки жилья и створоженных улиц.
Мы всегда оставляем без боли загадочность мира,
если вышли к какой-то стене и уже разулись.
Я стоял, закрывая глаза, я уверовал в вечность
бытия, заключенного в кокон живого пара,
будто сравнивал эту младенческую сердечность
с глубиною промерзлой землм, чернотой тротуара.
Это было заменой любой человеческой грусти,
теплотою последней любви в ожиданьи ареста,
Фонарем на задворках вселенной в ночном захолустье,
под которым стоишь, и стоишь, и не сдвинешься с места.
Это было геройством очнувшегося бродяги —
наконец улыбнуться, посмотреть себе в ноги.
И мечта о зловещем и слишком красивом шаге
становилась ничем в этом хлюпающем итоге.
Это было лишь свойством зимы поскорее согреться.
Но тебя уже не было, как и всего остального.
А если и что-то порою стучало в сердце,
то только излишек невыдуманного спиртного.
И я пробирался из ванной в пути к стакану,
будто лунатик, спешащий в иные дали.
Дома шла жизнь по другому большому плану,
и меня, может быть, в отместку не замечали.
И я пугался, случайно увидев родные лица.
И глядел, едва различая сквозь пелену,
как по серому небу спокойно летели птицы.
На соседнюю улицу, а не в другую страну.
Екатеринбург, 95
Солт Лейк Сити, 96
***
В вое шакала гуляют опавшие листья.
Красная сырость песчаника скрыта туманом.
Вспыхнув вдоль края дороги, знакомые лица
тут же сливаются с мертвым ночным океаном.
Время сквозит ощущеньем пустынного дома.
Все заколочено, брошено под снегопады.
Лес, как покинутый город, стоит незнакомо.
Вслед за бродяжьим обозом уходят дриады.
Только от страха, должно быть, не ведаешь страха,
в спешке навесив замки на любимые двери.
Жизнь — это лишь отряханье старого праха
и превращенье следов в дорогие потери.
Все покидают на зиму бескрайние горы.
Нас тоже выводит декабрь из-под каменных сводов,
даже не зная, куда устремляются взоры
птиц, полусонных зверей и усталых народов.
Даже не зная, что взгляд на скалистые стогна,
сколько б ты ни был в пути, ни местал о ночлеге,
однажды уткнется в такие же теплые окна,
где души столпились, как пленники в утолом ковчеге.
Сердце-пастырь
(Новый Брегам Янг)
Около дома когда-нибудь встанут горы.
И за ними бескрайние лягут степи.
Словно строфы Завета и мертвой Торы,
Из расщелин набес загрохочут цепи.
И устами пророка и конвоира
Сердце скажет паломникам прежних судеб:
“Я вело вас сюда, в середину мира,
Оставайтесь, никто вас здесь не осудит.
Здесь еще не родился огонь сомненья,
Как младенец, спеленутый горьким стоном.
И любое святое мое веленье
Станет вечным для вас законом.
Я не дам вам ни пороха, ни коровы.
Пейте воду, пеките хлебы из пыли.
Не ищите для крови другой основы —
Оставайтесь такими, какими были.
Вы ушли и плутаете в сновиденьях,
Но теперь я для вас выбираю место
Средь заснеженных скал и холмов осенних
Вместо стран и планет, океана вместо.
А потом я уйду, куда вы не в силах,
Стиснув зубы, идти по пятам за мною,
Оставляя одежды домов постылых,
Наедени со своею виною.
И, тревожно каачая путей помосты,
Я забуду вас, будто детей пустыни.
И увижу, что в небе сгорели звезды
И пылает костер на чужой вершине.
|