ЛАСТОЧКИНО ГНЕЗДО
Нина Горланова, Вячеслав Букур. “Роман воспитания”. — Новый мир, №№ 8—9, 1995.
Нина Горланова — писатель-стенограф, ее литераторское ноу-хау, лелеемое и возводимое в принцип — буквальный перенос жизни в литературу, — оказывается, если судить по количеству написанного, довольно продуктивным. Н. Гумилев, по воспоминанием И. Одоевцовой, учил молодежь: “У поэта должно быть плюшкинское хозяйство. И веревочка пригодится. Все, что слышали и читали, тащите к себе, в стихи. Ничего не должно пропадать даром. Все для стихов”. Горланова пользуется подобной методой как нельзя буквально: принимая,скажем, гостей, она садится за стол с бумагой и ручкой, точно желая нарисовать портрет собеседника. Только не линиями, а словами и концептами. Причем не своими, заемными. Дома у нее оседают мешки с подобными, розановскими по форме, записками. Оставим в стороне моральные аспекты этих экспроприаций. Тем более что зачастую, стремясь к репортажной специфике, Горланова маркирует-таки чужую речь как чужую. Тем более что гости попадаются талантливые и щедрые: сказал — забыл. А так, глядишь, и сохранится.
Вот и выходят веселые, остроумные зарисовки, картинки с выставки, экспресс-очерки в духе пушкинских “Застольных разговоров”, плетутся кружева из попавшего под руку сора-быта. Другое дело, что недостатки наши — продолжение, как известно, наших же достоинств. И сама форма яркого и пышущего стилистическим здоровьем эпизода на больших текстовых пространствах проигрывает совершенно. Не бывает жизнь такой ловкой и остроумной, сплошь из острых словцов да каламбуров. Мне уже доводилось об этом писать — по поводу повести “Учитель иврита” и романа “Его горький крепкий мед” в “Литгазете” и “Урале” соответственно. Не знаю, была ли услышана критика, но теперь, когда Горланова окончательно взяла в соавторы мужа и писателя-фантаста Вячеслава Букура, кое-что меняется. “Роман воспитания”, на фоне прежних текстов, смотрится более выстроенным и строгим. А главное — практически исчезли или оказались сведенными к минимуму повествовательные провисания, прежде вызванные самодостаточностью звучащей речи и стенографической дотошностью. Хотя сам текст написан все в той же манере: небольшие фрагменты, организованные вокруг неких остроумных концептов или замечаний. С миру по нитке — и роман готов.
Его идею, содержание проще пересказать словами самой писательницы, сказанными в интервью “Уральской нови” пару лет назад: “Когда мы были молодыми, то взяли девочку шести лет, очень много в нее вкладывали. Чтобы из воровки сделать художницу, выставка которой поедет в Париж. И чтобы это сделать, этого добиться — нужно убиться. И вот, убиваясь, мы до безумия ее любили. А когда мы выхлопотали ей комнату, пришла ее тетка родная, джинсы пообещала и увела. Джинсы тогда были иконой, а я не могла позволить себе их купить. Мы с ней судились, комнату сохранили. Девочка пришла из детского дома хозяйкой. Но уже с уголовным прошлым, с застарелой гонореей, меня звала только “сука”… Страшная эта жизнь продолжалась до прошлого года, когда она, валютная проститутка, вышла замуж и уехала в Германию. Как бы хеппи энд: почему никого не взяли, а на нее обратили внимание? Потому что она у нас шесть лет жила, выделялась из “своих”. Они говорили только: “ну чо…”. Или: “кончай базар”. А она говорили: “я не пронимаю”. Вводные слова употребляла, могла “Пикассо” вставить… И она книжки читала, детективы, что полегче, конечно. Но читала и выделялась. Кроме того — руки золотые, вот и взяли. А эти годы, с 16-ти до 22-х, мы прожили на том, что я “сука”. Было страшно: и она нас убивала, и мы готовы были ее убить. Когда мы начинали роман, то хотели это осмыслить. Такая история педагогического поражения.”
История, которая и превратилась в художественный текст. С терапевтическими целями, конечно. Потому как проблема наблюдателя и фиксатора в своей невключенности в пейзаж: ты описываешь. Следовательно, остаешься незаметным, невидимым. Но тогда нужно придумать такую ситуацию, которая бы описывала и тебя тоже и оправдывала бы, если что. Нужно функции рассказчика передать персонажу со стороны, отстраниться. Так и появляется Квасник из романа “Его горький крепкий мед”, так появляется и диковатая девочка Настя в “Романе воспитания”. Если б ее не было, то в интересах литпроцесса нужно было бы выдумать нечто подобное.
Только не достанется Горлановой и Букуру — “Букер”. Потому как ты можешь быть красным или белым, можешь шестидесятником, можешь восьмидерастом, реалистом или постмодернистом. Только живи в Москве или окрестностях, активно тусуйся на главных сценических площадках, попадайся постоянно на глаза — а иначе…
Как бы то ни было, номенклатурно отпредставительствовав регионы, роман этот на общем фоне действительно неплохой, свою роль в главной премии выполнил.
Дмитрий Бавильский