Опубликовано в журнале Студия, номер 17, 2013
Двойная жизнь
Или по-стариковски: демонический фетиш отражения,
с минорным отступлением.
Тебя мне жалко, бедный плут…
(Шекспир. «Король Лир»)
Yes. Luxury—stile!
«Почти все имеют какой-либо непреодолимый или хронический порок; я наблюдаю это ежедневно. А я – нет», – произнёс Шопенгауэр незадолго до своей кончины. Каждый ли сможет повторить сказанное гением, – раздираемым монструозными противоречиями, тоскливо разговаривавшим с самим собой и единственным другом собакой, – за шаг до Всевышнего? И стоит ли жизнь того, чтобы прожить её в муках. Посмотрим…
Ненависть к СССР и любовь к Родине… Любовь к отеческим пенатам и восхищение загранкой. Нынешний безумный ура-патриотизм, чуть фарисейский, сходный с диссидентством времён СССР. Ох, эта несмываемая двойственность, доходящая до нездорового пароксизма, преследовавшая меня до тех пор, пока совка не стало. Показалось, из сумрака вышла некая спрятанная ранее сущность, отвечающая за непримиримость и стойкость, некая аристотелевская новая правда, привносящая в новую жизнь что-то по-атлетически настоящее, сто́ящее, не сломленное тщетностью прошлых дней. Ощущение духовной свободы, «которая драгоценнее всякого золота» (Гассенди), застило глаза пред ощущением нравственного провала в бездну. Солнце и Луна повернули вспять, – страну засеяли схоластическим эквилибром, расколов её на категории «свой – чужой», «чужое – своё», в придачу имеющим множество подпунктов ограничительных функций для посторонних, пришлых и просто «лазутчиков».
Растущее количество вновь созданных организаций и партий, призванных солидаризировать общество и общественные движения, никоим образом не повлияло на снижение межэтнических напряжений, напрямую связанных с клановыми, властными разборками, превращёнными вновь создающимися республиканскими правительствами в глобальную войну. Обычные солдаты, воюющие за отчизну, против долларово-мотивированных «клановых» бойцов, остервенело бьющихся за бывшую советскую госсобственность. Прорывавшиеся из ослабленных недр контрразведки слухи о ядерном внутригосударственном коллапсе – отнюдь не пустой «вброс», – т. к. специально вбрасывать инфу было элементарно некому и незачем. Империя умирала, возрождаясь.
Зато имелось кому лихо перебрасывать за информационный забор, – аки через лагерную «запретку», – всякого рода ниспровержения с грехом пополам проклёвывающегося российского капстроя, одному стоящие копейки, другому – дающие право на заслуженный лакшери-отдых до конца своих гнусных дней. …Выползшим из правительственных закромов Сноуденам девяностых – в отличие от Сноудена настоящего – чрезвычайно, катастрофически алчным. Только не все до «конца дней» дожили, цепляясь, практически держась одной рукой за позолоченный хвост бриллиантовой лайф-стайл bird, не доступной и недостижимой простым лоха́м. Нам.
Невозможно перестать любить Родину. Но вероятность полюбить деньги и всё, что с ними, треклятыми, ассоциировано, – больше живота и отечества, – была дарована и даже навязана новороссам сполна. Привычная двойственность советских аллюзий сменилась на пафос «негативного патриотизма» (Чаадаев), приведшего к разрушению полноценного осознания себя как сущности. …Слышал мнение от вояк Иностранного легиона, сбежавших из России 90-х, что, если бы их заслали тогда к нам пострелять, они бы глазом не моргнули, лишь бы не в собственную мать…
Уважения к законам не прибавилось, «глупый либерализм» (Киреевский) с годами не умнел. Зато богател. И вот уже в небытие уходит вторая, третья волна жирных либеральных тушек, брюзжащих и гневящихся по поводу отречения от власти, но вполне сытых и довольных, обеспеченных крайне надолго. Возвратно же поступательное движение к Свободе, в знакомом мне марксистско-ленинском понимании, сызнова вернуло неравнодушное сознание в русло разноречивого восприятия действительности. Я оказался вдруг несвободен в ещё большей степени, чем был несвободен там, в далёком советском «изобилии», по-герценовски – Янусом, русским Сфинксом, – разрывая душу на части. На затухающую веру в справедливость и необоримое желание обретаться в свободном мире. Где Справедливость – понятие невещественное, но остро необходимое. А Свобода – наоборот сверхвещественное, структурное, словно человеческий скелет. И то и другое вместе формируют понятие чуда человеческой жизни – Счастья.
И вот данное «простое счастье», – помните? Из детства: суконная правда в кантовском, уважительном к «удовлетворению» смысле, – оказалось потерянным. И это после столь мучительных лет исканий, поражений и побед? – спрашиваю себя и тех, кто, – в отличие от меня, наивного «рядового перестройки», – исканиями правды занимался и занимается профессионально. И тут же удивлённо отвечаю: как ни странно, выводов, решений масса, но, в зависимости от наслоения знаний и практик в конкретном индивидууме-комментаторе, говорят они об одном и том же – «…мы не знаем, но стараемся понять», «…мы понимаем, но стараемся не лезть, потому что…». В общем, демонический фетиш отражения. Фиксация действия в бездействии: «Кина не будет!»
Кстати, «кина» не будет и там, где ещё недавно грезилась болливудская обитель чуда: унылый, но обеспеченный богемныйluxury-отдых на европейском побережье из радужных грёз обернулся сопливой потребительской былью. Вывезенные в своё время деньжата теряют апостольскую незыблемость и надёжность, лишая обладателей потерянных капиталов непрочного и непорочного шестого чувства вселенского праздника.
И не желал бы, но горациевский «бег времён» исподволь, за руку подводит к пониманию, что постепенно становлюсь маленьким центром маленькой Истории, вплетённой во всемирное полотно бытия, окутавшее всё и вся, ставшее с моей помощью существующим – по-парменидовски, – независимо от чьего-либо желания вообще. Независимо от чьих бы то ни было мнений, рассуждений или внезапных несвоевременных смертей и жутких о них страшилок – вроде необъяснимой до сей поры аскезы, доведшей до гроба гениального Вейнингера именно в кабинете гениального Бетховена, – почему, зачем, за что? – кто скажет. Вот и я, так предписано судьбой каждому, (насильно?) нахожусь в центре исторических перипетий, оттого и приходится проживать, точнее, прошивать внутри, подкожно, чужие линии судеб – таким образом оставаясь человеком, не превращаясь таким образом в скот.
Приверженцы неявных экспериментов. Похмелье
Одушеви перо моё… (Пушкин)
Страна смешавшихся парадоксов… Свалка геотектонических смысловых пластов… Промолвим незатейливо – погост потерянных возможностей. И если когда-нибудь почи́ет, наконец, обрыдлая, будто кость в горле, ельцинская «афёра века», семантика глобального афоризма преднулевых, нулевых и (боже ж ты мой!) десятых – в творческом, писательском контексте – состоит в невоспроизводимости духовных, поэтических сфер, как правило всеядно окутывающих революционные движения, причём любые, на любых континентах и в разные эпохи. Причём, что важно, окутывающих единожды, разово… Но токмо не у нас, к сожалению. Потому что исключительно наши праздники кончаются революциями, а революции – не кончаются праздником. Отсюда всеобще осуждаемая, не до конца по́нятая и понятная современная литературная неявность, зашоренность, скоропортящесть, памфлетность[1], о чём не смолкая шумит дотошная критика. Хотя сама по себе причина такой «неявности» несложна.
Двух революций не пережить – всё оборотится в «татарское убожество» великого беспощадного русского «авось» – того, что «…России ось/ Крути́т-верти́т,/ А кучер спит» (Вяземский). – С той разницей, что наш «кучер» далеко не мечтательного порядка в отличие от «Загадочного Сфинкса» Александра I. Двух революций не пережить… а на носу свершившаяся третья, чуете? Постараюсь объяснить. Для того и берусь изредка, – произнесу нескромно – по-пушкински, – «поскрыпеть железным пером». Сиречь по-стариковски поворчать. Так во́т…
«Всё близко, всё явно», – проронил философ, имея в виду расколотую бездну человеческого самомнения, своенравия и своевластия. И всё, что требовалось сказать и написать, уже написано, сказано – учёными, мыслителями, политологами, – и давно. Осталось лишь усвоить выраженное и проговорённое, текстуальное и вербальное, феноменологически. В творческом, эманационном контексте мы переживаем эстетику чуда бытия. В значении же обыденного восприятия действительности – абсолютизируем парадоксы. И если правительство РФ не масонская ложа и не таёжная берлога, а также не порочный скит, полный невежд, то почему «сень надёжная закона» не стоит во главе потемневшего и помрачневшего от государственных неразберих, – замусоленного дочерна от перечёркивания, – державного Энхиридиона, воплотившегося в закостенелый медвежий угол? Или там, в тёмном загадочном углу, не слышится грозового предупреждения «тайны времён», витающего над Кремлём потяжелевшим свинцовым облаком в виде колесницы Нерона с горящим факелом, символом-кимвалом великого Римского пожара, катарсиса, в преддверии открытия Олимпиады 67-го года?[2]
А ведь пушкинское «печальное и великое» Зрелище татарского нашествия на изнывающее народное сердце инкриминировано нам, безвинным, воочию, господа, – с бесстыдством Анакреона к тому же. Но ежели каждый сугубо неповинен, то, наизворот, совместная многосильная мощь социально-политических устремлений, надежд и помыслов – порой отнюдь не благочинных! – сему нашествию порука.
Татарское иго сие не избавительно-драматическое, воодушевляющее к сплочению и невообразимым духовным взлётам и петровскому возрождению, и уж, тем более, никоим разом не «поразит будущего историка» глобальностью прожектов. Оно, разгневанное, медленно и непреклонно источается раскалённой и разъярённой лавой из недр современного ада тщедушия, где трупные черви разложенчества и сомнений с нескрываемым удовольствием доедают христовую десятую Заповедь. Где дьявольский умысел происходящего налицо, аналогично сомнительной блаженности «безвинных», бессловесных, отсидевшихся за печкой: от Судьбы-то не уйдёшь.
Посему, не ругая морально-эстетического эгоизма зрелых буржуазных экономик, – резюмируем:
Прошла четверть века! – 25 лет идейных исканий и нескончаемых экспериментов, пробуждённых Перестройкой, сведших чуть мелькнувший из-под навеса мрака 1917 года божественный промысел на нет. Как и всякая потерянная истина, – паче истина божественная, вечная, – русская правда, снедаемая сомнением, тем самым червем, обратилась в блистательную лживую кокетку, отражающуюся в мутном зеркале минувшего бесовским фантомом притворства и лицемерия. Вспыхнув однажды на секунду, афеистическая искра, – эмбрион дьявольского страха, – отринув святую Веру, возгорелась факелом чёрствой лжи, порождением трусости и тщеславия, на столетия. На́голо и нагло выжигая пространства и миры.
Карма своеволия. «Hitetnunc» – здесь и сейчас!
Смерть одного человека – это Смерть.
Смерть двух миллионов – статистика. Ремарк
Приведу грустный пример из родной Вятской прессы от 17-го августа 2013 г.:
«…На минувшей неделе мы излагали: в цехе Кировского шинного з-да свёл счёты с жизнью 30-летний рабочий. Рабочий пришёл на работу утром в понедельник, а тело обнаружили во вторник. По версии следствия мужчина не справился с психологической нагрузкой, возникшей из-за крупных кредитных долгов. Так он и решил покончить жизнь самоубийством».
И подобных случаев уйма, лом, вагон. Долги, кредиты, сокращения, невыплаты зарплат, нехватка денег, нехватка сил – стали нормой жизни, ведущие к разочарованию в ней. И я не зря упомянул горестное 17-е число – день 15-летия дефолта 1998 года. Однако не буду перечислять обрушившиеся беды и несчастья, связанные со столь печальной датой. Обаче можно прочитать здесь: http://svpressa.ru/blogs/article/72524/ (Свободная Пресса, 17.08.2013. И.Фунт: «Привет-на, 90-е-на!»).
Август – вообще всероссийский День скорби. В августе «…она утонула», – с улыбкой ответил Путин известному тележурналисту Ларри Кингу на вопрос о том, что произошло с «Курском»[3]. …Безрассветные немощные дни нехотя перетекают в скорбные месяцы, те – в годины неиссякаемого людского плача, соединяя явное потустороннее и неявное «реальное» – в некую трагическую сущность, обусловленную онтологическими законами бытия.
21-го августа 2013 г. Максим Карлович Кантор запостил в фейсбучном статусе: «Топоров умер»… После этого его фейсбук молчал почти сутки. Вскоре разразившись не столько поминальной, сколько обличительной и разоблачительной статьёй в Известиях о крахе постсоветской интеллигенции: http://izvestia.ru/news/555848.
***
Einfühlung
…Это была нежданная и внезапная смерть большущего, огромного человека, писателя, публициста, критика и переводчика. Человека, чьё гердеровское «вчувствование» литературного, да и жизненного материала беспрецедентно. К его словам, фразам мало было только прислушаться, его тексты надо было не читать – смотреть, проецируя их поразительную интертекстуальность вглубь времён, пристально вглядываясь в подоплёку событий. За его спиной, тенью, фоном, промелькивали эпохальные образы и герои, трагедии и драмы разных культурных и языковых традиций. Иногда в виде фарса, иногда вычурно, иногда фонтанируя красноречием. …Короткими оговорками – порой резкими! – одновременно энциклопедического характера. Где видимое, кажущееся петрарковское «презрение к миру» олицетворяло истину проповедника и учителя Бл. Августина.
Зачастую всеобъемлющее знание матчасти было прикрыто нарочито придирчивым прищуром – мол, если не понимаешь, если ты «не в теме», – то нет смысла объяснять, браток. Я бы назвал это синкретически-ироничным бихевиоризмом, да кабы читатель не обиделся… Но даже если В.Л. сподоблялся растолковывать – вдумчивого слушателя это скорее наводило, точно текстовыми сносками, на более изощрённые исторические изыскания, дабы прикрыть явную брешь в познаниях. Меня, во всяком случае, стопроцентно. Слушателя же недалёкого, нервного это раздражало – инда начинал хамить. Топоров же пресекал наглость просто: «Вообще-то, я эстет…» – задумчиво изрекал он, навсегда исчезая из поля зрения хама-недотёпы. Точнее, «исчезая» с дискуссионной шахматной доски самого недотёпу.
Не будучи знакомыми лично, общались мы довольно-таки плотно, преимущественно по электронке. Речь шла о создании некоторых книг, сборников, связанных с творчеством непосредственно самого Виктора Леонидовича, а также его друга и партнёра художника Кантора.
Совместно – Кантор и Топоров – сотворили незаурядное раритетное издание литографий, количеством 50 шт., «Битва Арминия»: шикарную иллюстрированную книгу по драме немецкого сочинителя Генриха фон Клейста (1777 – 1811). Компиляция о великом сражении в Тевтобургском лесу вождя германского племени херусков Арминия (в нем. написании имя выглядит как Германий) с римским легионом Публия Квинтилия Вара. Эпоха – 9-й в. н. э. С великолепным, блестящим переводом В. Л. Топорова.
В истории имя Арминия прославлено массовым истреблением римлян. В Тевтобургском лесу Арминий безжалостно перерезал, уничтожил весь отряд: «Это было крайне беспощадно сделано – резали римлян фанатично, и что особенно обидно – резня эта была неадекватным ответом цивилизаторскому пафосу Рима. Римляне несли неразвитым народам цивилизацию и просвещение, их собственная жестокость в отношении дикарей казалась им оправданной и умеренной, а свирепость германцев была вопиющим варварством. Дикари прыгали на римлян со стволов деревьев, перегрызали им горло, выкалывали глаза» (М. Кантор).
Техника иллюстраций – чёрно-белая литография плюс цветная гравюра на дереве:
Арминий
…Хватит!
Напрасно вы пытаетесь насмешками
Смутить меня, унизить и втянуть
В свой заговор, ещё и не составленный.
Ещё раз вам обоим повторю:
Допустим, вы – союзники друг другу
(Хотя на самом деле вы – враги),
И ваш союз идёт войной на Вара –
Один в болотной топи, а другой –
С вершин лесистых гор… А хитроумный римлянин
Тебе подарит тут же, Дагоберт,
Твоё, Зелгар, прибрежье быстрой Липпе,
Где мандрагора меж дерев растёт, –
И всё! Вы сразу вцепитесь друг в дружку,
Двум паукам подобно.
Вольф (в попытке обратить на себя внимание)
Нет, сородич!
Не так тебе противен сам союз,
Как каждый из союзников не дорог.
Арминий
Простите! Я любуюсь вашею отвагой –
И это не из лести говорю,
Не из попытки подсластить пилюлю.
Тяжёлые настали времена,
Тяжёлые для всех нас испытанья, –
Я знаю вас, друзья, и с лучшей стороны.
Найдись у нас тень шанса на победу,
Я счастлив был бы встать плечом к плечу
С такими, о вожди, как вы, мужами.
Но раз уж вы решили проиграть,
Раз жажда смерти вас объединила, –
То нет, увольте, к вам я не хочу.
В такую битву я встревать не стану,
Один пребуду – под защитою Небес.
Тьюскомар
Прости мне, друг, но в толк я не возьму,
С чего это мы непременно проиграем.
С чего это мы все, объединяясь
(Хотя ты прав: представить это трудно),
Все вкупе, как бывало встарь, не порознь,
Не сможем славной сечей встретить Рим
И обратить с полей Отчизны в бегство?
Арминий
Нет-нет! О том и речь, Тьюскар! Вас всех
Безумье охватило, бред и морок.
Германия повержена уже!
Твой трон сикамвров, твой – отважных каттов,
Его – трон марсов, мой – херусков трон –
Мы сыновьям в наследство не оставим:
Нам и самим на них не усидеть!
Да и каким, вожди, вам видится сраженье с грозным Варом?
Вы с копьями всем сбродом, из лесов
Внезапно выскочив, вгрызаетесь в когорты –
В размеренный и чёткий римский строй,
Ни в лагере не сокрушимый, ни на марше?
Отчизну уберечь хотите? Чем?
Руками и ногами? Грудь врагу подставив,
Ничем не защищённую? А он
Грядёт в броне, грядёт во всеоружье,
Грядёт, в победных битвах закалён
На западе, на юге, на востоке,
Да и на севере! Известно же, друзья,
Что ладный лев медведя одолеет, –
Точь-в-точь как ладный Рим осилит вас.
Вольф:
Ты, кажется, считаешь пришлецов
Из рощ лимонных некой высшей расой,
И, значит, нам, лесным сычам, они теперь указ?
Арминий:
В каком-то смысле так оно и есть…
Я верю, что величье нам присуще,
А римлянам, напротив, не дано, –
Но нас они пока опережают.
И если сбудется пророчество Певца –
И человечество объединится
Под властью одного, – пусть это будет немец,
Пусть будет бритт, пусть галл, пусть кто угодно,
Но лишь не уроженец Апеннин!
Которому чужда душа народа
Любого, кроме собственного… Рим
В конце концов погибнет непременно,
Но не случится этого, пока
Рассеянные по земле народы
Не обретут в неистовстве времён
Свободы, равновесья и покоя,
А до тех пор, как ястреб, будет он
Клевать орлят и разорять лесные гнёзда…
(Перевод В. Топорова)
Также друзья-писатели работали над livre d’artiste, – «книгой художника», – переводными балладами о разбойнике Робин Гуде (излюбленной канторовской темой!) – фолиантом, несомненно и заведомо феноменально редким, единичным, к тому же специально отлитым и напечатанным вручную. С ограниченным количеством экземпляров. И где впервые(!) все баллады переведены на русский язык.
Позвольте, уважаемые читатели «Студии», низко поклониться и помолчать смиренно, буквально минуту, – вместе с вами, дорогие господа, – почтив память о незабвенном литераторе Викторе Леонидовиче Топорове… Да упокоит Господь его душу в селениях праведных. Светлая, светлая память!..
Назовём это минорным отступлением от темы. Спасибо.
***
Но продолжим…
Реконструкция событий недавнего прошлого отнюдь не отталкивает нас от прошлого относительно далёкого (40 – 50 лет), а напротив – сближает с ним. Сближает множественностью лжесвидетелей, лжепророков и нью-самозванцев и отсутствием каких-либо закономерных процессов, – например, отсутствием «роста благосостояния», чем кичился совковый период, и чего по определению в СССР не происходило. И увы, чем не могут похвастать 00 –10-е годы 21 в. (Не беря в расчёт олигархические проекты, сращённые с кремлёвскими, и профессиональный, олимпийский спорт, сидящий на госигле и на допинге благосклонности федеральных региональных министров, сродни феодалам. Детский спорт, особенно в провинции, – умер.)
Патриотизм, высвобожденный из оков советского социалистического рабства, вроде бы должен расцвесть радугой вольнодумства и своеобразного всеохватного пацифизма, воскрешая благородный космополитизм, сдобренный «освободительными» войнами в кавычках. При всём том слово «оккупация» слышится ажно чаще, чем во времена непримиримых благочестивых битв с мировым империализмом и сонных политагиток и агитпропов. Но и у себя дома – о боже! – нас ранжируют в оккупанты, захватчики и «чужие», усиливая и без того непомерную нашу ипохондрию от необыкновенно сильного поклонения романтике интернационализма. В большей степени ностальгического, чем рационального, мировоззренческого.
И как романтик Шлегель в начале 19 в. сожалел о безвозвратной потере новым временем мифологических корней – морфологической почвы возрожденческих, духовных глубин, – в итоге став махровым папским консерватором. Так же и мы, в начале века 21-го, разбросав православные основы по закоулкам неизмеримых невзгод и заменив наполеоновские войны межэтнической кровью, стоим на пороге «меланхолической» национальной катастрофы уровня фаталиста-провокатора фон Триера.
По крайней мере тогда, в начале 19-го в., мир находился в ожидании появления человека, напрочь изменившего последующий вековой бег. Это был долгожданный провидец Маркс со светом грядущего «Манифеста». Окрашенным кровью миллионов и миллионов не по его вине. В ожидании чего находится теперешний мир?.. – вряд ли кто провозвестит.
Ясно одно: покрытый пылью самодовольной Лжи, – безотрадный мир жаждет, алчет неминуемой её смерти: «Obitanus, obitonus!»[4] – заклинает он. Беда в одном: война или холера, истребившие ложь, неотвратимо сотрут с лица земли и нас с Вами, дорогой читатель. Метафизическое знание сие попахивает невероятной депрессухой и унынием… Но текст, слава богу, не об Апокалипсисе.
Неужели всё-таки неизлечим знаменитый чеховский «алкоголизм» – сиречь ложь, с которой лгуны живут и умирают, и даже умирая – лгут. Разве смертельный этот недуг до такой степени чудовищен и окончателен, ровно раковый приговор? Что ж… Доктор Чехов посильное дело в излечении социума произвёл, пришёл наш черёд, господа. И я не знаю, почему поэты, законодатели мира, обнимающие, будто неразумные дети, все видимые и невидимые – материальные и безвоздушные сферы – прекрасной живописью «абстрактной философии» (Гюго), становятся болезненно уязвимы и злы и пишут столь мрачно, словно исчезли краски с палитры. Поверьте, не знаю почему:
…Курице – кудахтать, утке – крякать,
Волку – выть назначено судьбой,
Мне же остаётся только плакать,
Плакать над собой и над тобой.
Помнишь, как мы радовались жизни,
Выбегая утром на крыльцо?
Чьи же губы нынче, словно слизни,
Увлажняют всё твое лицо?
Кто же эта грубая скотина,
С кем тебя связует только секс?..
Ельцинской эпохи Буратино,
Вовремя шепнувший «Крекс, фекс, пекс».
<…>
Десять лет назад на общем поле
С ним никто и гадить бы не сел,
А теперь он царь земной юдоли,
Лучших дам берущий на прицел.
<…>
И все дамы привыкают к мысли,
Что ему никак нельзя не дать,
А мужчины съёжились и скисли
И всегда готовы зарыдать.
Если кто-то кашлянёт в округе,
Хохотнёт, посудой загремит,
Мы сначала дёрнемся в испуге,
А потом расплачемся навзрыд.
Курице – кудахтать, утке – крякать,
Волку – выть, – так созданы они,
Ну а нам судьба судила плакать
В эти злые путинские дни.
(Андрей Добрынин)
«В незаконном обществе законная сила не имеет никакого значения».
В. Войнович
P.S.
Благосклонный, но придирчивый читатель спросит: «Что же ты, автор, тут наконючил и налил пустопорожних, никому не нужных слёз? Чего ж ты сам не возьмёшься за кайло и не выбьешь первый кирпич из ненавистной красной стены, да не поднимешь кумачовый стяг?»
Отвечу…
Свой кирпич, подобно кегле в боулинге, я уже выбил. Еле выкарабкался из совка, живым выбрался из 90-х, поднял детишек. Пара войн как пара сроков… Где Герои заделывались Преступниками, и наоборот. Вот, дышу – и попутно что-то успеваю накарябать. Что тоже неплохо. Значит, и я вбил медный гвоздь в крышку прибежища дураков – порочный скит, полный невежд. Этого вполне достаточно, хотя изрядно пессимистично, – да не «он первый», как говорится… Обитаю «более среди книг, чем между людей» (Шопенгауэр). Фабрик, пароходов и заводов не приобрёл. Жировать не с чего. Но и на жисть свою двойную не жалуюсь – держусь. Одна – замкнутая, внутренняя, обращённая к течению прошлого; другая – снаружи, вовне.
Сын помог в Москву перекочевать, – ничего, что однушка на окраине, – зато, мол, удобнее будет встречаться. Жду… жду не дождусь. Недавно проголосовал за Собянина, ранее – за Путина. Ещё ранее – за Медведева. Скоро – опять за Путина… коли скажут (кто ж прикажет?). Путин нынче у стариков в фаворе – про него, дражайшего, программы на радио, ТВ. Очень ныне популярен Президент, м-да. Популярней самого́ алемановского плута Гусмана де Альфараче, незаконнорождённого галерного раба, попрошайки и мошенника. …Олимпиада опять же.
Оглядываясь назад, дополню впрочем, что жил как все, не лучше и не хуже, «погрузившись в свои изыскания и занятия». Не без пороков и корявых недостатков разумеется. Кое-что, знамо, исправил бы, будь второй шанс. Несмотря на пороки, – иные перерастали в хронические, – половину жизни отдал-таки служению отчизне. Под конец только съехал с рельс, плюнул. Надоело. Кому служить – Родине или бесстыдству кровожадных заговорщиков?
Незаметно подкрался под подушку безрадостный пушкинский итог:«…Румяны щёки пожелтеют, и чёрны кудри поседеют, и старость выщиплет усы». – Бреду, без проблесков, отшельником, как вышеназванный вначале философ. Пенсия – 6 000 руб. Больше не заработал, т. к. последние годы пытался заниматься бизнесом на благо семьи, да вот, не вышло. Мож, где подработаю ещё, не обинуясь на обхватившую меня напоследях заразу – флегму: сторожем на стройке либо автостоянке, хм. А так – всё хорошо, брат, въедливый читатель.
Заместо шопенгауэровских бюстиков Канта и Гёте передо мной на письменном столе – фотографии детей. Жаль, внуков никогда не видел, не знаю, увижу ли… Дети-то в загранке жительствуют – четверо. Не торопятся восвояси.
[1] Критик В.Топоров: «…Даже «Красный свет» Кантора – роман об истории, в котором современные памфлетные главы – товар скоропортящийся, это надо признать честно». Свободная Пресса, 27.07.2013. http://svpressa.ru/culture/article/71624/.
[2]
Отсылка к журналу «Studio»
№15, 2011. И.Фунт: «Сизые голуби…»
[3] CNN, 08.09.2000. Larry King Live:
http://transcripts.cnn.com/TRANSCRIPTS/0009/08/lkl.00.html.
[4] Спадает бремя, старуха умирает!