Опубликовано в журнале Студия, номер 17, 2013
Австралия
Мы уплываем – словно шаткий плот,
чуть не слетевший вниз, в земную полость,
когда планета ринулась вперёд –
и древняя Пангея раскололась.
И мы – на ней. Пришельцы. Чужаки.
Колёсами цепляемся за камни
меж бесконечным морем и песками
и чувствуем – на нас глядят веками
чужих теней свинцовые зрачки.
Мы здесь в плену. Пустыня и вода.
Звоним глухим, усталым абонентам…
И страшно оставаться навсегда
в смирительной рубашке континента.
Моя Одиссея
Рассеян по миру, по морю рассеян
мой путанный призрачный след.
И длится, и длится моя Одиссея
уж многое множество лет.
Ну что, Одиссей, поплывём на Итаку –
на север, на запад, на юг?
Мой друг, нам с тобою не в новость – не так ли? –
за кругом наматывать круг
и загодя знать, что по волнам рассеян
наш жизненный путанный путь…
Слукавил поэт – и домой Одиссея
уже никогда не вернуть.
Зарисовка из Шри-Ланки
Конец июля. Влажная жара.
Здесь мошкара устраивает танцы
на тёмных ликах сказочных посланцев
других миров.
Даров цветистый ряд.
Обряд.
Поют.
Жуют.
Снуют.
И спят.
Как мошкара, на звуки заклинанья –
или молитв – мы движемся вперёд,
под ступы белокаменный живот,
беременный уже ненужным знаньем,
мы, пилигримы, суетная нить –
коснуться, помолиться – и забыть.
Назад иду сквозь лес. Тропа пуста.
Мангуст – два глаза, круглых от испуга –
вдруг глянет на меня из-под куста
и – Будда правый! – мы поймём друг друга.
Херсонская зарисовка
Осенний день – репринт.
Перепечатка прошедших лет.
Жёлт плагиатор-клён.
Хоть солнечно, но ты уже в перчатках.
А под асфальтом прячется брусчатка,
как беженка из сказочных времён.
Оксфорд
Мой город, где думают на всех языках,
вы видели этот город,
где читают запылённые книжки
и ужинают под недосягаемыми сводами,
тёмными от времени и копоти свечей,
где мчатся на велосипедах –
на страх толпам восторженных чужаков
по улицам – тонким,
извивающимся,
как пламя свечки,
у речки,
то и дело выскакивающей
из берегов.
Этот город,
постукивающий каблуками по брусчатке,
(в которой каблуки, между прочим, то и дело застревают)
с солидными, прочными стенами –
и тонкими шпилями, необдуманно уносящимися ввысь.
А по ночам небо
каплями спускается в этот город,
мелкими каплями
в жёлтом свете фонарей.
Ведьма
«Ты не ведьма ли? – шептал
в омут ноченьки. –
Рысья, бесья красота –
с червоточинкой.
То – змеёй в моих руках,
то ты – призраком,
птицей дикой в облаках,
раскапризною,
то ж – не тронешься с колен
перед папертью…
Улетаешь на метле?
Ну и скатертью!»
Мне бы взвыть да лечь костьми,
мне б вымаливать:
«Приюти меня, прими –
явь ли, марево.
Отогрей да пожалей –
жить под тучами
между диких журавлей
я измучилась».
Да не клонится глава –
и не молится;
хоть права, хоть не права –
за околицу,
да в закатный неуют
апельсиновый…
Что ж мне в сердце мне забьют
кол осиновый?
***
Ты со мной останешься. Строчками,
кровоточащими запятыми и точками,
исколотыми знаками вопроса,
разбросанными
неровным ритмом,
настойчивыми, как молитва,
поскуливающими, как подранок,
и мучающими спозаранок
меня – на горячей травле,
бедой отравленными…
Стих болью, как клещ, питался
и страх лакал, как вино…
А впрочем,
мне всё равно.
Мне – только бы ты остался
со мной.
***
Крез, Галис перейдя, великое царство разрушит
Война, мой дорогой. Идёт война.
Где ты – страна. И я – страна. Атаки.
В окопах – поножовщина и драки.
Бараки для солдат – а те не спят:
клопы, как мини-армии, во мраке
на них идут – отряд, ещё отряд –
ряды неслышных полчищ кровососов.
Война.
Идёт война – пора доносов,
несносных обвинений, взрывов, дрязг.
И в клочья, вдрызг – сердца, надежды. Лязг
упрёков, одержимость – без вопросов
корить. И покорить. Не сдаться в плен.
Но это тлен, мой друг. Ты слышишь? Тлен.
Закрой глаза. Замри. Молчи. Ни звука.
Вот – древний лес. Покой-река. Излука.
Испей воды волшебной.
Всё забудь,
как в доброй сказке.
Мы пустились в путь,
где ты – страна, и я – страна. Из стана –
из вражеского – мы с тобою станем
гостями – удивляясь новизне,
как жители диковинных планет:
«Как мог я жить без мира, без тепла,
идя вразнос, твердя “моя взяла”,
когда нам жизни выдано – в обрез?
А я богат – богат тобой, как Крез.
Как мог я не понять чужой страны.
в нелепом состоянии войны».
***
Сколько волка ни лелей, не корми,
серой холки сколь ни нежь, сколь ни холь,
сколь ни выть ему по-волчьи с людьми,
всё в очах – водица-соль или боль.
«Ты прости меня – я сер да зубаст,
сир я, сор я выношу из избы,
был я травлен, загнан, падал – на наст.
Да лесов мне забыть. Не избыть.
На цепи теперь – гляди, мужичьё.
Я отпетый. Брянский. Битый. Седой.
Помнишь, ноги как кормили? – и вой
утешает серо-сердце моё.
Что же, в мисках здесь еды – по края.
…Слышишь, леса приворот-заговор?
Жутко там – и кто-то воет. Как я.
Мне бы с ними – в чёрный бор серый вор.
Здесь тоске моё нутро разгрызать,
изведусь, хозяин, лягу костьми…
По-собачьи кротко гляну в глаза:
Отпусти меня. Прости. И пойми».
Новые письма с Гостеприимного Моря
Вот и стареешь у моря, далёкого моря,
Понта Эвксинского, мой златоустый Овидий.
Вздорной отчизны ты больше уже не увидишь –
К варварам сослан за дерзость твоих «Аматорий».
Речь чужеродная. Ветер. Пронзающий холод.
Ближе к огню – да закутайся в шкуры овечьи.
Варвары громко толкуют про войны, про голод –
Что им стихи на твоём непонятном наречье…
Горечь мешая с любовью (amarus, amare),
Всё-таки пишешь – и веришь: стихи прочитают.
Где-то… Когда-то… Снежинки в простуженной хмари.
Лёд на Гудзоне – как рыб серебристые стаи.
НАТАЛЬЯ КРОФТС (Австралия)