Опубликовано в журнале Студия, номер 16, 2012
Горазд российский самородок…
Стоит лишь заговорить о русской
культуре в Германии – и кто только не вспомнит о Берлине 20-х годов! И в самом
деле, тогда в этой, ближайшей к советским пределам европейской столице собралось
множество российских поэтов, прозаиков, учёных и художников: одни появились с
намерением тут же и осесть, надолго или навсегда, другие – чтобы перевести дух
перед тем, как двинуться дальше, в Париж или за океан. Неизвестно, что бы из
всего этого вышло, если б не экономический кризис и последовавшие за ним
катастрофы.
Русские годы будто бы миновали, но
прошли десятилетия – и вдруг всё начало повторяться, в масштабах уже не одной
лишь столицы, но и всей страны. Снова в Германии оседают русские писатели, и
нигде больше в Европе не издаётся на русском языке столько литературных журналов и
альманахов.
Не редкостью стали и встречи
читателей с авторами. Поначалу они устраивались робко, но в последние годы
стала заметна их регулярность: не считая презентаций новых книг, прошли и
"Пушкинские чтения" юбилейного, 2009 года, и "Пушкинские
встречи" 2010-го.
Русское присутствие в Германии стало
настолько заметным, что оказалось возможным провести в октябре 2011 года в
Берлине трёхдневную научную конференцию "Современная русская литература в
немецкоязычной Европе", посвящённую 300-летию со дня рождения
М.Ломоносова. Это представительное собрание сопровождал фестиваль русской
поэзии – выступления поэтов, живущих в Германии, и гостей из Москвы и
Новосибирска.
В настоящей подборке представлены
стихотворения его участников.
Сергей Бирюков
ПЕРЕМЕНА СЛАГАЕМЫХ
Как мука и мука –
две равных суммы,
два различных смысла,
как радуга совсем не коромысло,
как в Hand(e) не вмещается рука.
Бросок и барс – единые понятья.
БРОДЯЧИЙ СЮЖЕТ
Через моря и страны –
тысячи-тысячи лет –
тенью навязчивой, странной
бродит и бродит сюжет
в образе человека.
Не знает ни часа, ни века.
Вот и бродит, стучится в дома:
– Пустите, если не сошли с ума.
А в ответ: – Нет, нет и нет!
Прочь, бродячий сюжет!
Кто-то в дверь мою скребётся и плачет.
– Кто там?
– Я, сюжет бродячий.
( Открыть или нет?)
– Это я, бродячий сюжет.
Это я, в последний раз.
СФИНКС
молчаливый сфинкс
у морских ворот
Санкт-Петербурга
ты встречаешь моряков
молчанием
ты внимательно слушаешь
их разговоры
о дальних странах
ты запоминаешь
словно компьютер
а после перескажешь
потомкам
также молчаливо
тебя тишина не пугает
и прилив волн
и таинственный
трепет шёлковой ткани
на бёдрах девушки
вышедшей навстречу
вернувшемуся из плавания
он скажет тебе
– здравствуй сфинкс –
и ты также молча
ответишь ему приветом
и тогда он поймёт
что вернулся домой
***
Мои венгерские ботинки
тёмно-синего цвета…
абсолютное совершенство –
даже когда на подошвах
появились дырки,
я не мог с ними расстаться.
Они удивительно мне подходили,
я надевал их дома
и писал в них стихи,
стихи получались почти такие же
изящные как ботинки!
Привет Илье Зданевичу, который говорил:
»Башмак прекраснее Венеры Милосской»
Марина Гершенович
***
Луна заходит с разворота,
Вплывает в тёмное окно.
И ночи тёплое болото
Бог знает чем населено.
Стрекочет, скачет, дышит, ноет,
И вьётся как веретено,
Нерукотворное земное –
Оно на жизнь обречено.
Оно не доброе, не злое,
На нём невинности тавро.
И нежность тонкою иглою
Беззвучно входит под ребро.
***
Промолчи, если нечего больше сказать.
Если незачем узел на память вязать.
За тебя мне деревья ответят грядущей весной.
Был бы ветер, а ветер едва поспевает за мной.
Это прежде, когда всё казалось чужим и большим
В этом мире, не думали мы, что грешим.
А теперь ты не знаешь, как надо со мной поступить.
Ты ведь тянешь на дно, а меня ещё рано топить.
Я ещё пригожусь, не тебе, так ему или ей,
Если выплыву где-нибудь, точно не в жизни твоей.
Для меня не останется места. По всей широте
Будут новые люди на лодочках, эти и те,
Бороздить океан, что зовёшь ты пространством своим.
Поднимаю стакан я за тех, кто пресытится им!
Для меня океан твой, любимый, когда я одна,
Капля влаги в стакане, что я осушила до дна.
В этом малом остатке нет жизни и гибели нет,
Хоть на добрую треть из воды состоит белый свет.
– Я воды не боюсь.
Так сказала когда-то Муму
Перед тем, как исчезнуть, глухому дружку своему.
МОЛИТВА
Кто из Твоих подопечных,
призванных на небе жить,
может служить Тебе вечно,
верой и правдой служить?
Кто, онемев от усердья
и от любви поумнев,
ждет от Тебя милосердья
и усмиряет Твой гнев?
Птицы небесные… Звери…
Буйвол и лев, и орёл –
входят сквозь узкие двери,
чтобы стеречь Твой Престол.
Все повинуются знаку
щедрой десницы Твоей.
Боже, оставь мне собаку!
Я позабочусь о ней.
Я пред Твоей белизною
в большем долгу, чем она.
Пусть она будет со мною,
если Тебе не нужна.
Сергей Гладких
Из Дмитрия Александровича Пригова
***
Als ganz allein, gleich einer Himmelsmacht
Herr Josif Stalin überm Lande kreiste,
Wer hätte ihn von unten angeschossen?
Es trifft die Himmlischen von unten keine Macht.
Doch ward er immerhin von oben angeschossen –
Es hat ihn doch erwischt
***
Hier auf dem Posten steht der Milijönär,
Ihm bis nach Wnukowo das ganze Land eröffnet sich.
Nach West und Ost blickt der Milizjönär.
Und eine Leere plötzlich ihm eröffnet sich
Und er als Mittelpunkt – der Milizionär.
Man sieht vom weiten her den Milizionär,
Man sieht vom Osten her den Milizionär,
Und auch vom Süden her den Milizionär,
Man sieht vom Meere her den Milizionär,
Ja, selbst vom Himmel her den Milizionär,
Aus tiefster Erdschicht gar…
Sag einer, er verstecke sich.
***
Das Volk: es teilt sich in Nichtvolk
Und Volk im eigentlichen Sinne.
Wer Nichtvolk ist, ist nicht gleich Wechselbalg,
Doch Mißgeburt, in einem höheren Sinne.
Wer ist Volk – nun nicht gleich DAS Volk,
Jedoch des Volks Vertretung?
Wo man nicht weiß den Punkt – HIER sei das Volk.
Bringt’s aber auf den Punkt: es GIBT ein Volk! Und Punkt.
***
Begreiflich ist das Volk von einer Seite,
Von einer anderen hingegen unbegreiflich.
So hängt es davon ab, wie du es angehst, von welcher Seite –
Von der begreiflichen oder von der, die unbegreiflich.
Doch du bist ihm begreiflich, gleich, von welcher Seite,
Beziehungsweise, gleich, von welcher Seite unbegreiflich.
Du bist umringt und hast gar keine Seite,
Wo du begreiflich wärst, beziehungsweise unbegreiflich.
Анатолий Гринвальд
МАНТРА ДОЖДЯ
умирай моя боль умирай
умирай одиноко жестоко
и бумагу собою марай
как помадой марались щёки
начинай моя боль начинай
снимать с сердца осеннюю стружку
и гаси о запястье чинарь
чтоб болело сильней но снаружи
научи моя боль научи
как подняться сегодня со стула
замолчи моя боль замолчи
как горнист налетевший на пулю
берегись моя боль берегись
чтобы больше она не приснилась
перегнись моя боль перегнись
на мосту мийо через перила
торопи моя боль торопи
дни недели и годы расплаты
дотерпи моя боль дотерпи
до ночного ларька автострады
КАЖДЫЙ ОХОТНИК ЖЕЛАЕТ ЗНАТЬ
москва слезам не верит но гламуру
возможно что и верит в эти дни
там и при свете рядовые мура
привыкли не отбрасывать тени
москва читает глянцевую прозу
и слов плакатных бывший ростовщик
на триумфальной площади из бронзы
там маяковский во весь рост молчит
там от давления небес хрустят суставы
там сверху сыплется не снег скорей зола
там понаехали и жить совсем остались
там добрый царь и злые мусора
там девушки привыкшие к аналу
по майклу джексону взаправдашно скорбят
там диктор первого российского канала
читая новости сканирует тебя
там сталинист на кухне нищ и важен
мусолит думу о величии былом
там пахнет космосом из всех замочных скважин
как только что постиранным бельём
Хендрик Джексон
ANSICHTKARTE ANO.M.
Ich lebe in einem mittelalterlichrohen Bruchgemäuer
An den Wäscheleinen hängen slavische Stoffreste
Kein Hellenismus wärmt mich, den Ofen füttert man
hier mit Schwefelkohlen, das Hufeisen hängt wohl
nicht über der Schwelle, Beifall bringt ein Grunzen
in heidnischen Aufruhrlauten. Dafür gibt es auch kein
Eldorado kein körperloses Summen von tausend
Lichtern, kein gänsefüßiges Vollstopfen mit Anmerkungen
zu dieser und jener unersetzlichen Lotophagentinktur.
Nur ein wadenhaariges Lachen an der Stellwand
gegenüber oder das unendliche Tramzirpen über den
Brandmauern, das umdöste Nicken ins Ungefertigte.
Jetzt aber kommen die römer und trinken diverse
coctails, nicken mir freundlich auf zuruf die uhrzeit zu.
freilich nicht die deine, batjuschka, im warmen pelz.
HEILIGENDAMM
Du schriebst Briefe aus Salz, gewachsene Kristalle der Zunge,
an aufgeworfenen gleichförmigen Wällen entlang
Rolltest Du dich in gemeinsame Legenden, in die Länge gestrandete
Tage, Tränen floßen, im Bild einer Beständigkeit
Wartetest Du jeden Tag, schlafend zwischen Erker und Meer;
Über vernachlässigte Wege, scharfkantige Felsen
Unsere Streifzüge, die verfallenen Villen, bucklige Wellen
endlos wie Wörterketten, auf dem Nachtisch.
Kleine Ortschaften mit holprigen Namen, das Prasseln des
Fetts im entlegenen Fischverkauf, Geschirrklappern
Und später durch Regen wie durch drohendes Unheil zogen
lapidar einige Sonnenfäden, spannten sich auf.
Das Heft von den Nymphen, Sylphen und Wassergeistern in
der Tasche schlitterten wir entlang der zuge-
klappten Strandstühle, schwach beleuchtet vom Innern des Saals,
pendelnde Köpfe, Gummibäume, Besteck, unter
Verlegenem Hüsteln zogen wir weiter, draußen lief das Meer
aus in hellen Flocken, auf dem menschenleeren Steg
Lag einzig ein Junge, wie mir schien, und träumte von Sansibar.
für Saskia
Из Виктора Iванiва
***
Den Menschen würden, sagt man, zwei Vögel
innewohnen, von denen einer Körner pickt,
der Andere hingegen seitwärts lugend
anstatt zu picken, keck und suchend blickt.
Wie in den Augenwinkeln die Zimmer rotieren,
der eigene Kopf von einem Spiegel umrahmt,
mit gezückter Feder alles von sich abzuwehren,
stockverschluckt, die Eckenperspektivencam
Der eine Vogel schaut mit lustigen Augen
und führt den frühen Wurm hinters Licht.
Und singt, singt bis zum jähen Ertauben
bis neben ihm eine Scherbe herausbricht.
Nur wenn der eine schließlich verendet
fliegt der andere himmelwärts fort.
Aufgestoßen das Zimmer, ohne Wände,
das bedeutet: du bist nun tot.
Из Алексея Парщикова
IGEL
Igel: ein dunkler Prophet, der die Wurzel des Himmels zieht,
dessen Nadelbett den Leib Sebastians durchspießt.
Sein Rücken: eine Vielheit, geschöpft wie durch ein Sieb,
und der doch in sich, ganz, abgesondert blieb.
Zisch ihn an – er erlischt, gleichsam durchbohrt. Trollt
sich fort. Pass auf, daß er nicht in den Kragen rollt!
Der Igel – ein Schlosserutensil; Tölpel, der einen Twist hinlegt.
Abfallkorb an der Haltestelle, von einer Schneewächte verdeckt.
Bei Frauen stehen seine Nadeln still, wie in Futteralen.
Verträumten Männern wird er das Kinn zermahlen.
Das Verschwinden des Igels – ein trockener Auspuffknall.
Auferstanden? –Dann schüttel dich aus! Nadeln überall!
Дмитрий Драгилёв
* * *
Что тебе снится, Аврора? Снится рыба, возможно,
корюшка
Карикатуры Бидструпа, впервые опубликованные в
латышском журнале "Дадзис"
Курица в клубе " Буэна Виста", рижская холодрыга, старая радиола и ещё кое-что
Сценарий какого-нибудь господина Миндадзе
Иногда проплывают пироги или симфонические пироги
и
Нелепые изумруды мензуральной нотации, бумеранги и
томагавки, тапки
Мортиры и свечи, лонги и бревисы, и другие
Расспросил я об этом флотского музыканта первого
ранга в отставке
Капитан-музыкант под козырек взял скучно,
представившись игроком запасным
А потом, на минуту задумавшись, он изрёк
Второй флажок на висящей восьмушке (с неправильной
стороны)
Превращает её в маленький якорёк
ПЕТЕРИСУ
БИЕЗАЙСУ, КАПИТАНУ ДАЛЬНЕГО ПЛАВАНИЯ
Может быть, это дикость, но о сказках на сон
грядущий мы никого не просили
Приготовьте себе валерьянки, вспомним детали,
поговорим за жизнь
Пересечённая местность наскучила очень сильно
Трудно обойтись без дигитальных пружин
Русский стандарт – мальчишество, коломенская
верста
Встречается редко, под танго Строка или
Пьяццоллы "Verano porteno"
Налей некоторое количество граммов, начиная от
ста
Колено великолепно, но мы обсудим корректоров и
их грамматические антенны
Некоторых не устраивает ферзь в плаще
Настораживает брезгливость избыточная или
усатость
Остается морочить девушек чем-нибудь запылившимся
и вообще
Потерявшим культовый статус
(Для этой цели захвачу с собою ноутбук):
Есть такая порода бигль – кое-кто не считает её собакой
Пароход двухпалубный, одновинтовый, со средней надстройкой и полубаком
Имел пару мачт и еще дымовую трубу*
Где-то здесь репетировал Цфасман и терпеливые " Moscow Kids" его
Зажигали Советов люстры, речи любого Герасима
слышать могла Тверская…
Спросишь о стрелке – что было? – не ведаю, но
допускаю –
Встреча "Красина" и "Челюскина" в проливе
Б.А. Вилькицкого*
ИЗ ТЕКСТОВ РАЗНЫХ ЛЕТ
ДИАЛОГ
1.
решение с запасом крутизны
ты давеча заметил что нигде
не значится заведомая ложь
работа отвечающая дня
задачам и потребностям усвой
такой простой быт нудный распахни
окно на стадион «Динамо» сам себя
(и кружку) подпираешь и бумаг
тесьмы катушку бухту одолжи
спешите в Ригу – способ не стареть!
2.
Найдётся адресат и на Луне
Но в Энск ты писем лучше не пиши
Как в город отвечающий но не
Являющий лягушку камыши
Забудь короны не было на мост
вползает тараканом товарняк
Быки резные скрежет на износ
И полукруглой фермы пятерня
А в Баде – воздух, в Баде на курорте
Затерянном в отсеках обещаний
По теме (если честно) по природе
Которая туриста не прельщает
Борис Замятин
ИЗ
ЕВРОПЕЙСКОЙ ПОЭЗИИ
Иоганн Вольфганг Гёте
ШТИЛЬ НА МОРЕ
Полный
штиль царит на море,
И
глядит моряк с тоской,
Но в
сверкающем просторе
Нет
морщинки ни одной,
Ни волны, ни дуновенья,
Гладь
и больше ничего…
Даже
в страшном отдаленье
Всё
пустынно и мертво.
Перси
Биши Шелли
***
Затёрто
слово, как сюртук,
В пыли и
пятнах,
Но чувства
искренность, мой друг,
Без слов
понятна.
Пускай
благоразумья яд
Надежду
губит,
Дороже мне
твой тёплый взгляд,
Чем чьи-то
губы.
И если я
любви твоей,
Увы, не стою,
Душою сердце
отогрей,
Будь мне
сестрою.
Так бабочка
из тьмы летит
К лучам
восхода,
Так жаждой
света нас роднит
Сама природа.
ОСКАР УАЙЛЬД
ДОМ ШЛЮХИ
Cледами
танцевальных пар
Луной залитый
тротуар
Повел нас к
окнам дома шлюхи.
Оркестр Штрауса
играл,
Но крики
наполняли зал,
Как-будто
гости были глухи.
Как
фантастический узор
Причудливых
видений хор
Мелькал на
фоне занавесок,
Со скрипкой и
рожком не в лад,
Как в вихре
черный листопад,
Кружились
цепи арабесок.
Скелетами на
маскарад
Худых
марионеток ряд
Проплыл в
томительной кадрили,
И, за руки
друг друга взяв,
Они смеялись,
станцевав,
И смехом душу
леденили.
Порою та, что
впереди,
Ласкала черта
на груди,
С ним вместе
что-то напевая,
Порою
наводила страх
Та, что с
сигарою в зубах,
В окне
курила, как живая.
Своей любимой
я сказал:
“Там мертвецы
сошлись на бал,
В пыли
могильной кружат лица”.
Но, скрипкой
заворожена,
В дом
призраков ушла она,
Чтоб никогда
не возвратиться.
Сфальшивил
сразу скрипки звук,
Танцоры все
устали вдруг,
Утихло эхо
пляски звонкой.
Заря по
длинной мостовой
В чулках с
серябрянной канвой
Вползла
испуганной девчонкой.
Генрих Киршбаум
MEZZOGIORNO
Ровно в полдень,
в ослеплённый жарою час
ящерица выныривает из щепки тени
на раскалённый камень
потрескавшейся ступени
и замирает.
Внизу, из лазури залива
чернеет базальтовый риф.
В заросших жухлым плющом
кущах былых террас
ещё мелькает
пыльное серебро олив.
МУМИЁ
В щелях по голым горам –
терпкий тлен,
живица из рытвин,
открытых ран
еловых колен.
Перекис каучук;
жгут медовых желёз
сжал молочайный яд гадюк,
кал галок и коз.
Воск, вязкий кристалл
зарос лишайной смолой;
дубильный сплав,
канифольный слой
заживо разжевал
прах мшистых трав,
кровь и пот скал.
ВАЛУНЫ
Холодная хмурь
по предгорным холмам
оседала на дно долины.
Порываясь то в морось,
то в лысый ливень,
крапал туман.
В требухе буреломов
плыли и пенились пни.
На отмели,
грязью гальки и глины
оголены,
зрели горечью
корневища полыни.
В деснах склонов шатались
белые валуны.
ЗАЛЕДЬ
Прорезáли вдребезги
заледь у переката,
стыли кривыми выями
тростники.
Под выкрики выпи
заиндевело выли,
скрипели колки реки.
Звенело зимнее пиццикато.
Вячеслав Куприянов
ВРЕМЯ ПЛЫВЁТ
Плыть
быстрее течения времени,
Видеть
всюду следы человека –
Мелькает
в водах Днепра седая голова Перуна,
Псы-рыцари
идут с мечом на дно Чудского озера,
Балтика
окном вставляется в каждую избу,
Волна
Иртыша поблескивает панцирем Ермака,
От моря
идет открывать Академию Ломоносов,
Открывать
Антарктиду идут русские бриги,
Север,
светлый, как имя Седова,
Плывет
перед глазами, как свет
Перед
глазами летящих впереди света,
По
Чёрному морю за светом плывет Потёмкин,
Аврора
сдвигает с места шестую часть света,
Вокруг
света плывёт и плывёт,
Свет
плывёт
Перед
взором взлетающих в небо –
О
русская земля,
Ты уже среди
звёзд!
ВРЕМЯ ЛЕТИТ
Время летит.
Души древних греков в полёте
Свою родину видят уже
Меркнущей точкой:
По стопам гекзаметров
Они поднялись наконец до своих
Богов и героев. Они пролетают
Мимо Лебедя, мимо
Кита (это море!), Кентавр
(Это твердь!) оглядывается им вослед.
Архимед
С головой уходит в Млечный Путь, –
Эврика! – восклицает и вытесняет
Звезды: над землей влюблённые
Глаза поднимают на метеорный дождь,
Их любовь –
Архимедова точка опоры.
Сократ
Вместо чаши с ядом
Держит чаши Весов: на них
Возвышенное перевешивает,
Уходит вниз. Мудрец
Пытает летящее время, софиста:
На какой же из чаш
Оставленная на произвол
Учеников и книг
Земля? Время
Летит.
УТЕЧКА МОЗГОВ
И хлынул мозг из головы России
растекся по всей земле чёрной нефтью
Утечка головного мозга
вдоль по спинному мозгу
в сторону копчика
Уже некого бить по голове
Утечка высшей нервной деятельности
в сторону тропизма и таксиса
Утечка реки Волги
в сторону Атлантического океана
Утечка левого полушария
в сторону правого
не уравновешивается утечкой
правого в сторону левого
Утечка Земного шара
в сторону Полярного круга
под марш Прощание славянки
Утечка Солнца
куда-то за пределы
своей солнечной системы
мимо огненной
русской земли
Александр Лайко
ИЗ СТАРЫХ И НОВЫХ
ТЕТРАДОК
СЕДЬМОЕ НОЯБРЯ
Печальный дождь, как жизнь в стране
Родимой, где не забалýешь,
Что сумерками утро жáлуешь
И бродишь сумраком во мне?
Часть улицы плывёт в окне,
И алые подтёки транспаранта
Как промельки трамвая, трáнспорта,
О казнях помнящего, о войне…
КЛУБ КАЛИНИНА
В иной какой-то жизни – так давно –
Ходил я в чёрно-белое кино,
И клуб Калинина, дом деревянный,
Скрипел, этюд играя фортепьянный.
Потом здесь жил конструктор Королёв,
Который палачам своим готов
Ни пить, ни есть, ни спать – клепать ракеты…
Но дальше про кино, а не про это.
«Про это» – разговор совсем другой –
Почто же прогибался он дугой
Перед вождями, пил чаёк с чекистом
И в этом доме гостевал нечистом…
А в зале наконец-то гаснет свет,
И та, которой краше в мире нет,
В двенадцати — картине — частной
Являлась Василисою Прекрасной.
Кощей побит – пусть сказочка стара –
Зло рухнуло, и вот он – свет добра –
/Увы, забыл фамилию актрисы/
Горит в глазах Прекрасной Василисы.
Совсем недавно кончилась война.
Землистый люд тянулся из «кина»
По улице, где вождь товарищ Сталин
Портретами повсюду был уставлен.
БАЛ
В любовных сердце упадает
стонах,
В музыке вальса, локонах,
поклонах;
Гвардеец брав, и князь
хорош – ей-ей! –
И маменьки глядят в
лорнет на оных,
Загадывая дочечкам мужей.
Ну, что ж, не зван – лишь по усам текло.
С младых ногтей
запомнились зело –
Ещё в школярстве – проза
и преданья,
Поэзии
«страданья-упованья»,
Дворянских гнёзд безумье
и тепло.
Вальсируют легко в стране
недужной
Виновники её паденья –
каждый…
В Берлине допиваю свой
бокал.
Замолк
оркестр. Короче – кончен бал!
* * *
Чем ближе смерть, тем явственней детали
Картинок жизни – каждый шаг и миг –
Одну из них явил мне твой двойник
В берлинском баре… Помнишь? – да едва ли! –
На Сретенке в сткляшке мы сидели,
Когда раздался грохот, звон и крик –
Скользнувши по столу, упал старик,
Кальсоны из его штанин синели.
Не угадать отседва свой уход.
Примчит повеса? Докторский уход?
Вполне ведь может вывернуть и так,
Когда в апоплексическом ударе,
Как тот старик, ты попадёшь впросак
На Сретенке или в немецком баре.
* * *
Где фрау Мацке? Почто не встречаю?
Не то, что не чаю выпить с ней чаю,
Я с этой фрау был мало знаком –
Morgen! – приветствовал. Или кивком.
Почто не встречаю я маленькой Мацке
В стоптанных туфлях, в шляпке дурацкой?
Она умерла где-то ранней весной,
Соседка по дому – этаж надо мной.
Да кто мне она? Да и я ей не нужен.
Но чудится вдруг – стала улица уже,
Дома что ли ниже, пиво пожиже.
Вот вроде она, но подходишь поближе…
Почто не хватает мне старенькой Мацке
В стоптанных туфлях, в шляпке дурацкой?
ХАВА
Сейчас
разверзнется, сейчас произойдёт
Решение от
бремени, и чудо
В
который раз означит свой приход –
Плод явится из рваных мышц,
оттуда,
И вышней волею жизнь не прервёт
Свой тайный путь
и смысл неясный…
И женщина мычит
и воет, и орёт.
Неужто впрямь
трудания напрасны –
Всё только блуд
и кровь, и пот?..
Вадим Фадин
* * *
Как ни старается народ,
пока он пьёт или поёт,
угрюм знакомый околоток
в глубинах средней полосы.
Парик напудрив для красы,
горазд российский самородок
пропить казённые часы,
другой – пропьёт возможный ум,
так и живём. Властитель дум
не находил подвластных сроду,
в усадьбе сидя у окна,
откуда церковка видна.
Кому-то – жизнь среди народу,
кому-то – ощущенье дна.
* * *
Игрушка Люмьеров явила особенный кадр:
носильщик несёт чемоданы – декабрь – дебаркадер
не меньше собора в Милане. Секрет мирозданья
вот-вот будет выдан движением тени в стекле
(так тайна рассказа трепещет в листке на столе).
В потёмках вокзала предвидится зал ожиданья,
набитый людьми, проводящими время в тепле.
Все – ждут.
Среди прочих заметны влюблённые пары:
одно из условий любви – нарастая по пара-
болическим правилам, быть без истории вовсе;
любовь не выносит оставленных в зеркале лиц.
И лучшее – ждать. И любовники падают ниц,
пальто подстелив.
Время тонет в искусственном ворсе,
утратив надежду скользнуть на равнины страниц.
Все – ждут.
Кто убог, кто обижен – ждут новых пришествий,
и ждут понятые средь белого дня происшествий,
и ждут назначения пенсии взрослые люди,
иные – работы, какую бы славно начать,
и ждут сочинители – книгу подпишут в печать,
и дамы, боясь сквозняков, рассчитали, что будет
когда-нибудь время, в котором забудут печаль.
А мы – не пугаемся старости, те, кто снаружи,
поэтому – вдруг умираем, как птицы от стужи:
летели – и камнем. Расставят за нас запятые,
ведь кто-нибудь ждёт, что стеклом изойдёт потолок.
И если, бесформенный, брошен на площадь платок,
тогда вырастают заждавшиеся понятые,
впустив на мгновение в двери свободы глоток.
* * *
За час до отхода останется сущая пропасть
несделанных дел и никем не написанных писем,
а с ними – тоска по ещё не облётанным высям
несчастных любовей, и это банально и – пропись,
и этот не прожитый час наперёд ненавистен
за то, что всего не успеть до удара курантов,
который отмерит отрезок от шпалы до шпалы;
лицо машиниста скрывается в облаке пара,
за час до отъезда решаются судьбы талантов,
врагов и влюблённых и даже венчаются пары,
за час до отхода сдвигают отставшие стрелки,
и нам невдомёк: часовой изменяется пояс,
и стрелочник волен спасаться побегом на полюс,
он будет оправдан,
а мне – исправлять недоделки,
и так никогда, никогда не отправится поезд.