Опубликовано в журнале Студия, номер 16, 2012
* * *
Дикое время, пропахшее водкой и потом,
Завтра не будет меня и тебя, ну и пусть
Будут работать за нас полтора землекопа,
Новое время, я больше тебя не боюсь!
Слово моё догорело, и скоро погаснет,
Пепел его не выносят, как сор из избы,
Господи, как это страшное время прекрасно,
Как же обидно его отдавать без борьбы…
* * *
Подогретая пицца, Путиловский автовокзал.
Поздоровался с кем-то, он, кажется, тоже филолог,
Только жил не в общаге, а с другом квартиру снимал.
Что останется в мире? От Хаткиной — “кружка по кругу”,
От меня — ничего, видно участь моя такова!
Но на стыке веков мы легко понимали друг друга:
Полюбившему Слово уже безразличны слова.
* * *
Она так любила подарки,
Не зная печали на вкус.
Зачем же сонеты Петрарки
Учила она наизусть?
В ней зелень цветущего Рима
Срослась со степною травой,
Любовь сочетает незримо
Осколки души мировой.
Вселенская мера единства,
Вселенская мера тепла,
Над страхом её материнства
Смеются твои зеркала.
Короткая встреча случайна,
Мир страшен, законы просты,
И будет холодная спальня
Голгофой её чистоты.
* * *
Автостопом дойти до Москвы хотел.
А у рыбы, наверное, легкая смерть
И филе двести граммов на выходе.
Рыбьим глазом смотрел на луну, а в ночи —
Очертанья предметов пугающи.
Громко били крылом, подгоняли сычи
Отстающих и неуспевающих.
А когда добрались — через тысячи верст,
Я мечтал, как здесь все обустроится:
Вверх Останкинской башни поднимется перст,
А под землю шагнут метростроевцы.
* * *
Какое странное подобие:
Ломая тонкий лёд стихов,
Мы поднимаем, как надгробия,
Живые оболочки слов.
И внутренний огонь, заложенный
Усильем горького труда,
Готов погаснуть, потревоженный,
Но не погаснет никогда.
Пока искусство толкования,
Живосечение твоё,
Твоё учёное незнание —
Необходимое страдание
И испытание моё.
Пока люблю тебя, как брата я,
Не понимая почему,
Как на одном кресте распятые,
Живём одной мечтой крылатою
И служим богу одному.
* * *
Это слишком опасно,
Лучше я помолюсь перед сном,
Новый мир и прекрасный
Распускается дивным цветком.
Мы о смерти не знали,
Новый мир погрузился во тьму.
Мы теперь не сполна ли
Оплатили его новизну?
Я теперь, как незрячий,
И напрасно живу на земле,
Только пули горячей
Не хватает в моей голове.
* * *
Я поверил тебе, и теперь мне не спится,
И тревогой отравлены ночи и дни.
Как в пустыню сомнений смогли воплотиться
Все надежды, труды и старанья мои.
Я даю тебе стих, как регалии власти.
Поглумись поскорей – прочитаешь потом.
Каждый звук теребя, раздирая на части
Всё, что было живым, всё, что было стихом.
Если муку мою ты сумеешь уменьшить,
Если сможешь лишить этих крыльев – лиши,
Чтоб не знать ни молвы, ни предательства женщин,
Чтобы мира не знать, поселившись в глуши…
* * *
Слово каплей казалось, но в нём мне
Целый мир открывался живой,
И тащил, как мешок неподъёмный,
И волок я его за собой.
Мучил лиру и выгнул в дугу я,
И сломал, и оставил её,
Чтобы эту тоску мировую
Переплавить в призванье моё.
Красок взял я, каких захотела
Птица, что прилетала ко мне,
И ожившая песня звенела
На залитом дождём полотне.
* * *
Как из глины словесной, еще возникают дома.
Тень скользнула легко и затихла, как платье на стуле, —
Это через Крещатик неслышно прошли времена.
Суеверья отбросим! У прошлого нет повторенья.
Если встретимся снова под тенью каштанов твоих,
Ты узнаешь нас, Киев, как будто одно поколенье
Вобрало в себя боль и страдания всех остальных.
* * *
Я спросил у неба: “Навсегда ли,
Эти сёла, эти города,
Синевою залитые дали…”
Небо отвечало: “Навсегда”.
Я спросил: “Поэзия уйдёт ли,
(Слово канет в лету, что тогда?)”
Голос был серьезен и отчетлив,
Небо отвечало: “Никогда”.