Опубликовано в журнале Студия, номер 15, 2011
Александр ГРАБАРЬ
ГЕРМАНИЯ
М.Л.
Зима. Вот Брейгель, торжествуя,
на дровнях обновляет путь
в далекую Одну Шестую,
такую вовсе не простую,
где так и тянет заглянуть
в трактирчик местного барокко
и, взяв сосисок и пивка,
взирать из русского далёка
на затхлый Запад свысока.
Зима. Луна, как знак почета
вверху готических руин,
то где-то заскрипят
ворота,
то где-то зазвенит
кувшин.
Трамвайчик катит
безнадёжно
в виду
неоновых орбит,
и
Бранденбургская таможня
на страже
Родины стоит.
Зима. Германия под снегом
напоминает мне Москву,
всё рáвно
перед звёздным небом,
и с первой встречи на
мосту,
и до последней на вокзале,
пока еще
тянулась нить,
мы так друг
другу не сказали…
да и не стоит
говорить.
Зима. Европа на ладони
у косоглазого стрелка,
не будет трещины в бетоне,
не дрогнет желтая рука.
Не нам бояться злых скитальцев
на длинношеих скакунах!
Пусть Рейн сочится между пальцев
и замки
сыплются в кулак.
* * *
Зима. Разверзнув немоту,
как в первый раз, чужой, тяжелый
язык, проснувшийся во рту,
вращает голые глаголы.
Он вырваться желает прочь
за рамки прозы и протеза,
и тихо отступает ночь
во имя мира и
прогресса.
Зима. О,
тайнопись души,
значки, как
птицы над собором,
опровергая
рубежи,
ложатся
простеньким узором.
А вдруг одна
из этих птиц,
узрев
Германию с изнанки,
нарушив
множество границ,
найдет твой
домик на Таганке.
Зима. Такая
же зима,
как там, ну,
может быть, теплее.
Здесь так же
долго ждут письма,
и так же
насморком болеют:
так носовой достав платок,
мне перешедший по наследству,
я совершаю марш-бросок
в своё
безвизовое детство.
Зима. В старинный чемодан
под платье маскирую память.
Но не шагнуть назад в туман,
и ничего там не исправить.
Махнем последний раз рукой
кремлевским звёздочкам со вздохом,
пока есть воля и покой
нам и без
счастья жить неплохо.
* * *
Зима. Ползёт
уныло ртуть
всё ниже от
нуля и ниже,
и Брейгель
обновляет путь
уже в
каком-нибудь Париже.
Гоняет мысли
на ветру
(но без особого
размаха),
и даже
Шварцвальд по утру
похож на шапку
Мономаха.
Зима. Такая
красота,
что хочется
закрыть окошко.
Но снег белеет
неспроста,
и тает только понарошку.
Он сокращает
наш разрыв,
грозит
вернуться, повториться,
храня старинный негатив
далекой северной столицы.
Зима. Дома утеплены.
Цвета, движения нерезки,
и в ожидании весны
удобней думать по-немецки.
Уж так уж тут заведено:
болтать на порченой
латыни,
надеть носки, закрыть
окно,
забыться тяжким на перине.
Зима. Из камня и стекла
(с печными
трубами, конечно)
Германия не так мала,
чтоб показаться
бесконечной.
Она, должно быть, встретив нас,
так и останется перроном,
и, запивая Швепсом Шнапс,
я чувствую себя
шпионом.
* * *
Зима. Еще одна
зима,
прозрачный
снег лежит устало,
как будто в
старом синема
ты смотришь
фильму без начала:
какой-то
карточный пейзаж,
все есть, но
скромно, понемножку,
сидит
никчемный персонаж,
как в
зеркало, глядясь в окошко.
Зима. Мороз
бьет наугад,
размыло над
собором стаю,
по кладбищу имен и дат
иду, следов
не оставляя.
На то и снег,
чтобы хранить
следы,
оставленные мною,
на то и снег,
чтоб хоронить
их вновь под
свежей белизною.
22
февраля 1991, Köln
Письмо затерялось по вине сотрудника
нашей редакции и пролежало
ровно десять лет в старой папке. В этом году большой белый конверт с
этими стихами, присланный по почте, так как в то
время компьютеры
ещё широко не вошли в обиход, недавно был обнаружен. Мы приносим из-
винения автору
и публикуем эти зимние строки, которые за десятиле—
тие ничуть не постарели.
Редколлегия журнала.