Новые главы. Окончание
Опубликовано в журнале Студия, номер 14, 2010
МИХАИЛ АГУРСКИЙ
В этом номере журнала мы заканчиваем публикацию глав, не вошедших в книгу известного диссидента Михаила Агурского “Пепел Клааса”( Иерусалим,1996), любезно предоставленных нам вдовой автора Верой Агурской. Начало в №№ 4,5,6,7,9,10,11, 12и 13 “Студии/Studio”. Редколлегия
ДЕЛА ЕВРЕЙСКИЕ
Ах, Мойшеле, смотри как интересно:
Алэф — А,
Бейт — Б,
Гимел — Г.
Моше Тейф в переводе Ю.Мориц
Уезжал Воронель, издававший самиздатский журнал “Евреи в СССР”. В Москве журнал почти не имел хождения, и вряд ли существовало его экземпляров больше одной закладки на пишущей машинке, но зато был широко известен за границей. Воронель попросил меня формально возглавлять этот журнал после его отъезда, хотя вся практическая работа должна была делаться Рафой Нудельманом и Ильей Рубиным. Но они еще не подавали заявления о выезде и им опасно было ставить свои имя как ответственных за издание. Таким образом, я мыслился чем-то вроде зитц-председателя. Я дал на это согласие.
Я уже твердо решил изменить свою специальность и при первой же возможности полностью отдаться гуманитарным наукам. Но я не надеялся сделать это сразу после приезда в Израиль. Я планировал сначала промежуточную работу, поступив учиться или же, если удастся, защитить гуманитарную диссертацию. Пока же я мог временно работать инженером или найти научную работу типа той, которую вел в ИАТе. С этой целью я стал посещать семинар Александра Яковлевича Лернера, где принимали участие такие ученые как Лунц, Браиловский и Файн. Вместе с моей работой в ВИНИТИ это позволило мне не отрываться от прежней специальности! Правда, посещение этого семинара стало втягивать меня в конфликты между разными группировками в среде отказников, от чего я старался всячески уклоняться.
Кроме того, я давно посещал гуманитарный семинар Виталия Рубина, который одно время привлекал много народу, но был гораздо более текучий, так как гуманитарщики быстрее уезжали. На этом семинаре я впервые в докладе Димы Сегала услышал изложение книги Гершома Шолема о еврейском мистицизме и Каббале. Я также сделал несколько докладов на этом семинаре.
Я несколько раз принимался учить иврит, вначале с Левой Коганом, но он уехал, потом с моим другом Вольфом Московичем, который тоже yexaл, и, наконец, с Валей Рогинской, которая уехала после двух уроков, на которых я присутствовал.
В конце 73-го года я отправил в Штаты на имя одного из моих юных покровителей Гари Блэра микрофильм письма моего отца Шахно Эпштейну. Микрофильм мне сделал Валя Турчин. Через год Виталий Рубин дал мне копию этого письма, уже переведенного на английский в журнале. Из комментариев был ясно, что вначале, кто-то даже принял письмо за фальшивку. Уж не я ли с моим отличным знанием идиш сделал ее? Я был очень рад.
Уже года два стали поступать противоречивые слухи об A.M., который на многие годы исчез с моего горизонта, и я даже стал сомневаться в том, жив ли он. Сначала мне сказали, что он имеет отношение к двадцатке ленинградской синагоги и отговаривает евреев уезжать, а потом вдруг сам уехал.
САНА ХАССАН
Мой Ибрагим поет, как Авраам,
Якув как Яков,
Вот Иса — Иисус.
Муса — мой Моисей по вечерам.
Олжас Сулейменов
В то время развернула бурную активность египтянка Сана Хассан, жившая в Америке. Она вступила в диалог с левыми израильтянами, что само по себе было необычно. Мне попался “Нью-Йорк ревью оф букс” с ее статьей по ближневосточному вопросу. Я тут же послал туда письмо, которое не было опубликовано. Мое письмо говорит, что я уже тогда занимал позицию, которую можно было бы назвать militant left.
Уважаемая редакция!
Статья Саны Хассан, несмотря на то что она быть может отражает только её личные взгляды или же взгляды немногочисленной группы, производит сильное впечатление. Она вселяет надежды на то, что когда-нибудь еврейский и арабский народы будут жить в мире и дружбе. Сану Хассан отличает искреннее стремление понять внутренний мир Израиля, смысл eго устремлений. С другой стороны она старается убедить израильтян в том, что палестинцы это не сборище убийц, а обманутые, доведенные до отчаяния люди, с которыми следует и можно найти компромисс. Независимо от тех или иных конкретных мнений Саны Хассан, можно с уверенностью сказать, что диалог с Израилем, с еврейским миром, начатый ею, будет весьма плодотворным, что бы ни произошло в ближайшем будущем на Ближнем Востоке. Индивидуальные усилия нередко бывают более успешными, чем усилия правительств или военные действия.
В течение многих лет у меня постепенно крепнет вот какое убеждение: истинная трагедия палестинских беженцев состоит в том, что они оказались жертвой самой бесстыдной социальной эксплуатации со стороны арабских правительств, как правильно замечает и Сана Хассан. Я полагаю, что массовое бегство арабов в1948 — 49 годах было в значительной мере организовано теми арабскими кругами, которые следили, чтобы проблема беженцев привлекла к себе международное внимание и была использована в политической борьбе против Израиля. Я не буду ссылаться в этом случае на еврейские источники. Однако, мой друг Евангелия Лисенкова, проживающая ныне в Москве, гречанка, родившаяся в Иерусалиме и удочеренная русской монахиней, рассказывала мне, как в 1948 году в её присутствии группа вооружённых арабов ворвалась в русский женский монастырь в Иерусалиме и потребовала от монахинь, чтобы они в течение нескольких минут покинули монастырь. В противном случае, заявили вооруженные арабы, они будут перебиты евреями. Когда же монахини отказались покинуть свой монастырь, арабы сами стали угрожать им собственной немедленной расправой. Монахини были спасены ворвавшимся в монастырь еврейским отрядом.
Создаётся впечатление, что страх перед евреями сознательно культивировался в корыстных целях тогдашними палестинскими лидерами. Судьба арабов в Израиле как после 1948 года, так и после I967года показывает, что страх перед физическим уничтожением со стороны евреев, был совершенно ложным. Если бы многочисленное арабское население не бежало в I948 году из Палестины, история этого района была бы совершенно иной.
Дальнейшая судьба палестинских беженцев ложится позорным пятном на арабские страны. Сотни тысяч еврейских беженцев из арабских стран были абсорбированы Израилем и другими странами. В то же время арабские беженцы были загнаны в палаточные лагеря, были лишены работы и будущего. Такую ситуацию ещё можно было оправдывать бедностью арабских стран в 50-е годы.
Но когда арабские страны стали получать баснословные прибыли, тяжёлое положение палестинских беженцев не могло быть оправдано ничем. Видно было, что арабские правители заботятся не о палестинцах, а только о том, чтобы направить их социальное недовольство на Израиль и предотвратить возможность социальных переворотов в своих странах. Западные левые, выступающие против Израиля, сами того не замечая, выступают орудием нефтяного империализма, стремящегося увековечить своё положение, направляя все силы арабских народов против Израиля.
СанаХассан права, по-видимому, в своём обвинении в адрес Израиля за его ориентацию на короля Хуссейна. Иордания несёт на себе огромную историческую ответственносгь за арабо-израилъский конфликт. Король Хуссейн одним из первых стал использовать палестинцев для разжигания этого конфликта в целях сохранения личной власти. Его теперешнее миролюбие есть лишь следствие его международной изоляции.
Израиль мог убедиться в том, что наибольшие трудности ему доставляли т.н. прозападные страны, такие как Иордания и Ливан, которые, пользуясь дипломатическим зонтиком западных стран, превратились в основную базу террористической деятельности против Израиля.
Когда палестинцы стали опасны для личной власти Хуссейна, он расправился с ними с такой жестокостью, которую нельзя представить ни в одной ответной акции Израиля. Наконец, очень мало шансов на то, что режим короля Хуссейна продержится сколько-нибудь длительное время.
Возникает подозрение, что недавнее решение Рабатской конференции относительно ООП представляет собой новый заговор арабского империализма против палестинцев. С изощрённостью чисто восточной интриги арабские нефтяные короли умышленно сняли свою ответственность за палестинцев, перенеся её на ООП с тем, чтобы ввести палестинцев в такой уровень конфронтации с Израилем, чтобы они были истреблены и перестали нарушать спокойствие арабских правителей, больше всего боящихся того, что палестинское движение не обернулось бы против них самих.
Очень трудно верить в искренность короля Фейсала или же эмира Кувейта, когда они якобы способствуют созданию левого государства в Палестине, которое стало бы им первым непосредственной угрозой. Боясь за судьбу Хуссейна, они заставили его отказаться от претензий на Палестину.
0днако, этим трагедия палестинцев не исчерпывается. В последнее время, благодаря недальновидности своего руководства, палестинцы оказались марионетками в руках советского и китайского империализма, единственная цель которых использование палестинцев как пушечного мяса для разжигания арабско-израильского конфликта, с помощью которого СССР и Китай пытаются закабалить арабский мир и шантажировать Запад.
Зависимость ООП от советского и китайского империализма резко ухудшает любые виды на мирное урегулирование. Трудно требовать от Израиля согласия на мини-государство, которое с большой вероятностью может превратиться в очаг постоянной угрозы миру, учитывая провозглашенный ООП авантюристический лозунг конечной ликвидации Израиля, легкомысленно поддержанный большинством ООН.
Вмешательство СССР и Китая в арабо-израильский конфликт создало главные трудности на пути его урегулирования.
Виталием Рубиным, Инессой Аксельрод и мною в апреле 1974 года было направлено открытое письмо в каирский журнал «Ахбар-аль-Яум», где указывалось на это. К сожалению, насколько нам известно, письмо не было опубликовано в этом журнале.
Положение на Ближнем Востоке не является безвыходным. Есть основания полагать, что если ООП откажется от ориентации на советский и китайский империализм, Израилю не будет больше оснований предпочитать в качестве своего восточного соседа короля Хуссейна. Теперешняя Иордания должна стать главной национальной базой палестинского народа. С другой стороны ООП должна в качестве предварительного условия прекратить всякие террористические акты против гражданского населения. Это может создать необходимые психологические предпосылки для прямых контактов между Израилем и палестинцами. Можно быть уверенным в том, что дружественная к Израилю арабская Палестина может стать процветающим государством, которое получит от Израиля всестороннюю помощь.Но в этом районе, как справедливо настаивает правительство Израиля, должно быть два государства.
Москва, 23 декабря 1974 г.
LOVE STORY
Грозят уолл-стритовцам гордо и смело
Их Белому дому и черному делу.
Зяма Тедесин в переводе А.Безыменского
В середине января Вика получила решительный отказ и от Мосфильма, она пробовала сунуться в ОВИР без характеристики, но безрезультатно. Оставалось идти в открытую. В последние мирные дни Вика устроила день рождения. Была там Бэлла Ахмадулина с мужем Борисом Мессерером, был режиссер Миша Богин, был мой приятель Эмма Бобров с женой и еще кое-то. Я получил, наконец, полномочия от Зои и Вики звать корреспондентов. На ближайшем семинаре у Лернера я встретил Боба Тота и назначил ему день и час в доме у Федоровых. Он должен был привести Криса Рена, но тот уехал лечить зубы в Финляндию.
Тем временем я репетировал то, что нужно сказать. Самым легким и испытанным путем была новая жалоба на власти. Не пускают! Я решил действовать иначе. Надо было сделать love story и так ее изложить, чтобы не было непосредственной атаки на власть. В книге Вики, опубликованной в Америке, рассказывается, что за Зоей Фёдоровой стал ухаживать Берия, и что её арест был в конечном счете его личной местью. Эта история была также частью первоначальной love story. Естественно, что версия зависела от меня, так как ни Зоя, ни Вика поанглийски не говорили.
Наконец, пришли Боб и журналист из “Нью-Йорк таймс”, заменявший Криса во время его отсутствия. Когда я дошел до Берии, Зоя, которая предположительно не знала английского, зло прервала меня:
— А что это вы о Берии рассказываете? Я что, об этом вас просила?
Сказались лагерные повадки. В последнюю секунду она испугалась. Корреспонденты переглянулись. Почва уходила из-под ног. Эта выходка Зои могла сорвать все.
— Извините ее, — вышел я из положения.- Она долго сидела, и вы должны понять ее опасения. Опустим все, что касается Берии.
Обстановка доверия восстановилась.
Наступили мучительные для Федоровых дни ожидания и неопределенности. Они не отходили от приемника. Прошли дня три и все еще ничего не было слышно.
— Что будет! Что будет! — причитала Зоя.
Ночью четвертого дня Голос Америки в программе для полуночников передал содержание статьи. Весть об этом облетела Москву: Зоя и Вика всегда были очень популярны. Жизнь у них дома перевернулась вверх дном. Их стали осаждать репортеры. Прибыла к ним и бригада Си-Би-эС, бравшая у меня интервью в роще. Позвонил адмирал. Рвала телефон Ира Кирк. Как я и предполагал, дело уходило от нее. Но и я стал терять над ним контроль. Не мог же я просиживать у Фёдоровых днями.
Атака повелась сразу с двух сторон. Однажды при мне явился господин лет шестидесяти, однорукий, худощавый и видавший виды. Отрекомендовался — Генри Грис, raving editor еженедельника “National Enquire”. Он не был аккредитован в Москве и находился в это время в СССР на конгрессе парапсихологии. Господин говорил по-русски с акцентом и сказал, что родом из Риги. Вероятно, он был немецкого происхождения. Он мне сразу здорово не понравился. В то время посадили советского парапсихолога, и я, естественно, решил, что и он заинтересован этим делом. Не тут-то было. Мистер Грис проявлял полное отсутствие интереса ко всему, что пахло оппозицией.
— Вы получите разрешение, — уверенно сказал мистер Грис, — я уже говорил об этом в АПН.
Странная прыть для неаккредитованного корреспондента!
— Мой журнал предлагает вам полностью оплатить поездку в США со всеми расходами, связанными с вашим пребыванием в Америке в обмен на исключительное право освещать вашу поездку.
— Мы подумаем, — ответил я, имея в виду несчастную Иру Кирк.
Но мистеру Грису не стоило класть палец в рот. Он тут же умахал в Штаты, явился к адмиралу, сказав ему, что он якобы уполномочен на это Викой и устроил ему звонок за свой счет в Москву. Вике же он сказал, что уполномочен на это адмиралом. Заинтересованные стороны друг друга не понимали, так что переводчик мистер Грис сразу стал хозяином положения.
В викиной книге говорится, что адмирал считал Гриса агентом ГБ. Ту же уверенность высказывали и некоторые американцы в Москве.
Но атака велась и на другом фронте. Вероятно, ГБ руководствовалось ложной концепцией того, что у нас с Викой роман, но никакого романа не было.
Так или иначе, ее решили вырвать из-под моего влияния. Возле нее мгновенно появился статист из балета Большого театра, эдакий русский Садко. О том, что ГБ широко пользуется балеринами, известно всем, но к его услугам есть там не только девицы. Садко сразу утащил Вику к себе, так что иностранные журналисты не могли к ней пробиться в самый разгар ее популярности. Зоя заволновалась:
— Мелик! Это же ГБ, я их по запаху знаю! Вы должны вмешаться!
— В какое положение Вы меня ставите? Чего ради я должен в это вмешиваться? И вообще, вспомните мое слово: все это ненадолго. Вы же Вику лучше меня знаете.
В один из таких разговоров я имел редкую возможность смотреть вместе с Зоей по телевизору ее самый первый фильм середины тридцатых годов, где ей было чуть больше двадцати.
ПОПРАВКА ДЖЕКСОНА
Свободно ты можешь всегда голодать, —
За это не будут тебя упрекать!
Свободно ходи у дверей ресторанов,
Где жрут бизнесмены телят и баранов!
Зяма Телесин в переводе А.Безыменского
Как только ТАСС 19 декабря 74 года передал сообщение о том, что СССР отказывается смягчить свою эмиграционную политику, я тут же передал по телефону следующее заявление: “Почти нет сомнений в том, что заявление ТАСС отражает острую внутреннюю борьбу и нестабильность советского руководства и имеет своей целью скомпрометировать тех его членов, которые ответственны за советско-американские переговоры. В то же время оно демонстрирует полное банкротство т.н. «тихой дипломатии» д-ра Киссинджера не только в этом районе мира, но и повсюду”.
19 декабря 1974 г
Это заявление было упомянуто в “Нью-Йорк Таймс”. И как только СССР расторг советско-американский торговый договор, я передал еще одно заявление, где вновь указывал на внутреннюю борьбу руководства и на полную ошибочность политики Киссинджера.
Вокруг поправки Джексона разгорелся диспут, в частности, вызванный очередной статьей Роя Медведева. Я решил пойти на необычный шаг и продолжить этот диспут у себя на квартире. Совершенно открыто я стал договариваться об этом по телефону, чтобы исключить спонтанные реакции ГБ. Я пригласи Роя Медведева, Турчина, Юру Орлова, Леню Бородина, Алика Гольдфарба. Были представлены все ведущие течения оппозиции: социалисты – Рой Медведев; либералы – Турчин и Орлов; сионисты – я и Алик; русские националисты – Бородин.
Собралось с десяток корреспондентов, и на сей раз они, видимо, договорились комментировать это, в общем, незаурядное событие.
Уходя, Нильс Удгаард засмеялся:
— Ну, после этого мне, кажется, вы здесь долго не задержитесь… Это было правдой, но “не задержаться” я мог в двух диаметрально противоположных направлениях: на Запад или на Восток…
ЖУРФИКС
Он совсем разнуздался, подлец,
Он отбился от рук.
Александр Галич
Начиная с конца 74-го года количество приходящих ко мне людей (без предупреждения из-за отсутствия телефона) так возросло, что жить стало невозможно. Я решил ввести журфикс, раз в неделю, чтобы в другие дни ко мне не приходили. На этот журфикс стали собираться десятки посетителей. Я открыто раздавал книги, в изобилии получаемые мною из-за границы, с условием возврата. Кто только у меня не был! Люди, о которых я знал понаслышке, к которым я и попасть не смог бы в нормальных условиях, приходили советоваться, просить поддержки и т.п.
Однажды на пороге моей двери возникла … “Вавилонская Башня”, ну не сама конечно, башня, а ее бывший редактор из Детгиза Анна Викторовна Ясиновская. Что сделала с человеком жизнь! Точь-в-точь как в анекдоте про Чапаева.: идут в Нью-Йорке Василий Иванович и Петька. А им навстречу Пеле. Василий Иванович спрашивает Петьку:
— Это кто такой?
— Солженицын.
— Как человека очернили!
Вот и Анна Викторовна. Из страстной любительницы русской литературы она оказалась столь же страстной иудеянкой. По ее просьбе я заказал ей вызов и связал с религиозными евреями, из которых самым лучшим и достойным был мой приятель Илья Эссас, в то время единственный органичный и цельный религиозный молодой еврей, пришедший к иудаизму не из богемы, как остальные, а из традиционной семьи.
Но поскольку, согласно одному из законов Мэрфи, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, не осталась безнаказанной и моя помощь Ясиновской. Но возмездие за это я уже имел в Израиле.
Явился ко мне представившийся врачом-психиатром из Владимира Исаак Гиндис, получивший мой адрес от Воронеля. Здесь, правда, действовал какой-то другой закон, не вышеуказанный закон Мэрфи. У него было сухое лицо изувера и колючий взгляд. Он, по его словам, искал литературу по антисемитизму и произвел на меня тогда впечатление того самого психиатра, который сам заслуживает лечения.
РУССКИЙ КАТОЛИК
Чтобы было все понятно
Надо жить начать обратно
И ходить гулять в леса
Обрывая волоса.
Александр Введенский
Март принес мне еще один сюрприз. Я получил письмо от Солженицына, в котором он сообщал, что Панин, тот самый идеализированный им Сологдин из «Первого круга», вдруг обвинил меня в том, что я якобы украл его идеи для статьи в «Глыбах»!
Оказывается, будучи знакомым с Глазовым я мог читать там его рукописи. Во-первых, с Глазовым я вообще никогда не говорил о Панине и даже не знал, что они знакомы. О Панине я знал от Юры Давыдова и Пиамы Гайденко. Во-вторых, я никогда не читал его рукописей и был понаслышке знаком только с двумя его идеями: необходимостью создания рыцарского ордена и неотступной нужды сослать всех атеистов на комфортабельный, но необитаемый остров. По просьбе Александра Исаевича я вернул ему как его письмо, так и письмо Панина. Самым нелепым образом Панин считал у себя украденными тривиальные высказывания, просто общие места.
Панин грубо шантажировал Солженицына и грозился, что если тот не объявит публично, что я якобы заимствовал у него идеи, он устроит вселенский скандал и подаст в суд, чтобы прекратить продажу «Глыб».
Солженицын просил меня подготовить ответ на случай, если Панин решится на такие безумные действия, что я немедленно на месте и сделал и в тот же вечер отправил письмо в Цюрих:
“Как мне стало известно, г-н Д.М.Панин усматривает в заключительной части моей статьи «Современные общественно-экономические системы и их перспективы» … плагиат с неизвестной мне работы «Осциллирующий мир». В связи с этим считаю нужным заявить следующее. С г-ном Паниным я никогда не был знаком и никогда не читал никаких его рукописей, хотя вскоре после его отъезда из России я слышал от друзей о некоей его рукописи, где проповедовалось восстановление рыцарских орденов, как средство решения всех мировых проблем, а также обосновывалась необходимость ссылки всех атеистов в отведённые для этой цели резервации. Других деталей о рукописях г-на Панина я не знал.
Что касается заключительной части моей статьи, взволновавшей г-на Панина, то я, мне кажется, довольно ясно указал на свои источники. Меня с конца 50-х годов привлекала немарксистская идея общества, основывающегося на муниципалитетах или общинах. Я сослался в своей статье на князя П.Кропоткина и мог бы добавить к его имени также имена Э.Реклю и Беллами, хотя вовсе не разделяю политических идей анархизма. Если бы г-н Панин решился познакомиться с этими трудами, как впроче и со многими другими, он, быть может, убедился бы, что общественная мысль является результатом длительной эволюции и требует огромных знаний и культуры, а вовсе не является объектом патентного npава честолюбцев.
Думаю, что единственными, на мой взгляд, новыми идеями, которые мне удалось высказать в вышеуказанной, заключительной части статьи, была, во-первых, идея о малом универсальном и высокоавтоматизированном предприятии (оснащённом ЭВМ) к а к экономической основе общин, а во-вторых, идея демократического контроля над средствами массовой информации.
Первая идея была вынесена мною из собственного многолетнего опыта работы в области использования вычислительной техники для автоматизации.
С уважением Михаил Агурский
6 марта 1975 г.
Русский католик не выполнил своей мрачной угрозы, и письмо мое не было опубликовано. С тех пор я содрогаюсь от одного его имени. Думаю, однако, что во всей этой истории Паниным руководила обида на Солженицына, почему тот не пригласил его в соавторы.
ТУПИК
Лев рычит во мраке ночи,
Кошка стонет на трубе
Жук-буржуй и жук-рабочий
гибнут в классовой борьбе
Николай Олейников
Я понимал, что поставил власти перед выбором: сажать меня или же выпустить. Я зашел слишком далеко. Алик Гинзбург сказал в Милане в 83 году, указывая на меня:
— Этот человек выдумал советское диссидентство года на три раньше.
Он сильно преувеличивал. Но я сводил разных людей и разные течения, придумывал новые модели поведения, новую тактику. Это открыло дорогу для ряда людей, но она, эта дорога, стоила другим дорого. Пошел по ней Толя Щаранский и дорого за это заплатил. Останься я в России чуть дольше, и я бы схлопотал себе полную катушку. Я чувствовал нарастающую напряженность положения и понимал, что зашел в некий тупик. Это не могло не привести к разным срывам, облеченным в иронию, иногда граничащую с истерикой. Иногда все это напоминало пир во время чумы.
На одном таком пиру Юра Шиханович совершил гораздо более предосудительный поступок, чем я в свое время с Карякиным на проводах Коржавина. Он тайно выбросил последнюю бутылку водки в мусоропровод.
Однажды, в середине марта, я оказался в одной компании. Были там глыбщики, Наташа Горбаневская и другие. Квартира находилась в одном подъезде с Володей Войновичем, с котором я был уже довольно давно дружен. В это время у Войновича готовился к выпуску в Париже Чонкин. Я договорился с Наташей, которая, инсценируя парижскую телефонистку позвонила Войновичу. Но, к несчастью, трубку взяла его жена. Ничего уже нельзя было остановить.
- Isi Paris. Monsieur Voinovitch?
Войновича дома не было.
— Никита Алексеевич? — радостно спросила его жена.
— Это я, — ответил я спокойным баритоном.
— Никита Алексеевич, мы все вопросы получили и поправки внесли.
— Спасибо, но я звоню вам по неприятному делу.
Незадолго Войнович высмеял вновь созданное Всесоюзное агенство по охране авторских прав – ВААП.
— BААП подал на вас в суд, и требует запретить выпуск книги. Все зависит от твердости вашего мужа.
— Будьте в этом уверены!
Я повесил трубку под всеобщий хохот. Минут через пятнадцать я снова позвонил Войновичам, и еще раз изменив голос, мрачно сказал:
— За систематическое ведение антисоветских разговоров, ваш телефон отключается на полгода.
Войнович вернулся домой часа через два от Кости Богатырёева. Мы зазвали Володю к себе и вдоволь посмеялись.
ОТЪЕЗД
О Русь моя, родимый мой барак!
Прости меня, неверного еврея!
Борис Камянов
Лишь ты остаешься мне, русская речь,
И только распев дактилической рифмы
Сумел бы с Россией меня примирить.
Ах, только б найти Ариаднину нить!
Нина Воронель
Вика, наконец, получила разрешение, Генри Грис обтяпал дело чисто. Условия отъезда исключали встречи с другими корреспондентами. Адмирал написал благодарственное письмо Брежневу, а кроме того, Вика публично пообещала вернуться и выйти замуж за Садко. Я её тепло поздравил. День ее отъезда Генри держал в секрете.
-Увидимся, — сказал я на прощание.
28 марта меня вызвали в ОВИР. Я уже имел печальный опыт и не возлагал на это больших надежд. Фадеев, начальник ОВИРа, доброжелательно сообщил, что принято решение разрешить мне выезд. На сборы давалось только десять дней. Обычно давался месяц.
Я тут же передал корреспондентам о том, что получил разрешение. Уже тогда я обратил внимание на совпадение моего разрешения и разрешения Вики. Было ли они связаны? Теперь я думаю, что да.
Когда я сообщил Войновичу о своем отъезде, он обрушился на меня по телефону с руганью:
- Хватит разыгрывать! Моя жена после твоего розыгрыша плохо себя чувствовала. А теперь опять придумал – разрешение!
— Володя, это правда, честное слово.
— Ну да!
— Правда!
Времени было чудовищно мало. Уехать за десять дней казалось нереальным. Предстояло продать кооперативную квартиру, решить как быть с вещами и тому подобное.
Я принял решение ехать в Израиль один, а Веру с детьми отправить в Штаты. На это был ряд причин. В частности, я боялся за детей, что они не смогут там приспособиться, не будучи евреями согласно Галахе и хлебнут немало горя.
Свои проводы я назначил на мой день рождения, 5 апреля. По оценке Нильса Удгаарда, написавшего об этом большую статью в «Афтенпостен», было около 500 человек.
Валя Турчин заблаговременно явился с постерами собственного изготовления, развесив их в разных углах квартиры:УГОЛОК ДЛЯ ЕВРЕЯ, УГОЛОК ДЛЯ АНТИСЕМИТА.
Пришел Рой Медведев. Пришла трогательная Зоя Федорова. Пришел Эрнст Неизвестный, с которым мы возобновили дружеские отношения после долгого перерыва. Он тоже собрался уезжать. Пришел Шафаревич. Все «глыбшики» были налицо — явные и анонимные. Пришли русские националисты: Бородин, Шиманов, Толя Иванов.
Пришла Наталья Николаевна Столярова, секретарша покойного Эренбурга. Всё вредоносное Беляево-Богородское тоже явилось: Алик Гинзбург, Юра Орлов, Женя Якир, Гриша Розенштейн и другие. Володя Войнович потребовал от меня не звонить ему от имени Голды Меир. Андрей Дмитриевич Сахаров и его жена прислали мне телеграмму.
Меня тронуло, что пришёл о. Александр. Я рассказал ему, что отныне свою задачу вижу в том, чтобы способствовать взаимопониманию евреев и христиан. Мы тепло с ним попрощались.
Давка была неимоверная. Володя Левин, заведующий литературной страницей «Труда», так напился, что начал громко рыдать, а потом разбил лампочку на кухне. Большого труда стоило его угомонить.
Я уже не говорю, что на проводы пришли и все московские отказники, все — за одним демонстративным исключением: не явился тщательно избегавший меня Липавский. Мои проводы вдохновили двух присутствующих на поэтические опусы. Среди постеров, принесенных Турчиным, был и такой:
Кто там вьлез из-под глыб?
Это славный наш Мэлиб!
Он через огонь и воду
|
|
Едет к своему народу.
В Израиль его зовут
Солженицын и Талмуд!
К некоторым я ездил прощаться сам. Трогательное прощание было у меня с моим выздоровевшим редактором Матвеенко, которого я одно время замещал в ВИНИТИ. Мы раньше никогда не говорили с ним ни о чем, кроме работы. Я поехал к нему с бутылкой дорогого коньяка.
- Я, конечно, слышал кое-что и раньше, — признался Матвеенко, — Но Вы,
не будете выступать против своей Родины?
- Если я с чем-то не согласен, это вовсе не касается самой страны и народа. Моя критика — политическая.
Поехал прощаться я и с Андреем Дмитриевичем. Пробыл у него на даче минут десять не более. Шофер такси ждал меня невдалеке. Он очень удивился, когда я ему сказал, что человек, которого он видел — и есть знаменитый Сахаров.
- Думаешь, я всему верю, что в газетах пишут? — сказал он.
Но визит к Сахарову был испорчен. По дачному поселку Андрея Дмитриевича, вздернув комсомольский нос кверху, разгуливал не кто иной, как один из главных героев моего повествования … Николай Михайлов, бывший министр, бывший секретарь ЦК, бывший Секретарь ЦК ВЛКСМ, бывший уголовник Карзубый. Тот самый, которого чуть не побил в свое время Вася Ситников. Коля Михайлов, удивительно мало изменившийся, был, наконец, выгнан на пенсию.
Евгений Сергеевич и Милица Сергеевна Смирновы пожелали мне всего наилучшего и снова высказали свою затаенную и глубокую надежду, что снова воспрянет христианская Россия и народ-богоносец еще скажет свое слово.
Много-много лет я дружил с ближайшей подругой Надежды Васильевны Розановой — Еленой Дмитриевной Танненберг. Она была художником на студии Союзмультфильм. Пришла пора прощаться и с нею. Она уже уехала со своего, казалось бы, вечного Лихова переулка, где занимала антресоль в доме, который до революции принадлежал ее семье. Занавес закрылся и за ней.
Я отправился в Загорск прощаться с Татьяной Васильевной. Она, высохшая как мумия, умирала, но была еще в полном сознании. Мы распрощались навеки. Через три недели она скончалась.
Я прошелся по Лавре, в которой провел столько времени и от которой был уже внутренне отчужден. Это было прошлым.
Попрощался я и с Аллой Александровной Андреевой, которой также был стольким обязан. Ведерниковым я передал привет, ибо не хотел причинять им неприятностей своим визитом.
Я поехал прощаться с матерью на Ваганьковское кладбище, куда мы, по недомыслию, положили ее в 1952 году. Покидая кладбище, я вновь обратил внимание на могилу отца Рины Зеленой. Все-таки была рядом еще одна еврейская могила.
Почти со всеми соседями я простился тепло. Лишь одна еврейская семья, с которой мы были очень дружны, выразила свою политическую лояльность по отношению к власти. Зато все русские были с нами.
Кончалась длительная и исключительно важная эпоха моей жизни. Христианская Россия отпускала меня, и мой долг перед ней вовсе не был в том, чтобы брать с собой ее религиозные формы, обычаи и заветы, а в том, чтобы помочь ей насколько это было в моих силах придти в себя, восстановить все лучшее, что было в ней и обрести то, чего в ней еще не было.
Мой приход к христианству был вызван не богословскими соображениями, не убеждением в превосходстве христианства над иудаизмом, а тем, что в момент религиозного поиска я получил именно эту традицию в отсутствии иной альтернативы. Я был младенец из Галахи, лишенный воспитания, и мой путь не был ошибкой или же заблуждением. Для меня это был единственно возможный путь. Именно он привел меня через различные промежуточные стадии к своему народу, к его традиции, к его заветам. Я получил иудаизм из христианства в той мере, как по словам рава Кука, оно было освещено светом Торы. Я вышел из него, а не ушел от него. Это был мой Исход. Я не рассуждал в категориях истинности, а в категориях родства и близости. В делах религии истинно то, во что человек верит, то в чем он находит свой дом. Христианство не было моим домом. Я был у него в гостях. Это был другой дом, другой путь.
Этот дом оказал мне гостеприимство, великое гостеприимство. Он воспитал меня. Я взял у него все лучшее, что мог, но меня ждал свой дом. Пути наши расходились.
Накануне моего отъезда была еврейская Пасха. Первый раз в жизни справлял ее в еврейском доме. Я раньше не знал, что такое Седер. Мое переселение начиналось
.
— —
В этот день в Вену, кроме меня, вылетала только семья одесситов лет 35-38 с одним ребенком. Одесситы были холеные и хорошо одетые. Когда главу семьи пропустили через детектор, прибор не то, чтобы зазвонил, а затрубил.
— Что это у вас? — спросила таможенница.
Оказалось, что одессит был подпоясан серебряным поясом ювелирной выделки весом килограмма в два.
- Почему вы его не заявили?
- А я не знал, что нужно, — сказал невинный одессит.
Уж он-то не знал! Таможенницы составили акт, в котором вес пояса был указан как 600 граммов…Одессит был рад унести ноги. Протестовать он не мог.
В этот день «Джерузалем пост» опубликовала интервью, которое я дал накануне отъезда корреспонденту итальянского агентства АНСА Паоло Бассеви.
Там говорилось: “Я уезжаю из России не как её враг, а как истинный друг, которого заботит её настоящее и будущее”.
Мой приход к христианству был вызван не богословскими
Мой приход к христианству был вызван не