Опубликовано в журнале Студия, номер 13, 2009
(Продолжение. Начало в “Студия Nr. 12”)
Часть 1
Фридрих Кристиан Делиус. “Год, когда я мог стать убийцей”. Роман (2006).
Автор книги
Фридрих Кристиан Делиус родился в 1943 г., детство провел в небольшом гессенском селе, в знаменитом 1968 году изучал германистику в Западном Берлине. Сначала он обратил на себя внимание как сочинитель стихотворений на социально-политические темы. Известность ему принёс также документально-иронический очерк об одном крупном немецком концерне (“Unsere Siemenswelt”, 1972). Позднее им были написаны повести и романы об историческом прошлом Германии. Книга “Груши фон Риббека” (1991) принадлежит к известнейшим его произведениям. Фридрих Кристиан Делиус является членом Германской академии языка и художественной литературы. Живёт в Берлине и Риме.
Книга
Однажды рассказчик, юный студент, изучающий германистику в Западном Берлине, услышал по радио важное сообщение и, охваченный яростью, решил совершить убийство. Он хочет наказать убийцу: “Подобная мысль не могла показаться странной в год, когда были убиты Мартин Лютер Кинг и Роберт Кеннеди… в год восстания в Париже и сопротивления русским танкам в Праге. … Власти коррумпированы — что в Москве или Вашингтоне, что в Бонне или Париже. …Так проста картина мира, и так не прост вопрос: сопротивляться надо, но как?”
Это был 1968 год. Революция витала в воздухе, как и насилие, и ненависть, и радикальная риторика. Автобиографический роман Делиуса исследует этот сомнительный, с сегодняшней точки зрения, радикализм “шестидесятников” и в то же время не отказывает им в понимании их по-человечески вполне объяснимого возмущения.
Тот, кто должен был поплатиться жизнью, был судьёй т.н. “народного суда”, псевдоюридического ведомства времён нацистской диктатуры. (Volksgerichthof, чрезвычайный суд для расправы с противниками фашистского режима, функционировал в Германии с 1936 по 1945 год. – Ред.) Звали этого судью Ганс-Иоахим Резе. Он был ответственен за смертные приговоры по политическим мотивам и вопиющие нарушения прав человека. Как и другие персонажи этого во многом документального произведения Делиуса, он является реальным лицом. В 1968 году одним из судов Западного Берлина ему был вынесен оправдательный приговор. Федеральной Республике – молодому правовому государству –трудно давалось преодоление прошлого. Особенно значительные препятствия возникали у правосудия, когда к ответу привлекались представители его собственного “цеха”.
Всё это глубоко возмущало студента. И совершенно справедливо.
Это были времена примирения и успокоения, и ничего необычного не было в том, что ко всему этому прибавился ещё и личный мотив. Именно Резе в 1944 г. приговорил к смертной казни участника антифашистского Сопротивления Георга Гроскурта, который был отцом друга юности рассказчика. У Георга Гроскурта, как врача, были прекрасные отношения с нацистской верхушкой, и он использовал эту связь, чтобы помогать тем несчастным, которые трудились на каторжных работах.
Итак, рассказчик замышляет акт возмездия, что было весьма симптоматично для поколения 68-го, восставшего против “отцов”, против современной демократической системы, против тех, кто – по мнению студентов по крайней мере — пытается ускользнуть от ответственности. И не в последнюю очередь потому, что отчасти эти личности снова у власти и занимают солидное положение.
В романе ясно показано, что праведный гнев порой порождает опасную жажду насилия. В конечном итоге видно, что самосуд, даже кажущийся по-человечески понятным, вызывает в памяти подозрительную параллель с произволом нацистской юстиции. И “шестидесятники” своим отношением к насилию, такому близкому к раскольниковскому, фактически оказываются сами виноватыми.
Наряду с самокритичной оценкой “поколения 68-го” (а ведь Делиус был и остаётся одним из самых известных его представителей ) и наряду с отображением национал-социалистического прошлого Германии, в этом многослойном романе есть ещё один аспект. На него направлено внимание читателей, а именно на конфликт между Востоком и Западом в 50-х годах. Особенно очевидным конфликт этот был в Берлине.
Вдова Гроскурта, тоже врач по профессии, пытаясь восстановить доброе имя мужа, оказалась между двумя фронтами “холодной войны”.
“Не было никаких героев, было просто несколько пар порядочных людей”, — говорит она. Эта скромность Аннелизе Гроскурт делает её самоё подлинной героиней, главным положительным персонажем романа. Непоколебимо и твёрдо на протяжении 20-ти лет добивается она от молодой Федеративной Республики реабилитации своего мужа. Так как она не столько по убеждению, сколько из-за политической наивности принимала помощь от ГДР, власти Западного Берлина – в то время фронтового города в антикоммунистической борьбе – подвергают её всяческим притеснениям и издевательствам, вплоть до того, что отказывают ей в работе по специальности и в праве на пенсию.
В эпилоге романа автор сообщает, что так продолжалось до 1972 г., и только благодаря вмешательству адвоката, а позднее федерального президента Густава Хайнеманна Аннелизе Гроскурт наконец-то получила компенсацию, а её муж также и на Западе был признан участником Сопротивления и соответственно отмечен.
Рождение демократии правового государства длится, таким образом, порою годами, а иногда и десятилетиями. Слишком долго, к большому неудовольствию и возмущению юного студента! И в конце книги юноша даёт выход своему гневу. Он подымается на Тойфельберг, весьма характерную, единственно достойную упоминания возвышенность Западного Берлина, возникшую из руин Второй мировой войны, и так начинает свою страстную обличительную речь, обращаясь к Берлину:
“Здесь, внизу, ты, проклятый город рабов, рабов императора, Гитлера, русских и тех же янки. Вы, добровольные приспособленцы, … вы, трусливые зайцы, …чинодралы, … крючкотворцы, мошенники от юстиции!.. Какие уроки извлекли вы из истории, из годов правления банды преступников, чему научили вас мёртвые и бомбы? Ничему вы не научились… К чему вам демократия, если не знаете, что с ней делать? К чему вам свобода, если вы не пользуетесь ею? К чему вам право, если вы душите его?”
Часть 2
Уве Тимм. “Мой брат как пример для меня”
В биографии “поколения 68-го”, а также следующего, более молодого поколения брюки играли драматическую роль. Все юноши жаждали их, а родители пытались всеми доступными им средствами воспрепятствовать этому – угрозами, наказаниями, битьём и драконовскими методами воспитания, которые в то время были ещё в их распоряжении. Чем больше они оказывали сопротивление желанию своих детей, тем сильнее разгоралась у молодых страсть. И столь сокрушительным было поражение воспитателей, что эти брюки до сих пор остаются объектом вожделения и без них невозможно представить себе современную интернациональную моду. Случается, что даже сами родители хранят с тех времён в своём одежном шкафу такие брюки. Джинсы.
Вместо того, чтобы скрывать фигуру, джинсы её подчёркивают, что для чопорных и манерных 50-ых было дерзким вызовом моральным устоям, тем более что джинсы пришли из Америки, страны, против западных ценностей которой боролись отцы и которая дала Германии познать горечь поражения. Эти брюки вполне соответствуют новому времени, демократической культуре быта. Может быть, они даже были началом того юношеского безумия, о котором сегодня определённо сожалеют, но которое тогда воспринималось как оскорбление целого поколения, когда-то энергично призывавшего германизировать мир.
В повести Уве Тимма к этому поколению принадлежал и отец, вынужденный бессильно наблюдать, как после военного поражения молодёжь, в том числе и его сын, легко поддаются американскому образу жизни. Американские фильмы, литература, музыка и одежда совершают триумфальное шествие по всей Европе, а взрослые деградируют до уровня комических фигур прошлого: “Целое поколение было в политическом, военном, мировоззренческом отношении обессилено, оно чувствует себя оскорблённым и реагирует с тупым упорством, с ожесточением. Позже, с началом “холодной войны”, пробуждаются и крепнут реваншистские силы, но вначале, в первые годы после проигранной войны, только дома, приватно продолжали жить лозунги прошлого. И они были направлены против культуры победителей”.
Конфликт двух поколений – отцов и детей – является одной из главных сюжетных линий этой автобиографической книги. У отца после войны было в Гамбурге процветающее скорняцкое дело, и он принуждает сына пойти по его стопам и перенять предприятие. Пока отец имел силу и власть, сын слушался его. Но вот появились джинсы: “после многомесячной, ожесточённой борьбы” сын наконец обрёл право на покупку брюк, и авторитет отца дал трещину. Да и в экономическом плане отец не сумел удержаться на прежнем уровне: шубы вышли из моды, и уберечь предприятие от разорения было уже невозможно.
Шаг за шагом, как снимают шелуху с луковицы, обнажает Уве Тимм историю типичной немецкой семьи в послевоенные годы. Упомянутый в заглавии брат стал предметом восхищения именно потому, что юный Тимм его почти совсем не помнил, а в воспоминаниях родителей он превратился в легенду. Карл-Хайнц был на 16 лет старше; младший брат видел его лишь однажды, когда тот приехал с войны в отпуск. Светловолосый, серьёзный идеалист, он был всегда образцом для подражания. Пал он в 1943 под Минском.
Однако то, что стало позднее известно младшему, привело к крушению идеала: Карл-Хайнц добровольно вступил в эсэсовскую дивизию “Мёртвая голова”. По убеждению, как казалось. В руки Уве Тимму попал дневник брата, и он читал и перечитывал его, чтобы выяснить, что могло побудить молодого, полного надежд человека так поступить: “В дневнике брата нет какого бы то ни было чётко выраженного оправдания убийств, никакой идеологии, как это излагалось в эсэсовских поучениях. Это просто нормальный взгляд на военные будни”.
Однако подобно “банальности зла”, которую Ханна Аренд открыла в преступниках вроде Эйхмана, проступает в “нормальном” взгляде на будни войны “нормального” молодого человека своего рода “банальность ужаса”. Потому что возникает вопрос, как быть, вопреки всем психологическим и политическим наслоениям, с таким началом мимоходом сделанной дневниковой записи: “21 марта. – Донец – плацдарм за Донцом. В 75 метрах курит сигареты Иван – жратва для моего пулемёта”.
Часть 3
Вибке Брунс. “Страна моего отца. История одной немецкой семьи”.
В истории ФРГ происходит это весьма примечательно – или даже пугающе – стабильно. Лишь только 20 лет спустя после образования ФРГ произошло первое изменение её политического курса: в 1969 году федеральным канцлером стал социал-демократ Вилли Брандт. В своей речи при вступлении в должность он вкратце изложил обширную правительственную программу реформ и при этом сделал ставшее легендарным заявление: “Мы должны осмелиться иметь больше демократии!”
После 20-ти лет существования республики отважиться иметь больше демократии может, собственно говоря, показаться странным и чуждым. Но Федеративная республика времён Аденауэра и Кизингера действительно испытывала скандально-кричащий дефицит демократии. И не столько на уровне политических институтов: там демократия обосновалась довольно успешно и была даже популярна; однако в обществе в целом ещё господствовало в высшей степени начальственно-государственное мышление, которое больше соответствовало кайзеровским, а не новым временам. Организации, союзы, всевозможные объединения и сами политические партии не были созданы безупречно демократическим путём; в строго иерархически организованной сфере трудовой деятельности и во всех других общественных областях, вплоть до взаимоотношения полов, — всюду господствовал и задавал тон патриархально-авторитарный стиль общения.
Всё это должно было теперь измениться и изменилось фактически в относительно короткий срок. Правительство Брандта очистило от устаревшего хлама законы и язык юриспруденции. Оно приступило к проведению социальных реформ, которые в дальнейшем были за десятилетие полностью осуществлены и представляли собой основное течение общественно-политической жизни. Несмотря на “арьергардные бои” определённых консервативных сил, ФРГ приобрела в эту нуждавшуюся в реформах эпоху тот облик, который мы так или иначе и поныне идентифицируем с ней. Федеративную республику 50-х и 60-х годов можно было бы, пожалуй, с современной точки зрения, определить как “параллельное” общество.
Много новых лиц в то время появились в СМИ, в политике и обществе. К ним относится и Вибке Брунс.
В 1971 году она была ведущей программы политических новостей „heute“ на телестудии ZDF. При нынешнем преобладании женщин во всех политических телепередачах едва ли возможно себе представить, какой разразился ещё в 1971 году скандал в связи с тем, что женщина посмела вторгнуться в область, где доминировали мужчины. Журналистка Вибке Брунс, 1938 года рождения, которая одно время была корреспондентом журнала “Штерн”, а позднее на Expo-2000 в Ганновере работала сотрудником по связям с общественностью, была превосходным воплощением духа времени: умная, привлекательная, она была активной сторонницей Вилли Брандта и его политики реформ.
Один из вечеров 1979 года послужил толчком к созданию этой книги. Вибка Брунс увидела по телевизору документальный фильм о покушении 20 июля, о тех людях из руководства Вермахта (вооружённых сил Германии. – Ред.), которые намеревались убить Гитлера. Одним из участников покушения был её отец – Ганс Георг Кламрот, которого она теперь впервые увидела в этих кинокадрах. Вибке Брунс тогда же решила заняться журналистским расследованием и узнать побольше об отце. Её собственные воспоминания были весьма скудны. В детстве она его редко видела: будучи офицером Абвера (фашистской контрразведки. – Ред.), отец длительное время был на войне, участвуя в боевых операциях. В 1944 году он был казнён, обвинённый в государственной измене. В семье на эту трагедию отреагировали так же, как и во многих других немецких семьях: молчали и cкрывали.
Чтобы реконструировать историю своего отца, Вибке Брунс должна была, таким образом, даже в собственной семье преодолевать всяческие препятствия. Кроме всего прочего, она была родом из Хальберштадта, находившегося на территории бывшей ГДР, и лишь после произошедших в 1989 году перемен стали доступными необходимые документы и другие свидетельства, многие из которых были использованы и опубликованы в этой книге.
Вибке Брунс подходит к изображению отца очень бережно и честно, повествуя о нём беспристрастно и не без критики. Книга заслуживает особого внимания читателей потому, что она позволяет проследить весь путь этого порою очень нелёгкого расследования, и ещё потому, что автор не замалчивает большие личные трудности во взаимоотношениях со своей семьёй. Свою отправную точку, являющуюся частью процесса поисков самоё себя, она определила так: “Понять хочу я, как возникло то, что навредило моему поколению, пришедшему на смену погибшим отцам. Для этого я должна возвратиться к прошлому тех, кто мою историю писал; итак, назад, к предкам моей семьи”.
Поэтому так трогательно и в высшей степени впечатляюще высвечивает Вибке Брунс в “Cтране моего отца” историю Германии от кайзеровского рейха до Третьего рейха как “историю одной немецкой семьи”.
Часть 4
“Литература мертва!” — так звучало утверждение Шлахтруфа-младшего, левого интеллектуала 1968 г., и эту точку зрения разделял Петер Шнайдер, член Немецкого социалистического союза студентов (SDS), то есть один из главарей студенческого движения. Им хотелось путём революционного переворота изменить буржуазное общество, заменить “империалистическое” государство социалистическим. Литература и искусство сами по себе оказались под подозрением как опора стабильности существующей системы. Приемлемым считалось только то, что служило агитации и пропаганде.
Но вот в 1973 г. выходит в свет небольшая повесть “Ленц” именно того автора, который несколько лет тому назад погребальным звоном возвестил о безвременной кончине литературы. Что же случилось?
Пропагандист и агитатор, он давно уже испытывал всё возрастающее недоверие к идеологически косному мышлению и действиям по заранее запрограммированным схемам. Об этих сомнениях и поисках чего-то своего в обстановке коллективного одурманивания масс рассказывается в этой книге. История вновь обретённого “Я” сразу же принесла автору исключительный успех как среди новых “левых”, так и некоторых сторонников популярной прежде литературы буржуазно-мещанского толка; повесть “Ленц” приобрела статус культовой книги, прочитать её было просто необходимо. И поэтому критик Маркус Майк в своём послесловии к новому изданию повести вправе сегодня утверждать, что текст её “является как бы музеем 70-х годов”. Петер Шнайдер сумел произвеcти благоприятное впечатление на широкие читательские круги, между прочим, и тем, что он обратился к сохранившимся традициям литературной истории и образцом избрал жанр классического познавательно-воспитательного романа.
Якоб Михаэль Рейнгольд Ленц, драматург 18-го века, принадлежал, как и молодые Гёте и Шиллер, к новому, революционному литературному движению, носившему название “Буря и натиск”. Его участники, именовавшие себя революционерами, изначально испытали на себе гнёт заскорузлого феодального общества, каким оно было до Французской революции, и искали спасение в личном, эмоционально обусловленном радикализме. Вертер (“Страдания молодого Вертера” Гёте. – Пер.) возводит в абсолют чувствительность и ставит её над условностями, навязанными обществом; в пьесах Шиллера “Коварство и любовь” и “Разбойники” с громадной силой выражена мысль о превосходстве чувств личности; их удовлетворение считается, в конечном счёте, даже важнее самой жизни.
В 1835 г. Георг Бюхнер опубликовал новеллу под названием “Ленц”, темой её стала трагическая, приведшая к безумию жизнь этого “штюрмера”.
Наш “Ленц” 1973 года –это студент, политически активный, но уже лишённый отпечатка эйфории прежних лет. Его “Я” противостоит одолевающим со всех сторон требованиям быть политически активным. Его страдания вызваны не только неудачами в политике, но и не задавшейся личной жизнью, одиночеством и душевной пустотой. Состояние глубокого разочарования и мятежный внутренний голос незаметно заглушают в нём лозунги и реплики политической сцены: однажды утром, проснувшись с тяжелой головой после попойки, он угрюмо рассматривал висевший над его кроватью, как было в то время принято, плакат с изображением Карла Маркса. “Он смотрел Марксу в глаза: „Что снилось тебе, старый умник, ночью, я имею в виду? Был ты, собственно говоря, счастлив?“”
Среди студентов ещё были в ходу сомнительные утверждения, что всё политично, но для Ленца это уже был пустой звук. Он ищет подлинного опыта, чего-то нового — в женщинах, в настоящих рабочих; и когда всё это не помогает и ему не удаётся заполнить свою внутреннюю пустоту, он едет в Италию. Как Гёте когда-то, Ленц, которому надоели сковывающие личность общественные отношения того времени, отправился в страну, где, как известно, “цветут лимоны” и где к тому времени “левые” достигли успеха в создании относительно нового, современного еврокоммунизма на коммунальном и национальном уровне. Там было много мэров-коммунистов и сильная компартия (особенно в Тоскане, куда даже сегодня, между прочим, тянет таких преуспевающих экс-радикалов, как Йошка Фишер или Отто Шили, — “Тосканскую фракцию”. /Так не без юмора называют в прессе небольшую группу немецких политиков и левых интеллектуалов, предпочитающих отдыхать на своих дачах в Тоскане. – Пер./).
Однако и в Италии приобретённый опыт в конце концов разочаровывает так же, как там, в Германии, с той только разницей, что здесь социалистический образ мыслей проник вплоть до верхнего слоя общества и быть “левым” стало даже своеобразным шиком. Псевдорадикальные манеры богемы и элиты отталкивают Ленца. Экзистенциальный “раскол”, отделивший его от общества, определяет даже его отношение к друзьям: “Они всегда воспринимали только часть моего “Я”, потому что они только часть самих себя воспринимали. Я просто не верил, что мог бы благодаря им лучше познать себя, потому что не находил в них тех чувств и тех ощущений, которые не давали мне покоя”.
Перевод с немецкого Иосифа Мокова