Опубликовано в журнале Студия, номер 12, 2008
В преддверье лета, в предвкушении сирени,
В высоких сумерках, где молча гибнут тени,
Где зверь ночной стряхнуть не в силах лени –
Полуденной — метелкою хвоста;
Где в чащах спит голодный дух охоты,
Где так опасны рек водовороты
И дробная кукушкина икота
Отсчитывает годы неспроста, —
Там воздух над деревьями слоится,
Там всё острее проступают лица
Всех тех, кто так мучительно любим.
Что жизнь без них? Тоскливый звук, не боле.
Страсть без любви. И поцелуй без боли.
И без горючих слез родимый дым.
И поводырь — бескрылый Серафим.
* * *
Это ночь со мною дышит рядом –
Спутница моя и мой конвой.
Это дождь шопеновским каскадом
По упругой хлещет мостовой.
Это жизнь меж сполохов и вспышек,
Разрывая кольца наших рук,
Выше, выше пограничных вышек
Чертит свой неотвратимый круг.
Это время помечает жёстко
Каждый поворот и переход.
Я стою одна на перекрестке.
Красный свет в глаза нещадно бьёт.
Не хочу туда, где вечный морок,
Где срослись до крови страсть и страх.
Не хочу открытий, от которых
Горечь в сердце, слезы на губах.
* * *
А.Т.
По московским бульварам, где млеют от зноя пруды,
Вы проходите так, словно дарите Богу следы.
И за Вами струятся в раскрыльях прозрачных одежд
Ваши дивные ангелы — стражи страстей и надежд.
А у вас на душе — за ожогом дымится ожог:
Разве можно спастись от стихов, от любви, от тревог?
Но когда Вы проходите в сумерках возле прудов,
Каждый ангел коснуться Вас тихим дыханьем готов.
Запечатан улыбкой отчаянья Вашего крик.
Он однажды взорвет Вас на тыщу осколков своих.
Но пока — по бульварам и если — у самой воды,
Каждый ангел у Вас забирает частицу беды,
Оставляя Вам нежность — ее неоплатна цена.
Паутинками трещин впечатана в сердце она.
И пока она дышит, шаги Ваши будут тверды.
Отраженьями ангелов светятся ночью пруды.
* * *
Нет, еще не время ледоставу.
Не стихает листьев кутерьма.
Снег на Заилийский Алатау
Вечность намела, а не зима.
Я сюда вернулась, мне не странно
Слышать слов гортанных ворожбу.
Легкими страницами Корана
Можно пролистать мою судьбу.
У меня, иных сокровищ кроме,
По камче есть право на коня.
Мой сородич по мятежной крови,
Разве мы с тобою не родня?
Разве плач домбры и звон железа
Не свели нас тыщу лет назад?
Узкие, азийского разреза,
Мне знаком ваш неотступный взгляд.
Нам ли множить ссоры и обиды,
Если сутью связаны одной
Накрепко, издревле, не для вида –
Христианский крест, звезда Давида,
Мусульманский месяц золотой.
* * *
Уходит мой поезд в тупик, и захлопнулись двери.
Сигнальная кнопка мигает, на стыках дрожа.
И в гулкой утробе ползущего медленно зверя
Не сыщется жертв, кроме этих — меня и бомжа.
Он зычно храпит, подложив под висок капелюху.
Вагонная лавка ему — что родная кровать.
“Судьба!” — бормочу, и состав отзывается глухо.
И створки дверные мне сил не хватает разъять.
И едем мы с ним неизвестно куда и насколько.
И главное, здесь никому не хватиться меня.
И разве что я не отмечена синей наколкой,
А так — мы попутчики, значит, почти что родня.
Мы едем по миру, где спутаны вёсны и зимы,
Где сходятся грех, покаянье, молчанье и крик.
Где все мы равны изначально и все заменимы,
И каждый не знает, когда его поезд в тупик.
А поезд ползет, синеватые рельсы утюжа.
И кажется — можно в любую минуту сойти.
Нам были даны при рождении чистые души.
Спит бомж в электричке. Храни его, Боже, в пути.
* * *
Как камешек на дно реки –
Была и нет, прости! –
Упасть, как выпасть из руки
Того, в чьей я горсти.
И снова вынырнуть — жива! –
На вожделенный свет.
И душу вывернуть в слова,
Нежней которых нет.
И знать, что лба не остудить,
Не смыть с него печать.
И есть, за что меня судить,
И есть, за что прощать.