Опубликовано в журнале Студия, номер 11, 2007
/ Два эссе /
УРОКИ ОДНОЙ ВЫСТАВКИ
2003, Москва. Выставка «Осторожно, религия!», едва открывшись, разгромлена верующими. Потерпевшие превратились в обвиняемых: двум сотрудникам Музея Сахарова и художнице пришлось предстать перед судом по обвинению в разжигании религиозной и национальной вражды.
Философа Михаила Рыклина эти события подвигли к написанию книги «Свастика, крест, звезда. Произведение искусства в эпоху управляемой демократии» (в немецком переводе «Mit dem Recht des Stärkeren. Russische Kultur in Zeiten ‘gelenkter Demokratie'»). Анну Альчук (одну из обвиняемых) – к созданию фильма… Презентация немецкого перевода книги и показ фильма состоялись в берлинской галерее IFA 23 ноября 2006 года.
Первое впечатление от фильма: максимальная открытость, даже распахнутость художников сегодняшней России общественным проблемам. Те, кому казалось, что «социально-критическое» искусство России – факт далекой истории, могут убедиться: оно пережило новый подъем… чтобы снова уйти со сцены: как говорила Анна Альчук на встрече, после суда над выставкой «критическому искусству» в России снова нет места…
Представленные в фильме произведения – менее всего иллюстрация критически заостренных идей. Искусство остается тем, чем призвано быть: оно – проба и опыт о(т)странения, искушенность и искусность (в обращении со злобой дня); иными словами – искус (от этого слова, как мы знаем, и происходит понятие «искусство»). Современное искусство не просто сводит – сталкивает несоединимые символы и коды культуры, пробуя образ на «разрыв и растяженье». В фильме, например, «эйзенштейновский» внутрикадровый «интеллектуальный» монтаж соединяет поющего и танцующего в одежде дикаря поэта – и мечущего громы и молнии священника. А в одном из наиболее известных «экспонатов» выставки рекламный постер кока-колы сопровождается цитатой из Евангелия, на английском: «This is my blood» («Сие есть кровь моя»). Так создается образ современной массовой культуры, парадоксальных или даже абсурдных мутаций религиозного сознания в ней.
Название фильма («В ответе за все») можно понять как пародийный ответ наивному восприятию искусства. Кто, собственно, «отвечает» за все эти шокирующие комбинации и подстановки? Кто «подменяет» причащение страстью к кока-коле, плоть Христову – сосисками («Иксисос»)? овечку, «символ Христа» – «клонированным существом» и идею вечности души – мечтой о бессмертии тел («Хелло, Долли»)? художники? Или они просто визуализируют и заостряют метаморфозы и нонсенсы, производимые самой жизнью? И отвечает ли художник за то, что искус искусства – искушает, за то, что острота и неожиданность парадоксов выводит кого-то из равновесия, возбуждает агрессивные эмоции?.. Фильм ставит все эти вопросы, но не стремится к однозначным ответам, передоверяя размышления – зрителю.
В беседе, последовавшей за фильмом, вопрос о мере свободы и ответственности искусства занимал не последнее место.
Встать на сторону художников были готовы далеко не все пришедшие. Кто-то просил уточнить намерения художников (как, например, понять планируемую О.Куликом акцию под названием «Я верую»?). Другие ставили вопрос о смысле названия выставки, о возможности интерпретировать его в оскорбительном для верующих ключе…
Вопрос о намерениях – правомерен, он означает желание войти в детали, разобраться в сути дела (не ограничиваясь абстрактным и механическим требованием «политкорректности»). Была ли выставка выпадом против верующих и развязыванием войны идей? А.Альчук на вечере подчеркнула: «провокация» не входила в задачи художников (очень разных) и организаторов выставки.
Но как, собственно, угадать истинные «намерения», ведь искусство допускает такие разные толкования?.. Ответить проще, чем кажется на первый взгляд, в вопросе уже заложен ответ: разве неоднозначность, допустимость разных интерпретаций не является гарантией того, что художник не преследовал узкую, заранее заданную цель? Святотатство ли увенчанные луковками водочные бутылки? Кто-то, рассматривая их, «слезами обольется» над «загадкой русской души», другим они напомнят об «участии РПЦ (на льготных основаниях) в алкогольном бизнесе»… Одна и та же работа может возмутить – и показаться «абсолютно православной» («Фото недорого», имитация иконы с прорезями для лица и рук с книгой, может быть понята как воплощение заповеди «Не сотвори себе кумира»). Оскорбится тот, кто ожидает оскорбления, кто прочитывает искусство избирательно, под одним углом зрения (из своего «угла»).
Кстати, само название выставки – судя по материалам, выложенным на сайте Музея и общественного центра имени Сахарова – задумывалось принципиально неоднозначным (призыв к внимательности, осторожности в действиях – предостережение об опасности или угрозе). Что интересно, организаторы выставки пытались нейтрализовать «провокационные» интерпретации. В первоначальном варианте названия стояло двоеточие (и в самом деле подчеркивающее барьеры, противостояние; сравним: «Осторожно: злая собака!» – «Осторожно, окрашено!»); в окончательной версии закрепилась запятая. Ясно, впрочем, что эти тонкости понятны разве интеллектуалам, не публике адресованы.
Этот поворот темы обозначен и в фильме: один из «героев» с сожалением говорит о «келейности», «изоляции» современного искусства. Но, может, суть дела в ином – в том, что российская публика не готова понять его? (Об этом размышляла на вечере и Анна Альчук).
Можно пойти дальше и поставить вопрос о причинах этой культурной неподготовленности. Почему, например, фильмы британской группы «Монти Пайтон», вольно обыгрывающие тему и символику веры (и христианства, в частности), смотрит весь мир (разве что в Америке кассовые сборы меньше) – в России же шутки художников «оскорбляют» публику, разбираются государственной инстанцией и объявляются «неудачными»?..
Впрочем, в дискуссии, развернувшейся в галерее IFA, центром внимания стали не столько проблемы восприятия современного искусства в России, сколько само судебное разбирательство и его культурный фон и подоплека – выходящие сегодня в России на поверхность культурные и политические тенденции. Инициаторы разговора обращали внимание на сам факт судебного – государственного – решения спора культурных институтов (в то время как уголовное дело в отношении громивших выставку хулиганов было прекращено!). М.Рыклин рассказывал о том, как на суде были проигнорированы напоминания о (заявленной в конституции) свободе совести, о равном праве использовать религиозные символы – особенно в светских помещениях, за пределами мест религиозного поклонения. Логика темы неизбежно подводила к вопросу о подводных течениях, которые определили ход заведомо предвзятого, фарсового судебного разбирательства. Суд как реакция на выступления Сахаровского центра против войны в Чечне. Как попытка нейтрализации (и дискредитации) правозащитников. Как средство раскрутки националистически ориентированного блока «Родина». Как пробный камень нового курса государства (ограничение художественных и, шире, гражданских свобод, альянс государства и церкви)…
Суд как знак новой расстановки сил в России, где обозначилась государственная поддержка сил националистических, религиозных (превращение России в фундаменталистскую страну?). Позиция авторов книги и фильма была представлена четко и недвусмысленно. Но… постепенно складывалось впечатление, что дискуссия ведется на разных языках.
Сколько человек посмотрели выставку? Около 20, отвечал автор книги. (Кажется, именно в этот момент по направлению к выходу засочился ручеек уходящих.)
Масштабы выставки неважны, подчеркивал Рыклин. Парадокс: выставка маленькая, одна из многих (и не из самых значительных), но она стала знаменитой «благодаря» процессу. И повлияла на судьбы культуры… Публика упорно возвращала разговор к «конкретному». Философа настойчиво допрашивали о «доказательствах», «документах»… (Русский берлинец иронизировал у выхода: смешно думать, что рейтинг «Родины» на выборах 2003 повысился «из-за ЭТОГО»; он вырос, разъяснял молодой человек, ПОТОМУ, что Рогозин объединился с Глазьевым…)
Повлиял ли суд на судьбы российского искусства? «Профессиональное» искусство, отвечала на вопрос Альчук, расцветает, вместе с российским арт-рынком, в отличие от искусства «критического». Впрочем, литература (независимая в силу отсутствия крупных денег в этой сфере) жива – и становится прибежищем для некоторых художников. Публика, кажется, ожидала более драматичного развития событий. Судя по дальнейшим вопросам…
Были ли обвиняемые арестованы? Приговор, отмечал Рыклин, оказался на удивление мягким. Двое обвиняемых получили денежные штрафы, а художница – редчайший случай в современной русской судебной практике, может быть, 1 из 200 – была признана невиновной. (Ручеек уходящих засочился активнее… Неужели – на свой лад жаждали крови? и были разочарованы, что в этой истории «распятие Христа» состоялось только в распаленном воображении верующих?)
Переводчица книги «наблюдала наблюдающего» (философа), но и «содрогалась». Публика не дрогнула. Вечер был обращен к «легковерным» (тем, кто верит официальной картине событий) – он натолкнулся на сомнения «недоверчивых».
Но в чем причина того, что пафос русских участников вечера прошел по касательной, мало задев публику? растворился в вежливо-равнодушном или скептическом отношении присутствующих? В том, что «спекулятивное» (философское) и «символическое» (художественное) мышление встретилось с «трезво»-рассудочным, для которого наличие явления подтверждается «документами», а его весомость – цифрами? (В самом начале модератор обозначила и одновременно заострила направление дискуссии, запустив в обиход словечко «спекуляции».) В разнице культурной ситуации, в том, что на Западе функции культурных институтов давно распределены, тогда как в России вновь начинается – при участии государства! – передел территорий и война языков? В вежливом «западном» отстранении от процессов в непонятной далекой России с ее извечно проблематичной цивилизованностью? (К какому читателю, русскому или западному, обращена книга? – интересовался один из пришедших на вечер.) В том, что только кровь и смерть могут всколыхнуть публику?
Или – в том, что после событий 11 сентября интеллектуальная среда во всем мире обнаруживает – это показывает история с датскими карикатурами – не просто повышенную осторожность, но готовность отступить, отказаться от права на критику, когда речь заходит о вопросах религиозных (этой мыслью завершается немецкий вариант книги М.Рыклина)?..
Название выставки переводится на немецкий двумя способами: «Achtung, Religion!» и » Vorsicht, Religion!» Один вариант скорее призывает к повышенному вниманию, к осторожным действиям, другой содержит и подчеркивает предупреждение об опасности. Какой лозунг выигрывает в актуальности, «Achtung, Religion!» или «Vorsicht, Religion!»?..
Вечер завершился демонстрацией слайд-шоу и видеосъемок верующих в коридоре. Они удачно дополнили философское умозрение («спекуляцию») и символическую интерпретацию событий в фильме. Сильное впечатление: поражают верующие, крестящие двери, помещения суда; не понять, чего здесь больше, истерии или ханжества и настроя на эффектное шоу. Но даже если эти деятели и не отдавали себе отчета в том, что актерствуют, предназначенную им роль в не ими задуманном спектакле они отыграли с успехом. Сцена «верующие протестуют» с тех пор уже много раз повторялась «на бис»…
“БОРАТ”: ФИЛЬМ НЕ ДЛЯ ВСЕХ
«Борат» заработал уже больше 100 миллионов долларов в Америке и почти 100 за ее пределами. В России он то ли запрещен Госкино, то ли не рекомендован к показу: главным образом из-за сцен, которые могут задеть представителей «некоторых этнических групп и религий» (цензура? в первый раз отказ от проката мотивируется идеологическими причинами).
Кассовый успех «Бората» обеспечивается, не в последнюю очередь, его скандальной репутацией. Кажется, массовый зритель идет проверить, действительно ли в фильме «очерняют» казахский народ (а также евреев, цыган, узбеков, феминисток, гомосексуалистов…).
Меньше всего оснований оскорбиться – у… казахов. «Казахские» сцены и характеры (в том числе заглавный) – чистая условность; место действия могло быть иным. Пытливому зрителю не составит труда выяснить, что фильм снят в румынской деревне. Что «казахскому репортеру» Борату в творческой биографии его создателя Саши Барона Коэна предшествовали «албанский» и «молдавский» «тележурналисты». Что в языке, на котором говорит Борат, польские словечки (не всегда уместные) вмонтированы в иврит. «Казахская» бутафория фильма – всего лишь набор стереотипов о «куличках» цивилизации, о мировом захолустье вообще. Есть даже мнение, что «Борат» – сатира на представления англичан о том, что творится за пределами западного мира; но, кажется, роль этих клише интереснее.
Многое проясняется, если понять, что за характер из этого «сора» выстраивается: долгожитель кино и литературы, с многовековой биографией за плечами, – этакое дитя природы, «простодушный».
«Борат» – сатира на общество, в котором волей судьбы оказывается герой-дикарь? Нет, замысел оригинальнее и тоньше.
Никакой предвзятости, никакого заранее задуманного осмеяния. Фильм – импровизация артистов, внедрившихся в публику, соблазн и вызов, втягивающий зрителей в акцию. Психологический (культурологический) эксперимент, экзаменование цивилизованного общества – попытка сорвать маски, обнажить лица без грима. Оголение актера как провокация саморазоблачения публики…
Становится понятна природа сцен с раздеванием и сомнительных шуток – не столько грубых и плоских, сколько первозданно-плотских, из сферы «телесного низа», так сказать. Тут попытка возродить альтернативный культурный язык, свободный от механизмов «политкорректности». Эхо традиции настолько забытой, что кажется сейчас чуждой и оказывается неудобоваримой. Короче – инсценировка карнавала для испытания цивилизации карнавалом.
Может быть, самое симпатичное в фильме – спонтанность и непредсказуемость как «художественного», так и «документального»: акции актеров и реакций зрителей-участников.
Не все провокации срабатывают. Лица: недоумевающие, брезгливые, воодушевленные куцей мыслью. И другие: терпеливые, участливые, внимательные. (Негры-рэпперы, к примеру, реагируют на «казаха» на удивление дружелюбно, заинтересованно.) Но в целом – шокирующее зеркало нравов Америки. Лучшие сцены: публика на родео, одобряющая «напутствие» Бушу: выпить кровь всех иракцев, включая детей и матерей; пятидесятники, организующие нисхождение святого духа; фрат-бойз (американские бурши), отпускающие расистские и мизогинические замечания. В интернете размещены и более острые фрагменты: владелец ранчо, одобряющий Холокост, политик, уверенный, что евреи после смерти отправятся в ад…
Кому действительно должно быть не по себе после просмотра фильма, так это американцам; оскорблена ли Америка?
Думается о студентах, подавших иск на выпустившую «Борат» кинокомпанию: их, мол, подпоили, обещали, что фильм не будет показан в США. О владелице школы по обучению этикету; она полагала, что фильм снимается для… Белоруссии, теперь требует компенсации: доли в доходах от проката. Америка, страна судебных процессов… Игра в оскорбленность – уже и не азартная: для «потерпевших» лотерея судебных разбирательств – почти беспроигрышная. Безнадежно заигравшаяся страна?..
«Борат» эмоционально задел многих. Послужит ли он «просвещению» общества?
Корреспондент газеты TAZ, отсмеявшись в одном из кинотеатров Веддинга, обратил внимание: публика настороженно безмолвствует. Журналист заключил, что смысл этого юмора, видимо, не всем доступен. Вывод, который должен заставить задуматься тех, кто считает «Борат» непритязательным явлением «масскульта»…
«Борат» как факт интеллектуального искусства?! Что ж, нелья сказать, что такой поворот вовсе не возможен. На интеллектуалов ориентирована игра слов: англоговорящий зритель услышит имя менеджера Бората, Азамата, как HazMat («опасный транспорт»). Встроены цитаты из киноклассики: когда Борат снова находит друга и соратника (а происходит это на подходах к сердцу Лос-Анджелеса, Китайскому театру Громана), любитель кино вспомнит о комическом дуэте «Лоурел и Харди»: Азамат наряжен в костюм Харди и повторяет его знаменитую реплику о «the nice mess». Главное, впрочем, – игра с культурными стереотипами; в состоянии ли публика воспринять ее?
Жаль, корреспондент TAZ не спросил соседей, почему молчат. Оскорблены «этническими» шутками? Принимают их как руководство к действию? Растеряны?
Общество, ознакомившись с фильмом, задумалось… Не о себе – о правомочности «провокации». И о защите широкой публики. Защите от искусства не для всех…