Опубликовано в журнале Студия, номер 11, 2007
Он частенько повторял эти слова поэта. Конечно, не без юмора. Но, чтобы понять его юмор, его прозу, поэзию, эссеистику, литературоведческие и публицистические статьи, надо всегда учитывать унижающее и уничтожающее человеческое достоинство время, в которое жил писатель, пожалуй, самое подлое в истории страны, ныне (увы, уроки истории Россия прогуливает, как нерадивая школьница), поди ж ты, вызывающее ностальгию у многих россиян.
Юрий Карабчиевский противостоял этой эпохе всем своим существом, творчеством, жизнью.
Что же касается читателя, то он у него был. Нельзя сказать — массовый, так как этот автор в Советском Союзе не публиковался, а достать “Тамиздат” — эмигрантские журналы или их ксерокопии — могли далеко не все, да и весьма опасное было это занятие — чтение подобной литературы. Но доставали, читали, слушали сквозь вой глушилок “голоса”, по которым звучали великолепно, с блеском написанные очерки, статьи и эссе писателя.
Советчик? Был и советчик. Вернее советчики. Одного из них Юрий Карабчиевский описал в повести “Незабвенный Мишуня”: “Я был вызван — и не вызван, а застигнут на службе и доставлен на серой “Волге” — в одно суровое учреждение, для мирной, впрочем, и тихой беседы на сугубо литературные темы”. “Советчик” оказался внешне очень похож на родного дядьку героя повести Мишуню, балагура, выпивоху, бабника, но добрейшей души человека. Герой повести настолько опешил от этого сходства, что расслабился. Нет, он не раскрыл никаких секретов (да и какие могли быть секреты или тайны у писателя, кроме, пожалуй, тайны социалистического реализма), не назвал ни одной фамилии, но беседовал, беседовал: литература, читатель, интеллигенция, революция… Наконец он остановился. Вгляделся в собеседника. Ну и ну! “Если б живой, подлинный дядя Мишуня вот такое долгое время сохранял эту важность, я бы счёл, что он окаменел, что он умер”, — думает герой повести.
История эта не плод литературной фантазии, а подлинный случай, произошедший с писателем. “Каменный” советчик просил у Юрия Карабчиевского рукопись его последней книги. Почитать, обсудить, ну и кое-что посоветовать…
Но вот настало другое время — так называемая перестройка — произведения подпольного автора стали печатать на родине одно за другим, о чём ещё вчера он и мечтать не смел. Его книги нашли, наконец, массового читателя.
А врач? Был и врач, засвидетельствовший 30 июля 1992 года добровольный уход писателя из жизни.
Юрий Карабчиевский за всю свою жизнь ничего не вкусил от благ “советского писателя”. И вовсе не из презрения к благам, а потому, что его человеческая и писательская сущность просто не вписывались в существующий порядок вещей, в политико-литературные игры. На жизнь писатель зарабатывал не литературным трудом, а службой в бригаде ремонтников, ремонтируя медицинские приборы. Многие прозаики и поэты андеграунда нашли кое-какие ходы к советскому литературному пирогу — книги для детей, переводы, научно-популярные брошюры и тому подобное, но он не нашёл. Вот как описывается в его поэме “Осенняя хроника” попытка заработка литературным трудом:
Таскаюсь по редакциям журналов,
свою любовь за деньги предлагаю,
за очень мало, за почти что даром.
Никто её задаром не берёт.
И далее, обращаясь к редакторам:
Вы все добропорядочны, как дети,
Вас не прельстишь свободною любовью.
Законный брак! Законен только брак.
Всё остальное — противозаконно…
Писатель Юрий Карабчиевский так и не вступил в законный брак с Советской властью и советской литературой.
Самым известным его произведением оказалась не книга художественной прозы, а филологический роман “Воскресение Маяковского”, впервые увидевший свет в мюнхенском издательстве “Страна и мир” в 1985 году. Роман имел шумный, даже скандальный успех. Скандал разразился по обе стороны барьеров. И если в России при горячих читательских спорах на кухнях /разумеется, при бдительной тогдашней цензуре, рецензии в печати появиться не могли/ оценка книги оставалась всегда высокой, то в эмиграции /при полной свободе слова и печати/ “Воскресение Маяковского” восприняли как оскорбление “горлана-главаря”. Было странно слышать по “голосам” голос из хора хулителей книги, который не постеснялся заявить автору, что тот подсматривает жизнь Маяковского в замочную скважину.
Журнал “Континент” помещает на книгу разгромную рецензию /на самом деле до нелепости беспомощную/, где рецензент, защищая “лучшего поэта нашей социалистической эпохи”, никак не может оторваться от формулировок учебника литературы для средней школы 50-х годов.
Все эти, столь знакомые “литератургазетные словеса”, говорились и писались в адрес
настолько значительной книги, что без обращения к ней сегодня и в будущем рассматривать твор-
чество Маяковского просто невозможно. И недаром она была отмечена премией Владимира Даля
Парижским жюри под председательством Виктора Некрасова. Дело, конечно, не в премии. Фило-
логический роман “Воскресение Маяковского” — блестяще написанное глубокое исследование
не только феномена пролетарского поэта, но и Поэта вообще, вне зависимости от имени, фами-
лии и паспортных данных.
Незадолго до 30-го июля 1992 года, этой трагической даты, Юрий Карабчиевский собрал сборник своих стихотворений и сдал в типографию. Книга “Прощание с друзьями” увидела свет уже после смерти автора, он не успел подержать её в руках. Этот поэтический сборник открывает ещё одну грань творчества писателя.
К поэзии Юрий Карабчиевский относился трепетно, ведь именно она была его первой любовью, с неё начинался его писательский путь в литературной студии молодёжного клуба “Факел”, возникшего в Москве осенью пятьдесят пятого. Собственно, в “Факеле” собрался почти весь московский андеграунд задолго до выступлений поэтов Маяковки. Здесь можно было встретить молодых тогда Михаила Агурского, Станислава Красовицкого, Валентина Хромова, Леонида Черткова, Андрея Сергеева, Генриха Сапгира, Игоря Холина и многих других талантливых поэтов, прозаиков, драматургов.
Поэт Юрий Карабчиевский не прочитан, читателю ещё предстоит знакомство с поэтическими произведениями писателя, судьба которых весьма драматична. Пожалуй, более драматична, чем судьба его прозаических книг. За всю его жизнь, (а стихи он писал и в юности, и в зрелости), в отечественной печати было опубликовано только несколько небольших стихотворений. Первая публикация — “Московский комсомолец”,1955. Более полно /две поэмы/ его поэтическое творчество было представлено в 1979 году в знаменитом независимом альманахе “Метрополь”.
Давайте откроем единственную стихотворную книгу писателя “Прощание с друзьями” (Москва, Б-ка альманаха “Весы”,1992, изданную столь малым тиражом, что она уже давно является библиографической редкостью), чтобы процитировать хотя бы несколько строф, как иллюстрацию великолепного поэтического дара писателя:
Распадаются мысли, и каждый осколок
застревает и ноет в сознанье моём.
Я живу на пригорке, и зимний посёлок
Словно Брейгелем врезан в оконный проём.
Эти бледно-холодные близкие дали,
эти ребусы птиц, и людей, и собак —
как бы сами зовут, чтобы их разгадали,
и пророчат: едва ли и как бы не так!
Птица — глупая тварь, и душа её птичья
вместе с телом парит, без особых примет.
И она не свихнётся, постигнув величье
и ничтожество мира в единый момент.
Но Господь бережёт наш изнеженный разум,
опекает, ведёт, опускает на дно.
“Вот собаки, и люди, и птицы, а разом,
целиком этот мир — вам познать не дано!”.
И не надо. И верно: вершинами ёлок
ограничен простор и реальность сама.
Но зачем же так ноет в сознанье осколок?
Так мы сходим с ума. И не сходим с ума.
Юрий Карабчиевский — писатель особого и теперь уже редкого, невостребованного сегодня дара чувствовать чужую боль, как свою.
“Есть в жизни вещи поважнее литературы”, — говорил он. Эти слова, произнесенные человеком, жизнь и судьба которого, собственно, и определялись служением литературе, стоят многого.
Читатели встретят на страницах его книг достойного собеседника, врачующего душу в наше смутное и тревожное время.