Опубликовано в журнале Студия, номер 9, 2005
Предлагаю читателям несколько стихотворений из этой книжки.
Автор
Покойник прям и ироничен.
А профиль жалостливо птичен,
И руки — пара белых фраз,
Напоминающих мороз.
Галош гора — апофеоз.
И рабьи слёзы,
Бред любви,
Униженное обожанье…
Коней испуганное ржанье
И страх державы на крови.
А сослуживцы,
Как цветы —
Иван-да-Марья, Иван-чай —
К земле склонясь, шептали:
— Ты
Прими его и укачай.
В глазах — азарт,
От горя — горб.
Давя себе на диафрагмы,
Они оплакивают гроб
И на покойника косятся — не встал он как бы!
Он встал.
Стряхнул венки и ленты
И крикнул:
— Ты и ты,
На… права!
И стонет радость:
— Слава!
— Авва!
Веселье выше лба и сил.
Но вдруг упало,тихо стало —
Покойник пальцем погрозил.
Живой покойник бродит где-то,
Он жив, он с нами и надолго,
И музыка его не смолкла
В желудке маленькой планеты.
Его соратник — мертвой рати,
Брат по удушенным собратьям —
Случайно жив, плешив и тощ,
Товарищ по фамильи Борщ,
В слезах, заслугах и проклятьях —
То сон ли, явь? —
Восстал в кровати:
— Господь, на свете я каком?
Живой покойник — паль-чи-ком!
АЛКОГОЛЬ
Ты поворачиваешь око —
Бурун,
Баран,
Барак,
Барокко.
Полёты птиц — покой природы.
Но вот у деятельных лиц,
Как лампы, вспыхивают морды.
— Уби…! Убийц…! Милиц…
Онера!
— А девка прямо сущая Венера!
— А кто её?
Сверкает блиц.
И дуло — глаз пенсионера.
Премьера! —
Кукиш за спиной.
Но, впечатляя, остро ранит.
Негодованье в ресторане
Кончается слезой в пивной.
— До гения ещё бы малость…
— Случалось…
…чалось…
…алось…
…лось…
— Он помер.
— Да я сильно глух.
— …лучалось…
…чалось…
…алось…
— Жалость,
Большой талант — ан и потух.
Устраивают кошки спевки
С душою убиенной девки.
Сев полукругом за трубой,
Свирель меняют на гобой:
— Ах, тело было ей дано,
Поэту стало аналоем,
Красивое… А где оно?
Теперь печальное говно —
Его зовут культурным слоем.
Младенчески предсмертным воем
Клубятся кошки, исчезая,
И только лишь луна большая,
И ты, своё вращая око, —
Бурун,
Баран,
Барак,
Барокко.
В ТРАМВАЕ
В какой конец трамвай летит,
В какую тьму Тутанхамона,
Набитый сумраком зелёным,
Листву задев, прошелестит?
И как приветит нас Аид,
Куда вплывём вперёд ногами?
Об этом небосвод поёт,
Стучит в оконный переплёт
И розовеет облаками.
Летят газоны и вазоны,
Афиши, кроны и вагоны,
ХАЧАТУРЯН,
ФУТБОЛ, реклама
ГОССТРАХА, швеймашины «КАМА»,
Реклама крымских вин…
Ай, мама! —
Cивуху цедит инвалидец,
И ты свою сердечну рану
Запей, поэт, бунтарь, провидец,
И станет легче, вот увидишь,
Жену талантом удивишь,
Стихи напишешь —
Обличишь,
Страданья ближних облегчишь.
А я поговорю с блондинкой,
Такой изысканной и тонкой,
Которая сидит напротив,
Конечно, если та не против.
Она не против,
А напротив:
— Мой папа просто гардеробщик…
И то сказать, не гробовщик.
Но до причастных оборотов
Наш разговор, как день, поник.
ИЕРОНИМ БОСХ
И возвышался пир обширный,
Вступая в души и права —
Убийство, острая жратва,
И клевета, как угорь жирный,
Поют «Ла-ла»,
А гвоздь стола —
Интрига
Наподобье сига.
Мотив ее — та-ра-ра-ра.
Подлог —
Икра.
Она детячьими глазами
Глядит, омочена слезами,
Глядит доверчиво и прямо:
Где едоки?
Рожает мама!
Идут,
Едят,
И не случайно
В наростах мяса их носы.
А этот морщится печально —
Что?
Уши —
Кровяные груши,
И жирный пот
Ползёт в усы.
Косит на стол едок —
Что хочется?
— Ура! — кричит,
Жуёт и мочится.
Ура!
Весёлым барабаном
Оркестр стукнул облака,
И баба, развернув бока,
Восходит медленно и пьяно.
Её, румяную от похоти,
Подъял атлет,
Худея в хохоте.
И закружился хоровод.
Бежит урод,
Поет урод —
Все улыбаются подряд —
Один рогат,
А вот — клыкат,
А этот — краб,
Клешнёй стрекочет
И приласкаться к бабе хочет.
Тот что-то плачет
И бормочет,
Покрыт коростой,
Чешет,
Чешет
И там, и тут,
И лоб, и зад.
Носы растут.
И рты.
И уши.
И уменьшаются
Глаза.
ЭЛЕГИЯ
Как происходят вечера?
Луна восходит, как вчера.
Она садится на карниз,
Затем с улыбкой смотрит вниз,
На город.
С балконов свесился народ —
Поёт и курит, и кричит.
А вот совсем наоборот —
Он не поёт, она молчит —
Чета, считают кирпичи,
Раскиданные у ворот.
Мужчина в комнату идёт.
Включает скачущий экран —
И голос диктора звенит —
И Ватикан,
И клан,
И план…
Бульдозер
И подъёмный кран.
На рычагах весёлый парень
Играет словно на гитаре,
А во дворе кричит татарин:
— Ай, Сталин, ай, товарищ Сталин,
Ты на кого же нас оставил?!
И свадьба —
«Горько!» с потолка,
Как штукатурка гопака.
И снова — «Горько!»,
После — полька,
А справа — восемнадцать арий,
Полёт валькирий или фурий —
Девичник профсоюзных дам.
И гаснут истины реклам,
И под татарские заклятья
Плывут полночные кровати,
Скрипят уключины тахты.
И злоба нищеты, тщеты
Нисходит в чрева
Под музыку любви напева.
БОЛЬНИЦА
От всех широт,
Со всех карнизов
К тебе рванулись
Сизари.
Один из царственных капризов —
И вот послушно
Сизари
Слетелись в белую палату,
Где белой болью ты распята,
Где ходят в белом лéкари.
Нахохлился,
Стучится клювом —
Очнись! — в озябший твой висок
Самец, сияющий отливом,
Стучится в душу и висок.
Твои растерянные пальцы
Не могут птицу приласкать,
Твои глаза — два постояльца —
Ушли без памяти шататься
И с кем не попадя якшаться,
Тебя прошедшую отыскивать.
Стучит крылом, шуршит пером —
Сизарь идёт за дóктором.
— Спасите девочку, спасите!
Она умеет дивно петь. Не верите?
Меня спросите
И прекратите эту смерть.
Но доктор, веря в медицину,
Совсем не верит в чудеса
И шприц несёт с аминазином,
Он так начитан и усат.
— В палате птицы?
Не годится.
Больная — шприц! —
Пожалте бриться.
Вот и готово. Ламцадрица!
В палате птицы?
Ну дела…
— Зачем нас кликала, царица?
— Зачем, хозяйка, позвала?
Ты шепотом,
А стон — в зените:
— Я просто так! Вы извините!
ПИВО-ВОДЫ
В пивной, как вой,
Клубятся мухи.
Бухой выходит головой.
Дерутся пьяные марухи,
И рухнул кто-то неживой.
В истоме отведённый локоть,
Блаженства соловей в гортани —
Пивец, напившись, будет плакать,
Петь песни горечи и рвани.
Вот добродушие пивное
Цветёт на масляных щеках,
На лицах у других — иное:
Тут — злость, там — пакость,
Просто страх.
А этот — он поверх голов
Летит над трапезой столов,
Кричит:
— Равны,
Сильны,
Страны…
И рвёт рубаху на груди.
Но сотрапезники не смотрят.
Он воет и орёт:
— Гляди!
Но сотрапезники не смотрят.
Тот вспоминает неудачи,
Изрывшие его чело,
И плачет зло,
И злобой платит
Справляющим лихой балет,
Гуляющим по кружке мухам,
Которых давит на столе
И улыбается их мукам.
Из пенсионного бюджета
У старика торчит манжета.
Второй не видно. Видно, нет.
— Да ты, старик, неисправим!
Эсер? Кадет?
— Мон шер ами, — он тихо молвил, —
Господа,
Всё так же мир неандертален,
Хотя был Пушкин гениален,
И Кеннеди хороший парень,
Да и де Голль не так уж плох,
Не говоря о том, что Блок
Весьма изысканно лиричен
И поэтичен, и мистичен,
А также космос
И прогресс,
И райсовет,
И райсобес…