Опубликовано в журнале Студия, номер 7, 2003
(1764 – …)
Выселять немцев в Сибирь принялись в декабре. Какого года? Тысяча девятьсот пятнадцатого. Созданный Государственной Думой „Особый Комитет по борьбе с немецким засильем“ приступил к „освобождению страны от немецкого влияния во всех областях народной жизни Государства Российского“. Так сказать, в благодарность за то, что приехали.
А начиналось так прекрасно…
Возведенная в 1764 году гвардейцами на российский престол, юная Екатерина Анхальт-Цербстская (Великой она станет позже…) не могла забыть своего ухоженного германского быта. Очень хотела, чтобы в России, которую она полюбила любовью вовсе не показной, начались, как сейчас говорят, культурные сдвиги. Чтобы крестьяне научились работать, как у нее на родине, а страна сделалась богатой в меру своих просторов. Едва после переворота всё успокоилось, послала в Европу манифест:
„Всем дозволяем в Империю Нашу въезжать и селиться где кто пожелает, во всех Наших Губерниях“.
И еще один в следующем году. И год спустя еще один.
Она понимала, что жить в Российской глубинке (а именно там следовало начать преобразования) тяжко будет нерусскому человеку. Но момент был очень уж подходящим. В Пруссии и Австрии только-только замолкли пушки Семилетней войны – повсюду бездомные, разоренные, погорельцы… Поедут, без сомненья, поедут!
И точно: поехали.
Тем паче, что велела государыня выдавать тем, кого запишет в свой список „вызыватель“ – уполномоченный агент, сразу по восемь шиллингов. Каждый день по восемь! Деньги колоссальные: библиотекарь Кёнигсбергского замка Иммануил Кант получал в те годы 24 шиллинга в день..
Обещала (и что еще важнее, слово сдержала) тем, кто направится в необжитые места, на тридцать лет освободить от всех налогов. Бесплатно каждой семье дала по 30 десятин* земли: 15 – пахотной, 5 – леса, 5 – выгонов, 5 – под строения и гумно. И еще по лошади, а у кого большая семья – так даже по две. Корову, муку, зерно на семена, плуг, телегу, веревку, лопату и прочее. И по 500 рублей „подъемных“ денег. И беспошлинно разрешила торговать да ярмарки устраивать.
Только приезжайте, только россиян научите работать прилежно и правильно!
Всего два года прошло – переселились в Россию 23.109 колонистов, потом еще, еще… Сто лет спустя, в 1864 году, поселений-колоний насчитывалось пятьсот сорок девять.
А к началу Первой мировой войны число русских подданных, чьим родным языком был немецкий, приблизилось к двум миллионам.
баронск
Караваны переселенцев шли туда, где морем пахло: в порты Любек и Данциг (нынешний Гданьск). На кораблях плыли в Петербург. И мимо роскошных дворцов пешим путем в старую столицу Москву. Пылят телеги, шагают усталые немцы: эко пути-то… В Москве Немецкая слобода. Неужели конец? Нет еще, снова грузиться – снова плыть.
„Вызыватель“ барон Борегардт де Кано успокаивает: скоро, скоро доберемся. По матушке-Волге проплыли мимо Саратова – и вот она, немецкой колонии столица Катариненштадт**. В честь государыни(длинное название города русские сократили до Баронска.). На календаре 29 июня 1764 года.
Дома поставили на отлогом косогоре по обе стороны речки Малый Караман. До Волги рукой подать, она здесь глубиною 8 сажен, 600 шириною: белуга, осетры, севрюга, белорыбица, стерляди, сомы, сазаны, судаки…
Деятельный барон (он имел право на 10% собранного урожая и был для колонистов властью управляющей и судебной) основал на Волге меж Саратовом и Камышиным больше двадцати колоний, из них одну назвал в честь себя Кано, другую в честь жены – Сусанненталь, а еще две в честь своих детей – Филиппсфельд и Эрнестиндорф.
В общей сложности в Екатерининское время приехало около 75.000 человек, им выдали 5.682.307 рублей ссуд, причем 2.026.454 рубля безвозвратно – вот как скрупулезно шел счет!
Двадцать лет спустя после прибытия в Баронске проживала 141 семья – 636 человек, к 1900 году насчитывалось уже больше 400 дворов – 6.077 жителей и 2.500 лошадей. Молились в двух лютеранских храмах, одном католическом и одном православном. Дети учились в трех школах, и немцы поняли некоторые пункты манифеста буквально: вместо истории и литературы России преподавали историю и литературу Германии. Был сиротский приют, больница с врачом. Человек восемьсот занимались кустарными промыслами. Торговых и промышленных заведений насчитывалось сто тридцать три. И трактиров одиннадцать.
Главное богатство для многих был табак. По его вывозу колонисты постепенно заняли второе место в России: каждая семья в среднем производила 90 пудов табака, а он стоил 2 рубля 15 копеек за пуд. Корова же – 3 рубля, лучшая лошадь – 6 рублей. И что удивительно – ничто у немцев не пропадало зря: из соломы плели шляпы, сумки, корзинки, пояса, из лозняка – стулья, кресла, столы, детские кроватки. Понятное дело, на продажу. Дети зарабатывали за год до 16 рублей, женщины – 60-70, мужчины – до 120.
В Екатериненштадте были три мельницы, мастерские выделки кож и пошива женских сумок и перчаток. Изготовляли не только гребешки– веревки и канаты для речных судов.
Кроме сельских хозяев, промышленников, торговцев, жили в поволжских колониях и городах немцы-учителя, немцы-архитекторы, немцы-врачи. Культурное их влияние трудно переоценить. Достаточно вспомнить, что первый книжный магазин в Самаре открыл в декабре 1866 г. Петер-Август Грау. Что пять лет спустя его вдова Фанни устроила при магазине первую в городе публичную библиотеку. Что мануфактурная лавка братьев Клодт продавала не только ткани, но и первые в Самаре электролампочки…
сарпа-сарепта
Евангелические братья (их называли еще гернгутерами, ибо они утверждали, что находятся in des Herren Hut – „под покровительством Бога“) в Катариниенштадте не остановились, хотя одними из первых откликнулись на манифест императрицы.
Они решили нести слово Божье калмыкам в низовьях Волги, близ Царицына. Города, о котором голштинский посол Адам Олеарий писал: „…Находится в 350 верстах от Саратова, лежит на правом берегу, на холме, невелик, построен в форме параллелограмма, с шестью больверками и башнями, и заселен одними стрельцами, которых живет в нем 400 человек“.
Плыли не наугад. Царицынский воевода Алексей Быков добросовестно выполнил указ Петра Великого: „…Описать какие места и урочища, и есть ли где леса, и острова и поля, и по скольку сажен или верст, …и чертеж и опись прислать в приказ Казанского дворца“.
Верстах в двадцати пяти ниже Царицына увидели: в Волгу впадает речка. Та самая, на чертеже обозначенная как Сарпа. Исполнилось, выходит, сказанное в Книге Царств: „Встань, и пойди в Сарепту Сидонскую, и оставайся там“. Именно так: Сарпа – Сарепта…
Фундамент первого дома жители „Колонии Сарепта“ заложили 14 сентября, через месяц справили скромное новоселье. В вечное владение получили 5.870 десятин земли и все обещанные привилегии. Особым указом запрещено было селиться там русским,– думается, ради „чистоты эксперимента“.
Не зря ведь Василий Андреевич Жуковский спустя полвека отметил:
…В Сарепте зрелище иное:
Там братство христиан простое
Бесстрастием ограждено
От вредных сердцу заблуждений,
От милых сердцу наслаждений.
Там вечно то же и одно;
Всему свой час: труду, безделью;
И легкокрылому веселью
Порядок крылья там сковал.
Добавим: пили сарептские жители уже тогда родниковую воду из водопровода. Из реки чистоплотные гернгутеры не пожелали.
москва ждала почти сорок лет
Родник отыскался в версте от поселка, весь 1766 год прокладывали дубовые трубы. И пошла вода в водоразборный фонтан посредине центральной площади. И во дворы. И даже в кухни. Первый в истории России водопровод для простых людей.
Ибо ни петербуржцам, ни москвичам, ни тем паче саратовским жителям водопроводная вода еще долго была недоступна. В Москве, правда, существовал водопровод, – но только царский, сооруженный в 1633 году английским часовых дел мастером Галовеем. Текла вода из Москвы-реки в Свиблову башню (Водовзводную с того времени). оттуда в поварни Ситного и Кормового дворцов Кремля. А дальше – остановка на полтора века. „Прожект о проведении воды в столичный город Москву, учиненный генерал-лейтенантом фон Бауером июня 24 дня 1780 г.“ (опять-таки немцем, заметьте) был благосклонно утвержден матушкой Екатериной, однако строить по-немецки быстро не умели: московский простой люд еще почти сорок лет дожидался – до 1805 года. А саратовский – до 1856 (водопровод был с деревянными трубами, вроде сарептского), петербургский – до 1859-го.
В Сарепте же возле общественных водоразборных фонтанов висели первые в России правила водопользования: „Не мыть ведра. Не черпать руками“. Водопровод спас колонистов от холеры в первую российскую эпидемию 1830 года, да и во все прочие, случавшиеся потом. В Саратове и Царицыне сотнями и тысячами мёрли люди, а сарептяне были как заговоренные. Со временем сделали закрытые накопительные цистерны, проложили оцинкованные трубы вместо дубовых. Было в то время уже десять фонтанов общественного пользования и еще 21 частный фонтан во дворах. А кое-где поступала вода прямо в дом, текла из кранов!
Строили немцы-гернгутеры, без всякого преувеличения, на века: водопровод действовал два столетия, до 60-х годов двадцатого века, когда начали в Сарепте строить многоэтажки, и мощности старого не хватило.
кочевые гернгутеры
„Письмо и печать Убаши. Ни один калмык, как бы он не назывался, против устья реки Сарпы, где поставлены по Нашему приказу пограничные столбы, не смеет топтать пашни и другие угодья и не смеет никому наносить ущерба. Писано в 28 день месяца Гахая 1766 года“. Покровительственный указ этот дал хан Большой Торгутской орды Тохмут в ответ на жалобу приехавших из Сарепты двух колонистов – Брандта и Бробега.
Земля, которую отдали под Сарепту, искони принадлежала степнякам-калмыкам. Появление колонистов они восприняли как самоуправство: нападали, грабили, уводили в плен и продавали в рабство в Китай и Турцию. Писатель Борис Пильняк (наполовину немец по фамилии Вогау) вспоминал: „Бабушка мне, ребенку, рассказывала, как, когда немцы впервые пришли сюда на Волгу, они вели войну с киргизами; один раз киргизы поймали в займищах на Карамане тридцать немцев и вырезали им языки; а немцы, излавливая конокрадов-киргизов, закапывали их в стога и сжигали заживо…“
Но сколько можно жить в осаде? Вот и послала Сарепта к хану депутацию. Указ-то посланные привезли, прибили к межевым столбам, да только калмыки в массе своей читать не умели… И тогда Тохмут решил сам посмотреть на пришельцев, со всей свитой прибыл на берег Сарпы. Оказалось, дело не только в любопытстве: хан болен. Что ж, сарептский врач Вир его вылечил.
В благодарность хан оказал немцам самую высокую честь: пригласил тех, кто пожелает, жить рядом с ним, для чего и три юрты поставил. Отказываться неприлично. Гернгутеры выбрали троих. Хан пожаловал им калмыцкую одежду. Потом немцы вместе с ним откочевали в орду. Первыми из европейцев увидели обычную жизнь калмыков, все лето и всю осень провели у хана, двухколесную арбу купили, завели коров и лошадей. От Сарепты, впрочем, далеко не уходили, чтобы время от времени ездить домой за продуктами: все-таки очень уж непривычной была пища кочевников. Но язык калмыцкий выучили и стали переводчиками-толмачами.
Римляне говаривали: „Хочешь мира – готовься к войне“. В том самом году, когда хан стоял на берегу Сарепты, собрали сарептяне деньги на строительство и содержание крепости. Царицынский воевода прислал военного инженера. Городок с трех сторон (с четвертой защищала Волга) окружили рвом, земляным валом и двухметровой деревянной стеной, возвели редуты для дюжины пушек. Через четыре года в готовое укрепление прибыл гарнизон: артиллеристы, 20 пехотинцев и офицер.
Впрочем, когда вспыхнул пугачевский бунт, Сарепта почла за лучшее сдаться без боя. „…Пугачев <…> поспешно стал удаляться к Сарепте. <…> Тут он встретил астронома Ловица и спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам. Адъюнкт Иноходцев, бывший тут же, успел убежать. Пугачев отдыхал в Сарепте целые сутки, скрываясь в своем шатре с двумя наложницами. Семейство его находилось тут же“, – читаем у Пушкина.
Из всех сарептских зданий пугачевцы разрушили только аптеку. Ухоженные немецкие домики не тронули. Забрали хлеб из амбаров, соль, оружие, два табуна лошадей. Несколько молодых колонистов примкнули к Пугачеву и после его разгрома были сурово наказаны.
Пострашнее Пугачева были налеты совершенно неизвестной немцам саранчи. Первый случился в 1781 г., и потрясенный русский очевидец писал: „Все небо вдруг покрылось густым мраком с ужасным шумом. Саранча летела тучей шириною более 2 верст. Опустилась она в степи за Сарептой слоем на пол-аршина толщиною, и движением своим представляла вид зыблющихся вод“. И еще не раз налетала, объедала всё дочиста…
Однако ничто не сломило упрямых колонистов. В 1890 году по Волге отправили они на продажу 622 тысячи пудов зерна да других товаров 635 тысяч пудов, а ввезли товаров в Сарепту всего 205 тысяч пудов. Сальдо доходное, как ни считай.
с двух ночи до семи вечера
„Без четверти двенадцать бьют на кирхе колокола (металлический, не русский звон), и вся колония сидит за обедом, и затем – прикрыв ставни и раздевшись, как на ночь, спит.
Gross-Mutter имеет пять пар туфлей, все они стоят у порогов, в одних она ходит по двору, в других по коровнику, в третьих по кухне, в четвертых по столовой, в пятых по гостиной, – это чтобы соблюсти чистоту. Полы моют каждый день, а дом снаружи – по субботам. В коровнике полы моют тоже по субботам“, – это опять Борис Пильняк: сарептинский быт даже ему, наполовину немцу, казался диковинным.
Поля устраивались вдали от жилья: час пути, а то и больше. Поэтому на сев пшеницы вставали в 2 ночи, кормили лошадей, наскоро завтракали. Обедали в поле: копчёная колбаса, ветчина, хлеб с маслом. Горячее ели только в 7 вечера, вернувшись, и засыпали мигом: в 2 часа снова в поле.
После пшеницы сажали картофель, арбузы, дыни, тыкву, подсолнечник, овощи… Уфф!… Две-три недельки пауза. Но не отдых – первая стрижка овец, уничтожение вредных насекомых в саду, подготовка к сенокосу.
Зимой и летом в Сарепте на градуснике одно и то же: тридцать-сорок – только вся и разница, что зимой минус, а летом плюс, и как раз в уборочную страду. Поэтому начинали убирать ночью, при луне, опять в 2 часа. Самую жару отдыхали. Заканчивался рабочий день в 10 вечера, иной раз и позже. Рожь кончили – начинай пшеницу, а там ячмень, овёс… На току молотили по-своему: две лошади катали по снопам „немецкий каток“, гранитный вал примерно в метр длины и сантиметров тридцать диаметром. Позже и молотилки появились из Германии.
Кончили молотьбу – берутся за овощи и фрукты, за арбузы и дыни, их отправляли по Волге на продажу. А в домашнем хозяйстве из арбузов делали мед. Мякоть клали в большие котлы, варили, светло-коричневую тягучую массу сливали в деревянные бочки и двадцатилитровые стеклянные бутыли, оплетенные ивовыми прутьями. Арбузной кожурой лакомился скот, семечками – куры и утки. Ничто не пропадало…
А там снова весна, сев. И так год за годом.
Средняя немецкая семья в Поволжье владела шестью лошадьми и тремя коровами, козами, овцами, свиньями, курами, утками и индюшками.
А спали на простынях
Через три десятка лет после появления немцев на Волге саратовский землемер Леон Лебедский прошел пешком от Самары до Астрахани и достатком колонистов был поражен: в домах повсюду деревянные кровати, на них набитые соломой матрацы, поверх – белые простыни!
„При домах сады с яблоневыми, грушевыми, сливовыми, вишневыми деревьями. Женщины сверх полевой работы прядут лен, шерсть, ткут холсты и сукна“,– писал он.
„Все колонии построены хорошо, широкими правильными улицами, так что некоторые из колоний гораздо много лучше уездных городов. Дома у колонистов большие, светлые“, – отмечал другой путешественник.
„Мне подавали блины с ягодным вареньем, поджаренные пирожки со смородиной, – сообщал третий. – Прошу покорно найти это у наших мужичков“.
А вообще-то колонисты питались просто: картошка, клецки, суп из баранины, молоко с ржаным хлебом, зимой квашеная капуста. Мясо летом куриное, утиное, осенью гусиное, индюшачье. Если в это время на столе вдруг появлялась говядина – это значило, что случилось несчастье с коровой или теленком, пришлось зарезать…
Колбасу и ветчину готовили в ноябре. Тушки домашней птицы замораживали, потом доставали из погребов-ледников по мере надобности.
Запасов требовалось много. В семьях по десять-двенадцать человек, на полевые работы нанимали со стороны еще десять-пятнадцать, а то и больше. Еду на всех варить – хозяйке только поворачиваться…
Зимой чинили телеги, сбрую. У хорошего хозяина всегда были в запасе хотя бы одна телега, плуг, несколько колёс, лопат, вил, граблей и прочего: если что ломалось, укладывали под навес до зимы, взамен брали новое, приготовленное загодя.
У каждого двора слева от ворот жилой дом, у одних кирпичный, у других деревянный. Кирпичный – богаче, деревянный – зимой теплее. Напротив дома летняя кухня и пекарня. Пойдешь в глубину двора – там конюшня, коровник, хлев для свиней и овец, птичник. Дальше сад, огород и погреб-ледник – глубокий, объёмистый, держит холод все лето…
горчица для императора
Сарептская горчица так до сих пор называется. Ее семена в 1798 г. прислали из петербургского Вольного экономического общества. Гернгутер Конрад Нейц занялся новым растением, да заодно вывел собственный сорт: „сарептская сизая“. Начал производство горчичного порошка – сначала ручное, потом машинное, на конной тяге.
Продукт выходил отменный, и в 1810 году Нейц послал свою горчицу в Санкт-Петербург – заменить английскую, ввоз которой кончился из-за французской континентальной блокады. Как видно, попробовали новинку и в императорском дворце: фабрикант получил милостивое письмо и золотые часы в подарок.
Зять его Иоганн Глич в 1815 г. унаследовал предприятие и прославил сарептскую горчицу по всей Российской империи: в 1840 г. отправил во все концы уже 6 тысяч пудов, через десять лет произвел 15 тысяч, потом наладил паровую тягу – за один год выпуск удвоился, достиг 30 тысяч пудов.
Тут к месту вспомнить о сарпинке, она в словаре Даля: „САРПИНКА – полосатая или клетчатая, бумажная холстинка, работается в Сарепте, Сарат. губ.“ Расходилась тоже по всей России. Фабрика Борра выпускала 80 сортов – разной плотности, окраски. Аршин сарпинки в 1890 году стоил 12 копеек. Всем была доступна.
Миссионерская деятельность среди калмыков, однако, шла скверно, переходить в христианство они не хотели. Так что в1892 гернгутеры из Сарепты уехали. Остались только лютеране со своим пастором, и служба в кирхе шла по-лютерански.
Когда провели вдоль Волги железную дорогу, Сарепта стала дачным местом жителей Царицына. Ездили они туда и на леченье. Сарептская минеральная вода Екатерининского источника, открытая еще первыми поселенцами, была целебной (течет, кстати, до сих пор).
А еще в Сарепте перед Первой мировой войной находились: кирпичный завод, кузница, лесопилка, гончарная фабрика, скорняжня, красильня, дубильня, пекарня, мыловаренное производство, несколько мельниц, две школы ткачества и плотина на Сарпе.
По подсказке калмыков обнаружил еще в 1769 г. сарептский врач Иоган Вир в 9 километрах от Сарепты на склонах горы Ергеней источник минеральной воды. Впоследствии открыли и другие источники – свыше трех десятков. Самый мощный назвали Екатерининским, он давал 10 тонн воды в час. Так появился один из первых в России курортов с минеральными и грязевыми ваннами. Больные ездили туда из Сарепты на лошадях, которых покупали здесь же у калмыков… По сию пору пьют в России минеральную воду „Ергенинская“.
Монумент
Осенью 1848 года – чтобы успеть к столетнему юбилею – колонисты устроили подписку на памятник Екатерине Великой. Собрали 14.200 рублей серебром, заказали бронзовый монумент профессору барону фон Клодту в Санкт-Петербурге. Изображена была императрица сидящей на троне с манифестом в руке. На четырех угловых столбах ограды – герб России, на средних столбах – герб Саратова. Открыли памятник в Екатериненштадте 4 октября 1851 года. А коммунисты в начале 30-х годов его снесли и отправили в переплавку. Подумаешь, какой-то Клодт…
меннониты
На южных землях Российской империи город Нахичевань был построен для армян, Мариуполь для греков с Минорки. Кроме них, приехали итальянцы из Лукки, а в 1782 г. светлейший князь Потемкин переселил в те края шведов с острова Даго (ныне Хиумаа).
А еще раньше, при Елизавете Петровне, разрешено было сербу Хорвату поселить на правом берегу Днепра 16.000 сербов – два полка: один гусарский (назван хорватским в честь создателя), другой пехотный – пандурский, и назвать поселение Новой Сербией. Там построил Хорват на реке Ингул крепость Святой Елизаветы, будущий город Елизаветград (коммунисты переименовали его сначала в Зиновьевск, потом в Кирово и, наконец, в Кировоград). Еще двое сербов, Шевич и Депрерадович, получили земли в Бахмутской провинции и создали там Славяно-Сербию с главным городом Новомиргородом.
Но основной массой колонистов были все-таки немцы. Они начали прибывать в 1809 году. Поселения свои называли дорогими сердцу именами: Штутгарт, Карлсруэ, Маннгайм, Зельц, Штрасбург, Тиге, Тигенхаген, Альтонау, Лихтенау, Базель, Дармштадт… Близ Одессы, в Бессарабии и на Южном Кавказе основали 181 колонию.
Дорога была нелегкой. Когда 1.400 немецких семей отправились в 1817 г. из Вюртемберга в Грузию, до места добралось только 486 семей, остальные погибли, заболев по дороге лихорадкой…
Не столь драматично происходило путешествие из Западной Пруссии меннонитов – последователей протестанта Менно Симонса (1496–1561), голландца по национальности, который в прибалтийских владениях Германского ордена организовал несколько общин. Осушив между Данцигом (ныне Гданьск), Эльбингом (Эльблонг) и Мариенбургом (Мальборк) болота, меннониты получили эту землю во владение.
В браке у них была общность имущества, при наследстве – равенство между всеми членами семьи, включая женщин. Но главное – исповедовали они полный отказ от военной службы. И когда Пруссия наложила на них свою тяжелую руку, ушли в Россию.
Кодексом привилегий от 6 сентября 1800 года император Павел I даровал им „на все времена“ освобождение от военной присяги, от гражданской службы, от присяги на суде. Меннониты же обязались давать постой и подводы проходящим через селения войскам, содержать в исправности дороги и мосты, платить земельную подать по 15 копеек с десятины пахотной земли.
Полтораста семей поселились в Молочных водах, получили 150.000 десятин земли по две с половиной копейки за десятину (бесплатность к тому времени была отменена). Как писал словарь Брокгауза и Ефрона, эта местность сделалась „главным центром сельскохозяйственной и умственной интеллигенции, наполнилась рощами, богатыми нивами и стадами отличной породы скота. В одном молочанском округе свыше трех с половиной миллионов тутовых деревьев, развито шелководство и табаководство. Густой цепью расположены заводы винокуренные, суконные, кирпичные, черепичные и т. д., фабрики, мельницы, всевозможные мастерские, преимущественно приготовляющие земледельческие орудия. Меннониты высоко ставят грамотность, считая ее важнейшей потребностью общества, между ними нет неграмотных, мальчики и девочки обязательно посещают школы (большею частью одноклассные; в каждой колонии по школе). Все, даже противники иностранных колонистов, утверждают, что меннониты трудолюбивы, любят порядок, нравственны, гуманны и трезвы. Они живут в больших и удобных домах (около 30% каменных) и по преимуществу малосемейны. Влияние их на окружающих русских крестьян благотворно“.
Во время Крымской войны 1853–56 гг. немцы-колонисты работали в госпиталях, поставили русской армии 2.000 подвод с продовольствием.
Порты Одесса на Черном море и Бердянск на Азовском поставляли за границу выращенное колонистами зерно.
кто В эмиграцию, кто в ссылку…
Увы, все хорошее рано или поздно кончается. Не верится, но опрятность немецких поселений вызывала неудовольствие! В газетах писали о вредности чрезмерной чистоты…
Вряд ли по этой причине, но в 1874 году Александр II отменил дарованное немцам Екатериной Великой освобождение от призыва в армию. Удар был не только страшный, но и непонятный. Манифест государыни строго соблюдался больше ста лет, благодаря ему быстро поднималось хозяйство, и вдруг…
Особенно возмущались меннониты, которые и в Россию-то приехали, только чтобы в Пруссии не брать ружье в руки. Пришлось опять бросать всё и эмигрировать. Теперь в Америку.
И поволжские колонисты, те тоже отправлялись в Бразилию, Аргентину, США, Канаду, пели грустные песни:
Собирайтеся, братья, пора!
Уж написаны нам паспорта,
Чтобы ехать куда-то за море,
Где зимы нет и нету морозов…
Эх, Россия, остались бы мы у тебя, –
Да велишь нам в солдаты идти…
До начала Первой мировой войны эмигрировали сотни тысяч немцев. На третьей по счету родине окрестное население по сию пору зовет их русскими. И стоят там Катариненштадт да другие поселки с именами поволжских колоний, с улицами Саратов, Самара, Волга…
А Сарепту в мае 1920 г. переименовали в Красноармейск. Церковную площадь – в площадь Свободы, Большую улицу в улицу Тельмана, Астраханскую (ее-то за что?) в Виноградную. В тридцать шестом запретили ходить в кирху. Немцы собирались на улице возле дома пастора. Тот из окна вел службу. Арестовали его в тридцать девятом. В кирхе устроили хозяйственный склад, потом магазин.
До поголовных сталинских высылок в Сибирь да Казахстан оставалось два года. После высылок царских.
начали с самых малоимущих
Первыми в ссылке тысяча девятьсот пятнадцатого года очутились немцы из Волынской губернии – никакие не переселенцы, а тутошние, польские, в российском подданстве оказавшиеся чисто случайно, после очередного раздела Речи Посполитой. Волынь плодородной землей небогата – немцы осушали болота, корчевали лес, сеяли озимую пшеницу, гречиху, сахарную свеклу… Было их там всего сто семьдесят тысяч – меньше, чем в любом ином месте империи. Самые малоимущие среди немцев России.
Но пушки Первой мировой гремели совсем рядом, а стратегические соображения военных главенствовали…
Указ о выселении из привислинского края датируется 13 декабря 1915 года. Цель предельно проста: грубой силой заставить российских немцев „отмежеваться от германцев, забыть об общности происхождения, забыть об общности языка и совершенно вычеркнуть из своей памяти родственников, сражающихся в войсках наших противников“.
Тут стоит вспомнить, что в армии российской служили триста тысяч немцев, – их всех после начала военных действий перебросили в Закавказье (спасибо, что не дальше). А гражданских, которые имели несчастье жить в 150-верстной прифронтовой зоне,– тех эшелонами везли в Омск, Томск и прочие „места не столь отдаленные“.
Заложил город Омск в Акмолинской области (тогдашней, императорской России) немец, полковник Бухгольц. Первую немецкую деревню в Омском уезде, Александровку, в 1894 году основали вполне вольно, и лет через пятнадцать насчитывалось немецких поселков добрых три сотни. Ни о каких антинемецких настроениях не слыхивали: земли невозделанной вон сколько лежит, – добро, что в распашку взяли.
С 1906 года шла Столыпинская реформа. Немцы, как прочие переселенцы, получали льготный проезд и провоз имущества, бесплатно землю по 15 десятин на мужчину. В Енисейской губернии, скажем, отдали немцам участок Сайбар у реки Поперечный Карасук в Абаканской волости.
После августа четырнадцатого ветры задули иные. Из Петрограда, бывшего Петербурга, пришла бумага с длинным названием: „О некоторых вызываемых военными обстоятельствами мерах сокращения иностранного землевладения и землепользования в государстве Российском“. Меры против российских немцев: война идет с германцами, а они, оказывается, вражеские подданные! И точно: хоть и жили в империи не один десяток лет, в российском подданстве по большей части не состояли. Матушка Екатерина не требовала, потом как-то забылось. Теперь что делать? А как наверху делают…
В губерниях сибирских столичный опыт приняли к руководству неукоснительно: был, положим, Гнадендорф („Благодатная деревня“) – будет Николаевка. Предписали немцам недвижимость свою продавать побыстрее. Добровольно. Медлить станут – устроят аукцион.
Сажать за колючку (чем занялись спустя четверть века большевики) не стали. Да и слов таких – исправительно-трудовой лагерь – никто еще не знал. Но вот лишить средств к существованию – это пожалуйста.
Жил, скажем, в городе Томске уже 35 лет некто Крюгер Роберт Иванович. Хозяин самого большого в Сибири пивоваренного дела. И что же? Прусским подданным оказался! Конечно, отобрали у него завод и „транспортное обеспечение“: лошадей, повозки и сбрую. Предприятие замерло, двести человек рабочих на улице, торговля ячменем упала, пива нет, – зато донесли „о выполнении“.
Искали, понятно, шпионов. Начальник Степного генерал-губернаторства (это две области: известная нам Акмолинская и Семипалатинская) докладывал министру внутренних дел об „особой политической связи и организации“ немцев, о тайных курьерах, шныряющих между поселками. Даже аэропланы, будто бы спрятанные у колонистов, придумал. И тут же своею властью запретил всем разговаривать по-немецки.
А население… По отношению к немцам появилось, как писал осенью 1915 года один уездный полицейский чин, „скрытое, ничем пока не проявляемое враждебное настроение“. А у тех „заметно враждебное отношение ко всему русскому“ и разговоры, что в России больше не жить, пора ехать… Конечно, пошли просьбы о русском подданстве, их в общем удовлетворяли без ограничений.
2 июля 1916 г. Совет министров запретил „повсеместно в Империи“ преподавание на немецком языке „во всех учебных заведениях, не исключая частных и содержимых евангелическо-лютеранскими пасторами“. Можно учить по-немецки Закон Божий и немецкий же язык, – но это только одним „природным немцам“.
Готовилось выселение куда подальше всех приехавших когда-то немцев, включая потомков. Начало операции – апрель 1917 года. Но грянул февраль.
Немцы воспрянули духом. Потребовали у Временного правительства отменить „ликвидационные законы“, возвратить отнятые земли и имущество, возместить убытки.
Законы были остановлены, но временно: мол, окончательно решит Учредительное собрание. Ну а министр иностранных дел Милюков относительно будущего не сомневался: „Мы должны разделаться с немцем внешним и покончить с немцем внутренним“.
Не обращая внимания на эти слова (а возможно, именно обратив), в мае 1917 г. Общероссийский съезд немецких колонистов решил объединить всех во Всероссийский союз немцев и меннонитов.
В том же мае в Славгороде Барнаульского уезда Томской губернии на многолюдном митинге организовался Комитет российских граждан немецкой национальности Западной Сибири. Нет, не правительство, но все же надеялись: хоть как-то удастся себя защитить. Меньшинство ведь…
Но после Октябрьского переворота появился большевистский Омский совет. Он 31 декабря порадовал немцев: закрыл их газету „Сибирский вестник“. За „шпионаж“. А четыре месяца спустя арестовал весь состав немецкого районного комитета в Змеиногорске: „по подозрению в контрреволюционной деятельности“.
Но в июне адмирал А. В. Колчак ликвидировал власть большевиков в Сибири, что, естественно, немцы восприняли как „избавление от власти насильников, всюду насаждавших бесправие и ненавистный немцу беспорядок“, и „водворение свободного, демократическо-правового строя в автономной Сибири“. Вроде бы все успокоилось. Но, как известно, история пошла иначе: по всей Сибири, в конце концов, установилась советская власть…
Очень нелюбимая немцами, как ни старались большевики привлечь их на свою сторону. По данным В. Н. Шайдурова, в Западносибирском крае в первой половине 20-х годов на 86.759 немцев приходилось только 214 партийцев, 215 комсомольцев и 182 пионера – в сумме чуть больше полпроцента.
Причина понятна. Сибирские крестьяне-немцы были зажиточны. Имели много немецких и американских сельхозмашин. Использовали их на кооперативных началах, хорошо умея считать прибыль или убыток. Идеи большевистской кооперации „по Ленину“ не воспринимали, полагая вполне справедливо, что могут поучить кое-чему приезжих агитаторов.
Им в пику власти создали в Славгородском округе Немецкий район с центром в селе Гальбштадт. Дата памятная: 4 июля 1927 года. Надеялись советизировать „сплошь кулацкие“ немецкие деревни. А простодушные немцы восприняли организацию района иначе: как намерение помочь им сохранить традиции, культуру, язык, религию.
Бедные они, бедные… Пришел тридцать седьмой год, и следователи НКВД состряпали дела об антисоветизме в Гальбштадтской МТС, о контрреволюционной фашистской организации в Сибири.
И тут Чапаев!
В Екатериненштадте же после Февральской революции все было иначе: управлял всеми делами Комитет общественной безопасности. Председателем его был один из братьев Шефферов, человек известный: на их заводе изготовляли для всего Поволжья просорушки, плуги, бороны, веялки и другие орудия… Милицией командовал студент Фишер. Существовал Комитет до марта восемнадцатого года.
А в марте В. И. Чапаев (тот самый!) послал для „свержения буржуазии“ роту. Сопротивления она не встретила, и в городе появилась советская власть. Пришлым помогали люди из местных: уж очень привлекательны казались лозунги. Для дальнейшей борьбы сформировали 1-й Екатеринштадтский немецкий коммунистический полк (воевал с германскими немцами на Украине), против Врангеля и Деникина отправили 2-й Бальцеровский немецкий полк. А в 1-ю Конную армию Буденного – 1-й немецкий кавалерийский полк. Воевали за „светлое будущее“ от души.
Из Москвы прибыл большевик Болдовкин (почему-то под псевдонимом Чагин) – руководить парторганизацией, и 9 октября 1918 года, как написано в энциклопедии, „родилась областная рабочая коммуна“.
Немцы-большевики принялись вывозить хлеб в Москву и Петроград. Об этом в той же энциклопедии: „пришлось реквизировать у местной буржуазии и кулаков все излишки зерна“. Что такое в лексиконе коммунистов „излишки“, всем известно – вплоть до посевного запаса, о резервном (в Поволжье, как известно, раз в три-четыре года дует суховей) и говорить нечего. Набрали той осенью восемнадцать миллионов пудов.
Реквизировали, впрочем, не так чтобы успешно: весной девятнадцатого года „кулакам“ удалось-таки засеять поля. И урожай собрать. Но из Москвы грянула телеграмма с категорическим: „В три дня прислать три эшелона зерна!“.
Что ж, ровно через три дня местные коммунисты отрапортовали, да с повышенным обязательством: „Мы приложим все силы, чтобы в ближайшие дни послать рабочим Москвы и Петрограда 50 миллионов пудов хлеба, о чем сейчас же сообщаем Ленину“.
Насчет 50 миллионов, конечно, фантазия, однако двенадцать нашли. Тут бы и насторожиться: почему меньше, чем в прошлом году? Какое там!..
Не пробил большевикам колокол и в 1920-м, когда при всей натуге смогли отправить только шесть миллионов пудов, хоть брали по-прежнему начисто.
Весной следующего, двадцать первого года посевная площадь уменьшилась на 64% по сравнению с 1917 годом. На 75% сократилось поголовье скота и лошадей: чем кормить-то? И ударил голод. Всю живность, включая сусликов, съели. Варили сапожные голенища.
В царское время область поражала благосостоянием – при „народной власти“ от голода умерли 46.000 человек. Волоча ноги, брели спасаться в Сибирь. на Украину… А свыше ста тысяч вспомнивших, что не имеют российского подданства, что остались иностранцами,– бросились в эмиграцию.
Тысяча девятьсот двадцать первый
Был таким тяжелым!
Люди умирали от голода
И от мороза – вот правда…
Зерно на полях сгорело,
Остались без надежды
Все крестьяне вокруг…
Не на что было надеяться. Зерновой запас (поволжские крестьяне, повторим, знали, что каждые три-четыре года налетает суховей, – потому и держали „припрятанные излишки“) был давно уже до зернышка отобран.
Хлеб для спасения еще не умерших прислал Фритьоф Нансен, знаменитый норвежский полярник, председатель Международного комитета помощи.
трудовая коммуна кончилась
А в Поволжье весь восемнадцатый год прошел в лихорадочном властестроительстве.
Весной „в интересах утверждения Советской власти на территории немецких колоний Саратовской и Самарской губерний“ создается „Поволжский Комиссариат по немецким делам“ – маленькое министерство.
В июне проводят 1-й съезд Советов Немцев Поволжья.
В октябре „в целях укрепления борьбы за социальное освобождение немецких рабочих и немецкой бедноты Поволжья“ Ленин издает декрет „О немецких колониях Поволжья“: предписывалось немцам–колонистам устроить „областное объединение с характером трудовой коммуны“.
В двадцать втором он же (или, скорее, Сталин) отрезает у Саратовской области изрядный кусок и дарит немцам: территория коммуны увеличивается на 39 %, население на 64 %. А два года спустя Трудовая Коммуна немцев Поволжья по команде из Москвы кончает существование и становится Автономной республикой (АССР НП): 366 тысяч (66%) немцев, 156 тысяч русских, 58 тысяч украинцев (в 1939 г.). Официальные языки – немецкий, русский, украинский.
Столицей Москва назначила, однако, не немецкий (наверное, потому, что „кулацкий“) Марксштадт-Екатерининштадт, а „пролетарскую“ Покровскую слободу, что напротив Саратова. Решением этим немцев сильно обидели. Потому что в слободе, именовавшейся когда-то „Саратовским земляным городком“, немцев было мало, а жили (судя по названию, в землянках) в основном чумаки – украинские возчики соли, уроженцы Киевской, Полтавской да Харьковской губерний.
Истинные, потомственные поволжские немцы, как большевики ни старались, называли Марксштадт Екатерининштадтом и считали своей настоящей столицей.
снова голод
В 1933 году в Марксштадте голодная смерть настигла 740 человек. В какой еще стране, кроме Советского Союза, в мирное время люди умирали от голода? Кто были по „классовому составу“ эти 740 скончавшихся, можно догадываться: хлеб по карточкам все же выдавали рабочим и служащим – 600 граммов в день, членам их семей – 400, прочим – 300 граммов. Малорослы и худощавы представали перед врачами военкоматов немецкие призывники 1935 года: в среднем 168 сантиметров и 64 килограмма.
Зато вовсю гремели победные барабаны. Республику немцев Поволжья наградили орденом Ленина „За выдающиеся достижения в строительстве социализма“. В ссылку отправили 4288 семей колонистов только в 1930-31 годах. А в Большой советской энциклопедии (I-е издание, 1939 год) написали: „Исключительные успехи сельского хозяйства Н. П. АССР, как и всего народного хозяйства, являются блестящим опровержением гнусной клеветы фашистов о, якобы, царящем в республике „голоде“ и о „притеснении немцев““.
О „притеснениях“ что говорить? Все автономии немцев в СССР уже были ликвидированы. Кроме Республики, этой парадной витрины „сталинской национальной политики“, да и ей осталось недолго жить. Закрыли центральную немецкую „Дойче централь-цайтунг“, с двадцать шестого года выходившую в Москве. Запретили повсюду, кроме той же Н. П. АССР, преподавать на немецком языке – что в школах, что в вузах.
сегодня одно, завтра другое
Национальная политика большевиков была служанкой „текущего момента“.
Было выгодно – клеймили царский режим за „руссификацию“: в земских (гражданских) школах, мол, обучение велось только по-русски, „более 50% учителей были русские, совершенно не владевшие немецким языком“. Да и в библиотеках, смотрите: „литература была почти исключительно русская, на немецком языке книги были главным образом религиозного и патриотического характера“ (слово патриотизм до 1941 года было ругательным).
Как положительный контраст, сообщалось (БСЭ, 1939 г.): „В Н. П. АССР полностью введено всеобщее обязательное обучение на родном языке“.
Это было до поры правдой: на территории АССР Немцев Поволжья немецкий язык господствовал не только в школах, но и во всех высших учебных заведениях – педагогическом институте и четырех педагогических техникумах, сельскохозяйственном институте и индустриальном техникуме, на педагогическом, сельскохозяйственном и медицинском факультетах ускоренной подготовки (рабфаках). И в музыкальном техникуме.
Работали Немецкий Государственный академический театр, детский театр, а еще 93 библиотеки, 172 деревенских клуба и 20 домов культуры. На немецком языке издавалась 21 газета. Местное издательство печатало на немецком, разумеется, языке книги: за три предвоенных года 379 названий средним тиражом 3.700 экземпляров. И учебники 176 названий средним тиражом 8.400 экземпляров.
Да и на Украине, в Сибири и других местах, где проживало примерно две трети советских немцев, до поры учили на немецком языке детей, выпускали газеты, журналы и книги.
А когда стало невыгодно, единым махом прекратилось всё.
АССР НП в том числе.
От пистолетов до отравляющих газов
После секретных переговоров в начале 20-х годов Москва и Берлин, отнюдь тогда еще не гитлеровский, заключили соглашение о дружбе и любви.
Веймарская республика, как презрительно именовали в московских газетах послевоенную Германию, заказывала у большевиков самолеты, тяжелую артиллерию, военное снаряжение, кредитовала работу на советской территории совместных военных заводов, конструкторских бюро и полигонов, бесплатно открывала лицензии на новейшие (секретные!) германские патенты, технологии и конструкции вооружений, в том числе для химической войны.
Потом к власти пришел Гитлер, но это ничего не изменило. Фирма „БМВ“ изготовляла в СССР танковые и авиационные моторы, „Рейнметалл“ и „Карл Вальтер“ (помните его знаменитый пистолет?) – пехотное стрелковое оружие, „Блюм унд Фосс“ помогала строить подводные лодки, а „Юнкерс“ в Харькове и на заводе под Москвой (в Филях – это сейчас чуть ли не в центре города) научил советских рабочих и инженеров выпускать самолеты. Передали немцы для советских танков Т-24, Т-26, Т-28, Т-35 и БТ технологию сварки корпуса, а также конструкции подвески, стробоскопов с наблюдательными куполами, перископических прицелов, пулеметов, радио- и электрооборудования. Командиры и технические специалисты Красной Армии ехали учиться в академиях германского, подпольно возрожденного Генштаба.
В ответ с востока шли – покамест в стратегический запас – важнейшие материалы войны: молибден, хром, никель, вольфрам и марганец (очень всем этим попользовались гитлеровцы).
Немецкие офицеры-летчики учились в авиашколе Липецка – Четвертой эскадрилье Красного Воздушного флота, или Четвертом авиаотряде товарища Томсона. На аэродроме стояло 80 самолетов разных типов, ежегодно выпускалось 50 летчиков и до ста авиатехников. Липецкую школу окончил генерал-полковник авиации Ганс Ешонек – начальник штаба Геринга. Ее стены помнили и генерала Курта Штудента – будущего командира авиакорпуса на германо-советском фронте.
В Каргопольских казармах в Казани из школы бронетехники выпустили знаменитого теоретика и практика танковых сражений Гейнца Гудериана, через несколько лет едва-едва не добравшегося на своих Т-III и Т-IV до Москвы, и еще человек сто его товарищей-офицеров.
Дружно разрабатывались запрещенные химические вооружения на объекте „Томка“ в Саратовской области, близ города Вольска, рядом с АССР Немцев Поволжья. Не в Республике ли вербовался персонал для „Томки“, тем боле, что с языком никаких проблем не наблюдалось? Во всяком случае, процветание немецких автономий в СССР приходится как раз на период дружбы большевиков с фашистами.
Но, как известно, вспыхнувшая с первого взгляда любовь имеет свойство столь же стремительно исчезать. Именно это случилось 22 июня 1941 года.
очистить немедленно территорию!
Когда началась вторая русско-германская война (Великая Отечественная), почти в точности повторились с российскими немцами совсем забытые события августа четырнадцатого.
Советские власти сгоряча взяли в армию 2.500 приволжских немцев-добровольцев и в народное ополчение – 8.000 человек. Но быстро одумались: с чего это мы врагов берем? И уже 4 июля 1941 года появилась штабная директива „О мероприятиях по выселению социально опасных элементов с территорий, объявленных на военном положении“. Касалось это немцев Причерноморья и Крыма. В другой военной директиве уточнялось: „Очистить немедленно территорию полуострова от местных жителей немцев и других антисоветских элементов“.
Немцев-колонистов в Крыму было несколько десятков тысяч. Жили они в деревнях Цюрихталь (после войны переименовано в Золотое Поле), Гейльбрун (Приветное), Фриденталь (Курортное), Нейзац (Красногорское), Розенталь (Ароматное); Кроненталь (Кольчугино), Герценберг (Пионерское) и многих других, так что „органы“ не испытывали затруднений в определении этнической принадлежности… Посадка в эшелоны началась 18 августа.
Репрессии шли с запада на восток. Десять дней спустя, 28 августа 1941 г., вышел еще один документ, в нем утверждалось: „По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу из Германии должны произвести взрывы в районах, заселенных немцами Поволжья“.
Наглая лживость этой бумаги потрясает. У советской власти не было ни единого примера (иначе привела бы, будьте покойны!) антисоветской агитации в Поволжье или в других местах, ни единого случая шпионажа, вредительства, диверсионной деятельности, дезертирства советского немца на фронте, уклонения от призыва в Красную Армию в тылу.
Наоборот! Против фашистов в Красной Армии уже сражалось 64.600 советских немцев. По словам Тамары Васильевны Плетнёвой, депутата нынешней Госдумы России, среди воевавших всего два месяца российских немцев 11 человек получили звание Героев Советского Союза!
Да и местные немецкие власти себя показали, как следует. Еще 26 июня бюро обкома ВКП(б) АССР НП приняло постановление „Об организации мероприятий по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника“. Во всех городах и кантонах, как назывались районы, организовали истребительные отряды против диверсантов. И когда 15-16 июля ради проверки (или провокации?) были сброшены в Поволжье на парашютах переодетые в фашистскую форму энкавэдисты, население их мгновенно выловило!
Но логика коммунистов удивительна. Мало ли что выловили! А вот не сообщают властям о диверсантах и шпионах, – значит, их укрывают. По этой своей логике Президиум Верховного Совета СССР „признал необходимым“ выгнать немцев из Поволжья в другие места – Новосибирскую и Омскую (опять!) области, Казахстан, Алтайский и Красноярский края: отправку эшелонов начать 3 сентября и закончить через две с половиной недели.
Операцию „Переселение“ обеспечивали 1.200 сотрудников НКВД, 2.000 работников милиции, 7.350 красноармейцев (по другому источнику – 1.450, 3.000 и 9.650 соответственно), 158 эшелонов. И это в то время, когда советские войска отступали, когда не хватало ни людей, ни техники, ни транспорта.
По всей стране депортации подверглись 600.000 немцев, в том числе поволжских – 438.280 человек (не зря о них больше всего пишут). На сборы – сутки. Это милость. Когда за неделю до войны выселяли евреев из Бессарабии, два часа только давали, два часа…
Эмме Иосифовне Барбье было тогда 10 лет, она как сейчас видит: „Вышли из дома. Мама плакала. Они сказали: не плачьте, закроем на замок, вы вернетесь, и все это ваше будет по-прежнему. Затолкали в телячий вагон, там даже скамеек не было. Закрыли засовами. У каждого вагона часовой с автоматом. Там были старики и дети, и молодые. Сидели на полу, там и кушали, не выпускали. Только если поезд остановится в тупике, выбегут скорее, кто под поезд, кто куда, сходят по своему делу и снова загружают“.
Выселенных власть называла спецпереселенцами. На недоуменные вопросы отвечала: вы пользуетесь всеми правами граждан СССР, кроме небольших ограничений. Каких? Да вот: не имеете права без разрешения спецкомендатуры выезжать за пределы поселка. Или вот: должны в 3-дневный срок сообщить об изменениях в семье – родился кто, умер, или вдруг жениться задумал. Не будете соблюдать порядок – накажем. А так всё по-прежнему, словно вы в Поволжье.
„Спецорганы“ вербовали из спецпереселенцев агентуру, та вынюхивала антисоветские настроения: „Немец–переселенец Вахтель Семен Андреевич, прож. в г. Минусинске, говорит, что правами граждан пользуются одинаково все, независимо от национальности, а на деле получается не так. Вот нас переселяют потому, что мы немцы, а указ правительства – это маневр. Этот немец-переселенец Минусинским оперсектором НКВД арестован“.
с новым годом, дорогие товарищи!
Не давало покоя храбрым чекистам вот что: привезли сосланных, расселили кое-как, – и гуляют они по улицам да дома сидят, бездельники. А страна напрягает силы.
И десятого января нового, 1942 года спустили на места совершенно секретный приказ Государственного комитета обороны СССР (председатель – Сталин) „О порядке использования немцев-переселенцев призывного возраста от 17 до 50 лет“: всех сосланных мобилизовать в рабочие колонны, то есть в трудармию. Срок – 20 дней. Для начала 120 тысяч, дальше посмотрим, а уклоняющихся, как положено, расстреливать.
Цифры насчет возраста – это было для дурачков. Если начальник забирал всех подряд от 15 до 55 лет, это было в порядке вещей, а тех энкавэдистов, кто особо старался и хватал от 14 до 65, в пример ставили. И не было разницы, ссыльный или местный, мужчина или женщина, – всех. С фронта везли немцев, не пленных, своих: 1609 командиров, 4.292 сержанта, 27.724 рядовых шли прямо из вагонов в трудармейские лагеря. Режим по стандарту НКВД: колючка в четыре ряда, вышки с часовыми, охранники с собаками. Выводили на работу и возвращали, как зэков, строем. Да они и были зэки, только бессудные и бессрочные.
На берегах Енисея и Абакана гнали на самые тяжелые работы в шахты, на лесоповал, в рудники, на прокладку железных дорог от Сталинска до Абакана и Барнаула. Четыреста тысяч скончались от непосильного труда, болезней, увечий, рабского питания. Каждый второй мобилизованный.
Отправляли работать на северные рыбозаводы. Считалось, не трудармия, а разницы никакой. Возле своей мамы – знакомая нам Э. И. Барбье, повзрослевшая на год: „Уже осень была. Погрузили нас на баржи в трюмы. С одной стороны соль была, с другой – железные стеллажи. Распределили место на них для каждой семьи. Там и стол был, и койка. Тоже охраняли. Младший брат заболел коклюшем и умер. Похоронили в Туруханске. Привезли нас на рыболовную точку. В одном бараке 200 семей жило. С одной стороны барака стояла бочка и с другой стороны – бочка. Ими и отапливался он. Пурга, снег – задует, заметет, что не можем даже выйти воды себе набрать. Снег почерпнешь и все. А утром придут, раскопают“.
за самовольство – двадцать лет
Кончилась война с Германией, победили Японию. Думалось, вот и конец мучениям. Но нет таких подлостей, которые не сумели бы совершить большевики. Новый сталинский указ вышел в 1948 году: „в отдаленные местах“ все прикреплены навечно. Даже немцы, добровольно приехавшие Бог весть когда. Взяли на учет, под комендантский надзор НКВД, запретили хоть на сутки покидать место жительства без разрешения. За самовольный уход – 20 лет лагерей. В одном Красноярском крае полторы сотни спецкомендатур „отслеживали режим“.
Над сколькими гражданами надругались, сказать трудно. Примерно так: миллион двести тысяч. Учет поэшелонный был хотя и скрупулезен, но не все документы доступны исследователям, и мало их.
Большевики же тверды. Пока держат руль, никаких разоблачений: пенсиям персональным угроза, дачам двухэтажным, благополучному житью-бытью… Только через десяток лет после смерти Сталина, в 1964 году, сняли с российских немцев обвинения в шпионаже, предательстве и пособничестве врагу.
Но ложью обвинения эти не назвали. Округло выразились: „обвинения <…> явились проявлением произвола в условиях культа личности Сталина“. И чтобы не травмировать виноватых, напечатали указ по-русски только в малодоступных „Ведомостях Верховного Совета СССР“ – не каждая даже городская библиотека имеет подписку на эти „Ведомости“. Но что правда, то правда: для сведения немцев дали текст в немецкоязычные газеты, к тому времени начавшие выходить.
Однако режим для ссыльнопоселенцев сохранили прежний, чуть-чуть только полегчавший. Лишь 3 ноября 1972 года издали документ „О снятии ограничений в выборе места жительства, предусмотренного в прошлом для отдельных категорий граждан“. Что за „отдельные категории“ – если не знаешь, так и не сообразишь. Но те, кого документ касался, поняли: формально не запрещено возвращаться в родные места, откуда выселили.
И как в воду глядели: именно формально. А попробуй вернись – в доме твоем, дедами выстроенном, уже второе, а то и третье поколение незнакомых людей. О выселениях слыхом не слыхали. А даже если и слыхали, смотрят в глаза (хорошо, если спокойно): „Мы-то при чем? Мы вас не выселяли!“.
законы, указы, протоколы…
Откровенная ненависть к „фашистам“ во всех эшелонах советской администрации принесла свои плоды. Ядовитые: уровень образования разбросанных по деревням российских немцев оказался в среднем ниже, чем местных русских, узбеков, казахов, киргизов. И 80% нынешних немцев России не владеют родным языком. В СССР знание родного языка вовсе не было достоинством, так что если в 1970 году 78% советских немцев старше 15 лет считали своим родным языком немецкий, то к 1999 году их число сократилось до 36%.
Когда рухнул СССР, начались „действия по восстановлению исторической справедливости“, словно существуют множество типов справедливости, и историческая – одна из них.
Законы и указы пошли косяком: в 1991 году „О реабилитации репрессированных народов“, 21 февраля 1992 г. „О неотложных мерах по реабилитации российских немцев“, 21 мая 1992 г. „О создании в Поволжском регионе поселений российских немцев на базе агрокомплексов“. (Поселения на базе! О, великий. могучий и свободный русский язык! О, мертворожденные агрокомплексы, от которых не осталось и тени!)
Событием 20 октября 1992 г. было подписание „Протокола о сотрудничестве между Правительством Российской Федерации и Правительством Федеративной Республики Германии с целью поэтапного восстановления государственности российских немцев“. Слова „восстановление государственности“ вроде бы означали воссоздание Автономной республики немцев Поволжья. Где она, ау!…
Российский журналист Г. Котошихин пишет: „Причину неудачи лидеры российских немцев объясняли позицией саратовских чиновников и политиков. Власти в Саратове сделали все, чтобы торпедировать идею. Ведь лучшая часть саратовских сельхозугодий, газовые хранилища, нефте– и газопроводы, стратегический аэродром, промышленные предприятия городов Маркса, Энгельса и Красноармейска должны были оказаться у нового субъекта Российской Федерации. Какая региональная власть на такое добровольно пойдет?
Но на демонстрации в Саратове под лозунгом „Немцы – да, автономия – нет!“ приходили тысячи напуганных местных жителей без всякой агитации сверху. На митингах звучали аргументы против восстановления немецкой автономии: „История – не трамвай, чтобы давать задний ход. Да, российские немцы безвинно пострадали, республику ликвидировали неправильно. Но это связано с войной, с общемировой трагедией. Да, они – репрессированный народ. Но какой у нас народ не репрессированный, разве русский народ – не репрессированный?“.
В июле – августе 2001 года в Саратове и Волгограде пошли слухи, что к 60-летию депортации немцев, Республику все-таки восстановят. И сделает это не кто иной, как Путин: немецкий язык знает, в Германии жил, немцев любит…
Местные руководители прокоммунистических партий напечатали открытое письмо президенту России: „Кто персонально отвечает за протаскивание через Госдуму Закона или издание Указа президента к 28.08.01 г. о создании республики немцев на Волге и этим позволит Германии осуществить колонизацию Волги и утвердить там свою пятую колонну?“ (стилистика и орфография авторов).
В Поволжье с помощью Германии возводились жилые дома, создавались малые предприятия: хотели компактно поселить немцев, бегущих из Средней Азии и Казахстана.
Корреспондент „Общей газеты“ Н. Андреева в 2001 году побывала в Саратове. Узнала, что области досталось 100 миллионов марок по программе германо-российского сотрудничества, и поехала в поселок Бурный, где в начале 90-х годов российские немцы составляли 80 процентов жителей, а нынче – всего 18.
в бурном немцев меньше, чем казахов
„Поселок начали строить в голой степи на границе авиационного полигона „Гурьяново“ в 1983 году,– пишет Андреева.– Министерству обороны нужно было подсобное хозяйство для прокорма солдат Приволжского военного округа. Директором совхоза, а вернее, федерального унитарного сельскохозяйственного предприятия стал Александр Бугаммер, переселенец из Джамбульской области Казахстана. Земляки потянулись за ним в Саратовскую область.
Гости из Германии появились здесь в 1992 году, после указа президента Ельцина о создании в Саратовской области Немецкого национального района. Германское правительство построило в Бурном 86 коттеджей – с удобствами в доме, горячей водой, встроенными гаражами. Коммуникации оплачивала российская сторона. Сейчас в коттеджах живут 30 процентов немцев и 70 процентов представителей других национальностей.
– Германия настаивала, чтобы 100 процентов коттеджей мы отдавали приезжающим из Казахстана немцам, – горячится Александр Бугаммер. – А кто он такой, этот переселенец? Я его не знаю! Как он будет работать, если будет вообще? Лучше отдать квартиру тому, кто своим горбом ее заслужил! И плевать – немец он, русский или казах. Да, мы нарушили этот договор.
Сохранение немецких традиций в Бурном выражается в том, что в каждом доме по национальным рецептам делают колбасу и лапшу. В школе немецкий язык изучают углубленно со второго класса. Есть немецкая библиотека. Концертами на немецком отмечают в клубе Рождество и Пасху. Но молодежь культурой предков не интересуется. Очаг духовности – два утепленных вагончика, где разместился молельный дом.
– Я Фрида! – весело и с явным акцентом заявляет Фрида Александровна Горст. Бойкая старушка возглавляет местную религиозную общину. Даже внешне она не похожа на русских бабушек. Сухонькая, шустрая, басовито хохочет и громко ругает главу администрации: „Мой отец был пастором. Я ни на танцы, ни в кино никогда не ходила, только с папой в церковь. До 1922 года жили мы на хуторе Шапошниково под Сталинградом, а потом сами уехали в Казахстан. Тут, в Бурном, у нас шесть старушек молятся, остальные уже в Германии. А я не хочу уезжать. Я лучше здесь с дочкой поживу. Дома по-немецки не говорим: зять – хохол, а дочь язык забыла“.
с работой в сибири плохо
Около 23 тысяч человек живут компактно в Азовском немецком национальном районе, в 40 километрах от Омска. К Азовскому морю (а так иногда думают) район не имеет никакого отношения: просто центральный поселок почему-то Азово называется.
Сообщала о нем „Независимая газета“ в 1999 году: „Несколько сотен аккуратных домов, неширокие дороги. Дома поражают своей благоустроенностью (например, для всех квартир в подвале устроены гаражи). Улицы носят имена Гёте, Бетховена… Есть улица „17 февраля 1993 года“ – даты получения районом нового статуса. В разговоре жители время от времени переходят на немецкий – так удобнее, привычнее.
Когда вышел указ о создании национального района, хлынул поток русских немцев из всех частей России. А работы в селе нет. И вот кто-то ездит на работу в Омск, кто-то вербуется на нефтепромыслы в Тюмень. Десяткам тысяч (!) желавших переехать в Азово отказано – ни работы, ни земли на них нет“.
Германия потратила на развитие Азовского района примерно 200 миллионов марок. Финансировала строительство домов, дорог, систем электроснабжения, начала сооружать водопровод и очистные канализационные сооружения. Но сменилось правительство ФРГ, и помощь кончилась. А что же Россия? Денег федерального бюджета хватило только на постройку двух школ, спортивного комплекса, да на издание двуязычных школьных учебников.
…Сегодня рассеяно по Омской области 134 тысячи немцев, по Алтайскому краю 130 тысяч, по Новосибирску 70 тысяч. В основном религиозны – лютеране, баптисты, католики, но есть среди них православные, адвентисты седьмого дня, пятидесятники… Традиционные конфессии способствуют сохранению немецких обычаев и обрядов, немецкой культуры и национального самосознания. На вопрос: „Считаете ли себя верующим?“ 62% российских немцев отвечают: „Да“.
Множество их уже давно трезво оценили обстановку и отправились в очередную дорогу с надеждой, что станет она последней.
Темп в девяностых годах нарастал: пятьдесят, сто, сто пятьдесят, двести тысяч за 12 месяцев! В 1989 году в Саратовской области проживало 18.000 немцев, в 1994 число их снизилось до 14.000, а в январе 2000 осталось 6.500. Решение проблем? Но песни, песни говорят о другом:
…Никогда не забудем
Той немецкой приволжской земли…
Над излучиной Волги,
Где сверкает она серебром, –
Там была наша родина,
Мирный край на высоком берегу,
Где предки наши корчевали лес
И степной песок удобряли,
И знамя веры радостно несли, –
Немцы–крестьяне.
<……………………………………………>
…Еду в Германию,
Чтобы обрести родину.
А ты, Россия, – с тобой не сравнится
Ни одно государство в мире:
Лживы твои речи, дурны дела,
И нравится тебе только ложь.***
Из стран распавшегося СССР эмигрировало 2,5 миллиона немцев. Квалифицированные рабочие, умелые крестьяне, талантливые спортсмены, люди высокого искусства и науки. Последних совсем мало. По „сталинской национальной политике“ высшее образование было немцам малодоступно, и к началу девяностых годов его имели только четверо из ста.
автономии повсюду
Уезжали, уезжали, а оказалось, что сейчас (оценка специалистов ФРГ) на территории бывшего СССР этническими немцами можно назвать 6-7 миллионов граждан. Ведь 70% браков у немцев межнациональны.
„Форма национального самоопределения“ – так в законе „О национально–культурной автономии“ (1996 г.) определен термин подобной автономии. Оказывается, это не территориально-административная единица, а нечто вроде клуба по интересам: обычная общественная организация для сохранения самобытности малого народа. Не более. Лучше, конечно, чем ничего.
В самую крупную Федеральную национально–культурную автономию российских немцев (ФНКА РН, она базируется в Москве) входят 30 региональных отделений и более 100 городских и сельских.
Но существуют и другие автономии. Скажем, Нижегородское общество российских немцев „Единство–Айнхайт“. Оно конфликтует с местной Национально–культурной автономией, входящей в ФНКА РН. А немцев в Новгороде и всей округе может, тысяча, может, полторы…
Массу сил тратят немцы России на борьбу и расколы, на обвинения в „нецелевом“ расходовании присланных из Германии денег.
вдаль от прошлого
Российские немцы полагали, что, уезжая, они сохраняют национальную культуру и язык. Там, куда они стремились, они оказались „русскими“ из-за своей непривычности, необычности для нынешних „германских“ немцев.
Действительно, среди приехавших, например, из Киргизии лишь 16,5% владеют немецким языком свободно, с некоторыми затруднениями – 33,7% , в семье немецкий используют как разговорный редко,– да и язык-то этот порою является языком XVIII века…
По мнению современных российских исследователей „русско-немецкого вопроса“ В. А. Ельчанинова и В. Н. Шайдурова, российскому немцу-реэмигранту „чужд мир современной Германии, но чужд ему и мир современной России – мир, который стал причиной его отчуждения“. Они полагают, что российский немец ищет сегодня новую действительность, в которой не было бы прошлого, – того прошлого, которое он старается по возможности вычеркнуть из памяти. Плохо только, что прошлое держит слишком цепко, даже если от него уехать за несколько границ. Одно утешение: если не дети, то уж внуки переселенцев в Германию станут настоящими немцами, неотличимыми от окружающих.
приносить ли извинения?
Между цивилизованными людьми, а впрочем, даже и не особенно цивилизованными, однако людьми, существует правило: любая ссора, любая война должна закончиться миром. А обидчик должен показать, что он настоящий мужчина, протянуть руку и сказать: „Я виноват. Прости“.
Но уже в Указе 1964 года читаем такой пассаж: „В действительности в годы Великой Отечественной войны подавляющее большинство немецкого населения вместе со всем советским народом своим трудом способствовало победе Советского Союза над фашистской Германией, а в послевоенные годы активно участвует в коммунистическом строительстве“. От оборота „население вместе со всем советским народом“ брала оторопь: не советский народ, значит, это „население“? А слова „подавляющее большинство“ наводили на мысль, что существовало наряду с ним некое меньшинство, репрессированое, стало быть, „по делу“…
Никаких извинений власть никому не принесла. Еще чего!..
…Больше четверти века прошло с того Указа. Совестливые русские люди с мандатами депутатов Государственной Думы говорят, что просить прощения, пусть и запоздало, все-таки следует, все-таки по-человечески. И предлагают принять постановление: Президент России должен извиниться перед репрессированными.
Им отвечает депутат Алкснис В. И.: „…Ну, хорошо, Президент Российской Федерации принесет извинения действительно несправедливо репрессированным людям, а каковы будут последствия юридические этих извинений? Не получится ли так, что после того, как Президент России принесет официальные извинения, сразу появится возможность требовать территориальной реабилитации, восстановления, скажем, республики немцев Поволжья, требовать материальной компенсации и так далее? Поэтому я считаю, что надо очень и очень хорошо продумать текст этого обращения и не принимать его так быстро“.
Слова-то, слова какие заботливые о будущем страны! Репрессированным ведь только палец дай – руку откусят…
Вторит Алкснису депутат Чехоев А. Г.: „Уважаемые коллеги, я просил бы вас тысячу раз подумать, прежде чем голосовать это постановление. Вопрос не в том – немцы… Мы их уважаем, они много для России сделали. Но сегодня мы примем прецедентное постановление по реабилитации, и у нас потом сплошным потоком пойдут вот такие же постановления. Мы уже один раз это проходили в 1991–1992 годах, чем это закончилось – мы все хорошо знаем. Так что, я думаю, самое правильное решение – все-таки передать в комитет, и в комитете пусть профессионально отработают этот вопрос“.
Депутаты Тамара Васильевна Плетнёва, Владимир Владимирович Климов, Николай Михайлович Харитонов, Сергей Викторович Иваненко и даже сам Владимир Вольфович Жириновский требовали обсуждать проект постановления, а не отправлять в комиссию на неизвестно какой срок.
Председательствующий: „Коллеги, я ставлю на голосование. Кто за то, чтобы данное постановление принять за основу и поручить нашему Комитету по делам национальностей доработать его и внести для голосования в целом? Пожалуйста, голосуем за основу, коллеги. (Шум в зале.)… Покажите результаты“.
Результаты голосования (14 час. 11 мин. 54 сек.). Проголосовало за 256 чел. 56,9%. Проголосовало против 49 чел. 10,9%. Воздержалось 1 чел. 0,2%. Голосовало 306 чел. Не голосовало 144 чел. Результат: принято.
„Извинительный вопрос“ поехал в комиссию…
*1 десятина – 1,093 га.
** При советской власти именовался и Пугачевском, и Марксштадтом, а сейчас просто Маркс.
*** Подстрочный перевод Б. Е. Чистовой.