Опубликовано в журнале Студия, номер 7, 2003
РИМСКИЙ ФОНТАН
Боргезе
двух взмывших чаш, одна другой вослед;
вода из верхней в ласковом наклоне
воде, что снизу, шепчет; та в ответ,
лишь тихо щурясь, словно бы спросонья,
из сумрака зеленого на свет,
ей незаметно, будто из ладони,
показывает небо как секрет;
сама собою по прекрасной чаше
спокойными кругами расходясь,
по каплям, как мечтательная вязь,
по мха махре соскальзывает зыбкой
к последней глади, что, слегка волнясь,
дно заставляет вспыхивать улыбкой.
ГОЛУБАЯ ГОРТЕНЗИЯ
сух и шершав зелёный листьев слой
за зонтиками; те голубизной
не блещут, отражают еле-еле,
заплаканно, как руки уронив,
как говоря: нам не нужна, поверьте,–
и как на старом голубом конверте,
в них фиолет и желтизна вразмыв.
Застиранность нагрудника, до латок
заношенность; ничто уже не ждёт.
Как чувствуешь: век маленького краток.
И вдруг в одном из зонтиков, глазуньей,
сиянье обновленья, видишь, вот:
над зеленью – голубизны безумье.
НОЧНАЯ ЕЗДА
Санкт-Петербург
вороных, орловских) рысаках –
а за высью фонарей к фасадам
ветер лип, что уж рассветом пах,
вырвав их из времени канвы, –
мы неслись, нет – гибли, иль – летели? –
обогнув нависшего Растрелли,
набережною Невы,
заворожены броженьем теми,
ни земли, ни неба, наугад, –
в миг, когда парил парами теми,
что родит безлюдье, Летний сад,
мраморные статуи в котором
обморочных контуров узором
млели, тая в нашем беге скором, –
в этот миг Великий Град
перестал существовать, признав,
что и не был вовсе; жизни трав
жаждя; как больной, что чует: вот,
выбит щит, что был в него забит,
и, не веря, зрит, как груз угрюмой
безграничной неотвязной думы
(ах, могу забыть, забыть!): гранит –
из нестойкой головы пустот
выпадает. Нету. Не теснит.
ЯБЛОНЕВЫЙ САД
Боргебю-Горд
глянь на зелень потемневших трав.
Как давно, не правда ли, её ты
в сотах памяти хранил, собрав,
чтоб сейчас и здесь, во всей октаве
чувств, раздумий, радости былой,
новой грезы, тьмы нутра добавя,
мысленно плеснуть перед собой
под деревья, дюреровы, те,
что пуды страды в саду пустынном
в налитых плодах несут в персты нам,
терпеливо, зная в простоте:
то, чему и меры нет, поднять
можно – и отдать другим, даруя,
если, по охоте, жизнь большую
тем одним и жить. Расти. Молчать.
ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР
Из принадлежащего фрау Нонне
за парком шёл на фронт обоз без края.
А он смотрел, от клавиш взгляд подняв,
в её лицо, играть не прекращая,
как в зеркало почти: настолько в ней
его черты весь облик заполняли,
он знал, он знал: они полны печали,
и с каждым звуком их соблазн сильней.
Но вдруг как будто стёрли всё с экрана:
лицом в окно, как зажимая рану,
стояла: зал стал стуку сердца мал.
Смолк клавесин. Пахнуло парком пряно.
И черный кивер с черепом престранно
на подзеркальном мраморе стоял.
Перевёл с немецкого Владимир Авербух