Глава из романа «Аналоговые машины»
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 17, 2018
Александр Моисеевич Мильштейн родился в 1963 году в Харькове. Окончил механико-математический факультет Харьковского государственного (ныне — национального) университета. С 1995 года живёт в Мюнхене. Книги: сборник новелл «Школа кибернетики» (М., 2002), романы «Серпантин» (М., 2008), «Пиноктико» (Х., 2008), «Контора Кука» (М., 2013), «Параллельная акция» (М., 2014), «Аналоговые машины» (К., 2018), сборники повестей «Кодекс парашютиста» (Х., 2013) и «Пятиполь» (К., 2017). Публиковался в «©П» № 5, 7, 8, 10, 13 и 15, журналах «Звезда», «Нева», «Даугава», «Урал», «Наш», «Зарубежные записки», «Крещатик», «22», Case, «Новый берег», «Чайка», коллективных сборниках «Потяг № 111», «Антология странного рассказа», «Аморалка-2», «Україна — Європа», альманахах «Фигуры речи», «Новый Гильгамеш» и др., сетевых изданиях TextOnly, «Русский Журнал», «Топос», «Сноб», «Окно», Post(non)fiction, Prostory и др. В переводе на немецкий — в журнале Der Freund и газете Süddeutsche Zeitung. Перевёл с немецкого сборник рассказов Ю. Герман «Летний домик, позже» (М., 2009). Лауреат «Русской премии» (2015), финалист литпремии «НОС» (2015), лонг-листер литпремии имени Александра Пятигорского (2016).
Машинальные аналогии[1]
Собственно, эта лягушачья
лёгкость, с которой Славик в тот день выпрыгнул-таки «из института в весенний
день» (старые друзья, т. е. те, кто его «лучше всего знали», ну, или
думали, что знают… не могли потом поверить в этот его
прыжок, просто не могли поверить — думали, что это шутка) была отчасти вызвана
тем, что он и сам не был уверен, что этот сигнал «решающего усилителя» —
«навсегда» — мелькнул под конец всех этих посетивших его в последний рабочий
день видений не в качестве шутки. А так он ведь выходил в
рабочее время из НИИ не раз, на час — на два, и внешне тут уже точно не было
ничего особенного, пиджак, как и полагалось, висел на стуле в комнате,
прикрывая, так сказать, с тыла, вот и вся нехитрая машинерия
фокуса «собственного отсутствия» — скорее даже, «ради приличия» (своеобразного,
да), чем из стремления и в самом деле кого-то обвести вокруг пальца… Да что мы тут заладили в самом деле, это было ведь не
режимное какое-нибудь предприятие: Славик просто кивнул вахтёру, толкнул
вертушку и вышел на улицу.
Где было не только солнечно,
но и ветрено, и хотя на Славике был довольно-таки толстый вязаный свитер — в
этом свитере и в пиджаке он последние несколько дней и ходил на работу… Но вот будучи без пиджака, он как-то вздрогнул всем телом
под шерстяной кольчугой, дёрнулся, что ли, назад… и в то же самое время
почувствовал, что просто уже физически не может вернуться в институт, нет,
течения, хоть и воздушные, не пускают обратно к тому месту, где прыгнул — как
в воду… И он стал загребать было налево вдоль
длинного серого здания туда, где была «музыкальная библиотека имени
Станиславского», где были ноты, наверно, всех песен на свете, и, может быть,
дальше и у нас тут была бы «просто песня», или, по крайней мере, «всё
пошло как по нотам», но нот наш протагонист не знал — увы, уроки пения прошли даром,
в младших классах, это же как английский — все учили, никто не знает… Когда-то знал то есть, в детстве, он как раз сейчас
призадумался, остановившись — помнит ли он ещё эту грамоту, перед глазами
возникли слегка сплюснутые кляксочки, птички на
проводах, облака, соль-моль-бемоль… Славик вдруг что-то вспомнил — что мы,
наверное, пропустили… остановился и уже как-то прям уверенно… ну да, он и выпрямился
и — как по команде «кругом», повернулся и быстрым, строевым каким-то шагом
прошёл в противоположную строну.
Мимо подъезда своего
института дальше — туда, где в самом конце, т. е. наполовину нереальном уже
торце, ну, потому что — бесконечного — здания, похожего на железнодорожный
состав, м. б., не так отчётливо, как эталон конструктивизма — Главпочтамт-Паровоз
рядом с Южным вокзалом… Но всё-таки, с этим зданием у
Славика была железнодорожная аналогия —
он сравнивал здание с поездом в своих перфокарточных стихах, например,
оставшихся наверху — в кармане пиджака.
И вот там — «в углу торца» —
был, в общем, тогда ещё такой «магазин для новобрачных» под названьем «Весна».
Это
была та самая «Весна», кстати, что мелькала уже выше — курсивом, в строчках,
которые остались на перфокарте, которая осталась в кармане пиджака, который
остался прикрывать тылы его отсутствия, наверху, навсегда, как мы тоже уже
говорили, и не раз, и осталось понять, стало быть, только, зашёл ли этот
инженер-программист в магазин, чтобы купить себе, предположим, новый пиджак.
Скорее всего: да и нет.
Славик вспомнил, что у него есть талон в этот самый магазин — для
новобрачных, ну да, потому что он подал заявление.
При этом в намерения пары
вовсе не входил брак, а заявление это они подали именно для того, чтобы получить талоны на покупку дефицитных
товаров в магазине, где могли покупать
только новобрачные.
Ну там
продавались некоторые вещи, сопоставимые по степени дефицитности с
ассортиментом «валютного» магазина «Берёзка»… То есть в начале эта идея вызвала
у Славика ужас, который он — как он думал — тщательно прикрыл, как прикрывают
зевок, самообладания хватило ему в этот раз, чтобы не подать виду, а через
минуту он уже понял, что речь идёт не о браке, но лишь о том, чтобы
воспользоваться заявлением в каких-то мелко-корыстных целях, и этот «тихий
ужас» сменился ещё более тихим — спокойствием: Славик вздохнул — не шумно,
а вообще, как бы про себя — так
он, по крайней мере, по-
думал — облегчённо вздохнул и чуть было
не сказал… Но
осёкся, подумав, что если он это скажет (что ну, мол, «как-то это нечестно…»),
то Оля может сделать второй ход: «Нечестно? Ну тогда давай распишемся на самом
деле, чтобы всё было честно!»),
вместо этого он какое-то время ещё отшучивался, обзывая Олю «шмоточницей», но довольно-таки быстро сдался… Ну а почему бы и нет, «с-бственно»,
«если уж тебе так хочется…», и они пошли, значит, в этот самый
Дворец Сочетаний, как-то даже неприлично красивый особняк в сером, если
верить герою «Скучной истории», городе, весь окружённый
колоннами, как взбитыми сливками, главный ЗАГС, архетип ЗАГСа,
этакий застывший вальс Мендельсона, да, ну как вода, льющаяся под аркой чуть
дальше к площади Тевелева и на другой стороне Сумской, как бы застыла в лист
стекла — так же вот и архитектура в облике Дворца бракосочетаний была — как ей
и полагается вообще-то быть — «застывшей музыкой».
Наши друзья там заполнили,
или просто взяли какие-то пустые бланки, ну что-то и подписали — что они их
взяли, наверно. Славик разглядывал стены чьего-то бывшего загородного дома, и
они, эти своды, хоть они, конечно, и «не-заменят-никогда-свободы»… казались
рождённому прыгать всю жизнь из одного бетонного куба в другой, настолько,
скажем так, величественными,
что на такие вот бюрократические мелочи, как формуляры-бланки-симулякры… он не
обращал внимания, нет.
Ну
что-то где-то он, кажется, подмахнул, не глядя, заявление, да.
Ничего страшного в этой
процедуре, короче говоря, не было, а главное, что это вообще ничего не
значило, никто же не заставлял их потом расписываться,
мало ли кто с кем… подаёт заявление… и сколько раз… Славик вот предполагал то есть, что Оля делает это уже, во всяком
случае, не первый раз, да.
«Хотя, — осознавал он при
этом, — в первый-то раз она думала, что идёт под венец, но… что-то там не
сложилось».
Оля не любила об этом
вспоминать.
Anyway,
заявление со Славиком Оля, может быть, и в самом деле подала только из-за
талонов — «чтобы приодеться», а там… глядишь и найдёшь себе партию поинтереснее, чем наш эмэнэс с
окладом сто сорок руб.
А может, ей просто так легче
было выговорить это «а давай подадим заявление», мы не сможем уже это уточнить
стопроцентно.
Так
вот, деньги: у Славика в кошельке, лежавшем, в отличие от перфокарты, всё-таки
в кармане брюк, а не пиджака, был этот самый талон, да, его, что ли, «доля»,
небольшая, но всё-таки.
Но при этом у него не было
денег, чтобы купить себе, скажем, новый пиджак. Или даже рубашку. Разве что
запонки… Но запонки он уж точно не носил, нет.
Так что, просто погреться?
Но он и замёрзнуть-то толком ещё не успел. Нет, скорее
он зашёл туда вот именно только потому что… никогда
там не был. Вот так просто — заглянуть в этот ларчик, да. Получив талоны, Оля
стала посещать «Весну» довольно часто, но только без него — «ты мне только
мешать там будешь», — ну она уже знала всё это, были уже попытки совместных
походов в другие непродуктовые магазины, полностью
непродуктивные то есть попытки, что универмаги, что нарождавшиеся тогда уже
вещевые рынки — теперь она всюду там ходила одна или с подружками… И так же вот и в «Весну» — она покупала, что ей надо, плед
там какой, скажем, или туфли, а больше просто «приглядывалась» к чему-то, сама
там тихо разбиралась, спокойно копошилась там в этих тряпках, а потом уже
встречала Славика после работы, у проходной, которая была в соседнем подъезде
того же здания. Он же, работая прямо над «Весной», никогда там не был, ну вот
вообще ни разу, правда, он писал, сидя прямо над магазином — их аналитический
отдел располагался на втором этаже с этого крыла и с той стороны потолка,
да… И он там писал, сидя на потолке как бы, свои
уравнения или программы, чтобы проверить уравнения, топая иногда ножкой (в порывах
вдохновения — два-три раза, но не больше пяти-шести, и
не отрывая пятку от пола, вот так: там-там…) в потолок «Весны», а потом он уже топал с толстой колодой в руках по
лестнице вниз — но не в «Весну», нет, она была, хоть и внизу прямо под ними, но
всё-таки вне института. Шёл же он на ВЦ — в полуподвальное
помещение, где звучащий, как токарный станок, перфоратор, нет, не строгал его
колоду, а превращал в инструкции, написанные на почти человеческом языке
(«языке высокого уровня», но тогда ещё человеческий тоже считался высоким
уровнем, хе-хе… а «хакеров», кстати, произошедших как раз вот из этого
«токарного» звука — «хек» — вводного устройства для перфокарт… вот их ещё
и в природе не было, нет, только их «папа Карло»…), в маленькие дырочки,
в нуль-стружку, «под ноль» стрижку… Нет, точнее, где
дырочки — там были единички, ну, в общем, это были такие ноты, на которых
играл свет, электрический свет… для механического пьяно, ну конечно… Или он
писал стихи — Славик-Славик — на перфокартах, да, то есть как раз о том,
как он сидит над магазином «Весна», и как всё пролетает мимо — ну
и так далее, и так далее, сладкий дым и всё такое прочее…
Пока, значит, наш герой не выпустил себя из этого тлеющего карточного
домика, как щегла, которого он в детстве выпускал из клетки… Каждую весну, как
соловья — Китс, чтобы на следующий год, значит, родители купили ему того
же самого, и снова он весной его, стало быть, отпустил на
волю… Шутки шутками, а всё-таки он ведь выпорхнул — щеглом, да, из клетки,
герой наш, Славик-Славик, а мог бы просидеть там весь роман, заранее-то нам
ничего не было известно — так же, как и сейчас, что там дальше — «как
раньше», или как раз наоборот… и не то чтобы первым же делом решил стать
щёголем, нет, это уже так, от радости за него и заради
красного словца, что ли… В общем, так или иначе,
а решил начать новую жизнь герой-то наш с того, значит, что зашёл
в магазин — может быть, это всё-таки было влияние Оли, Славик
и не замечал, конечно, как она его потихонечку всё-таки воспитывала… Или, может быть,
всё-таки просто решил заглянуть в ближайший участок «параллельного
пространства»… Решил начать с сеней, ну да… со снятия кавычек…
с ближайшего закоулка — смежного с пятым углом, в котором он просидел три
года, ну как-то так, да. Как в той притче — суфийской,
или буддистской — о человеке, который живёт в доме с множеством
комнат, но бывает только в одной, вот как-то так… о человеке
то есть, да.
Ну, может быть, ещё и
некоторое влияние БГ тут было, знаете, если уж мы вспомнили софизм-буддизм… БГ
ведь тогда имел некоторое влияние… «на умы», так сказать… И
вот, может быть, Славик по-этому (или во всяком
случае — и поэтому тоже) вошёл в «Весну», «на грани которой» он и находился три
года, — «и нога всё время тихонько
танцует», — писал же он на перфокарте, и так оно всё и
было, потому что в голове его звучал в то же самое время… нет, но чаще не БГ,
а Хэнкок, Херби Хэнкок, конечно, Rock it — тогда же часто, включая просто телевизор «Электрон»
или «Берёзку», можно было не только услышать это, но и увидеть клип, в цвете,
да, где ноги манекенов ритмично поднимались под эту музыку — «бабушку
техно», да, или это были протезы ног, но неважно, что это там шло в ногу с тем
временем, нам важно, что под эту же примерно музыку танцевала нога Славика,
пока он писал программы (в которых исследовал собственные колебания других
систем — железных и нечеловеческих) на листках А4
или стихи на бежевых карточках без одного уголка, кстати, и когда она его
покидала — эта тема Rock it,
— ему возвращал её в голову, музыкальную тему то есть, перфоратор, или
устройство ввода, издававшее эти звуки — хек-хек, — компостировал ему
заново мозги, да… Такие вот «танцы на грани “Весны”»,
короче говоря… Да, так возвращаясь к БГ: именно потому и начал Славик тогда его
слушать — купил даже диск в магазине «Мелодия», — совсем недавно, незадолго то
есть до «побега», расслышав, будучи с Олей в каких-то гостях: «…это только наши
танцы на грани “Весны”…», и прежде чем зайти в магазин для новобрачных, он,
возможно, что и слышал — уже у себя в голове… как там было дальше:
«…сделай шаг, и вступишь в игру, в которой нет правил…»
Ну, т. е. если уже сбежал и
от перфокарты, которая там, в кармане пиджака… мог, во всяком случае, подумать
вдруг наш протагонист, уже стоя в магазине… вспомнив чужую для него программную
среду, оболочку — рассказ Кобо Абэ,
или роман… о том, как визитка заняла место своего хозяина…
а тут перфокарта… но что там карта — он сбежал и от пиджака, в котором ему
было… предназначено судьбой… для нас с тобой… служба… дни и ночи… это же как в той загадке: «Как сразу понять по паспорту, что
человек — инженер?» — ответ: «На трёх фотографиях — в 18, 25 и в 45 лет — он в
одном и том же пиджаке», — да, вы не помните этот анекдот, я понимаю,
поэтому он и был здесь рассказан. Потому что Славик его упомянет чуть позже, не
воспроизводя так подробно, конечно, в этот же день, мы это уже увидели — вот
сейчас, но не будем забегать вперёд, да. Шаг назад: в общем,
он, по-видимому, решил, что это разумно — в рамках новой логики, и даже если
там, куда он попал, выпрыгнув, можно сказать, лягушкой в форточку… уже нет
вообще никакой логики — «игра, в которой нет правил», — всё-таки действовать
так, как будто она здесь есть, «внутренняя логика», «другой ум», и вот так
примерно, методом «минимального действия», или «малого параметра», если
угодно… Славик решил начать с ближайшего — «сделать лишь шаг», или, как
говорят, «копай, где стоишь», ну вот, и копнул… где сидел, бетон… в общем,
переступил ту грань, за которую никогда не заступала его нога эти три года, т.
е. всего-навсего за сравнительно тонкий слой бетона и чего там, линолеума,
штукатурки…
Славик стоял пока что в
«Весне» — в магазине «Весна», и молча и как-то, м. б., чересчур, по мнению
продавщицы, сосредоточенно, а что делать… созерцал прилавки и то, что
висело над ними, привиденческие платья из газовой
ткани — но их-то понятно, что он прон-зал взглядом на
раз, на то они и газовые… Но продавщица чувствовала,
что взгляд покупателя на этом не останавливается и проходит сквозь стену, как
перед этим — сквозь потолок, в который покупатель, войдя в магазин, уставился и
смотрел, минуту, две минуты…
А ему и правда привиделось
там… перед ним в эти минуты пронеслась, скажем так, в
режиме не реального времени, но перемотки — альтернативная версия его,
Славика, жизни: брак — да-да, сказав «а» — с Олей, не гражданский, а настоящий…
мирный или военный, это уж как получится, но — брак, супружество… а не только
там талоны… свадьба, всё как полагается, во Дворце Сочетаний, Мендельсон и
вечная весна-а-а-а… и сон под пледом, купленным в магазине «Весна», да… а потом ещё и ребёнок в дерматиновой коляске, и вот он
уже начинает ходить — ребёнок-ребёнок, кажется, девочка, произносит первое
слово, и Славик прямо-таки видел уже этого ребёнка, но только без лица, сверху
— девочка бежала, топала ножками, маленькая совсем, как во сне, — Славик видел
пушистую пшеничную макушку…
— Кого я вижу! — услышал
вдруг он.
Рядом с ним была смеющаяся,
и не детская, а противная взрослая лысая голова с большим покатым высоким лбом и
буйной, хотя и не допущенной до статуса «лопаты», чёрной бородищей.
Это
был замначальника отдела Логановский, которого их
«тётки» называли «Синей бородой», хотя борода была чёрной, как мы уже заметили,
ну, с седыми кустиками по бокам… и бес в ребро, ну да… женщины отдела чуть ли
не собирали экстренные женские совещания (тайные) с повесткой «что делать с Логановским» — он приставал буквально ко всем, и ладно бы
поочерёдно, тянул на пресловутую дачу, где, по идее, должен был
быть и сейчас, потому что официально он объявил вчера, что завтра «будет
работать в библиотеке», а это
означало уже точно — дача, вот
только с кем, неизвестно… Ну
с кем-то, конечно же, Логановский завлекал туда
не только подчинённых ему — их было и не так-то много, женщин в их отделе,
и вообще, иногда казалось, что это он с ними так, знаете, просто разминается,
разыгрывается, ну, чтобы ни на минуту не терять форму… Хотя
тут Славик скорее всего ошибался, и он ведь это недавно сам понял, когда
смеялся в присутствии одной из сотрудниц над повадками «Синей бороды», а та
вдруг стала серьёзной, рассердилась и сказала, что вот если бы Славик был
женщиной, он бы так к этому не относился.
Из её реакции — из злых чуть
ли даже не слёз, выступивших на её глазах, Славик понял, что Логановский её таки изнасиловал, или пытался изнасиловать,
угрожая административными мерами — «в противном случае…», то есть там было
что-то такое совсем некрасивое… Противно, да.
Короче говоря, Славик, не
будучи женщиной, страха перед замом по научной части не испытывал, но где-то в
глубине души, как и все, понимал, что с этим человеком лучше держать ухо
востро. Геннадий Трофимович это знал, кажется, лучше всех — его ведь Логановский вообще-то вполне откровенно подсиживал, хотя
опять же… Внешне-то всё выглядело благостно: шутили,
хлопали друг дружку по плечам, называли только по имени, в общем, старые добрые
друзья, как со стороны поглядеть.
— Я на минутку за… — начал
было оправдываться Славик, но Логановский широким
жестом — сделавшим его в этот момент похожим ещё и на восточного человека… на этакого басмача, да, плюс эта его улыбочка…
«Тот ещё тип», — подумал Славик, однако текст, который «Синяя борода» в этот
момент произносил вслух, был совсем не зловещим, нет.
— Послушай, Сосновский,
во-первых, я заинтересован в том, чтобы выиграть пари! — сказал Логановский, смеясь, и почему-то подмигнул продавщице. — Ты
ещё не забыл про пари, нет? Ну вот. Это ж как на ипподроме… Знаешь
такой афоризм: «Гениальная скаковая лошадь способствует созреванию убеждения,
что ты — человек без свойств», — сказал и захохотал этот, с позволения
сказать, зам по науке, — нет, ну ты понял? Ты, Сосновский, человек без свойств… Ну ты хоть знаешь, откуда это?
— Томас Манн, — хмуро сказал
Славик. Все в отделе знали, что Логановский любит
Манна. Но похоже, у этого человека на всё были «официальная» и «неофициальная»
версии…
— Нет! — сказал Логановский, — это из другого автора, не скажу какого, вот завтра чтобы ты мне сам сказал, это тебе задание на дом…
Шутки шутками, а тут, мне кажется, эта формулировка как раз по делу, ты ведь не
добежишь до апреля? Что тут уже осталось, считанные дни… Я был прав, что принял
ставку, ха-ха!
Славик не то чтобы испытал в
этот момент всё-таки какой-то страх, нет, но что-то тревожное в этом было: в
том, что Логановский говорит такие слова, как будто
знает о намерении Славика не возвращаться… на рабочее место… и Славик
неожиданно для себя взглянул этому бармалею прямо в
глаза… Да, как-то нагло, совсем не так, как смотрит
подчинённый начальнику в глаза, а вообще как… неизвестно кто даже, просто
отщепенец, парвеню, тунеядец, фланёр, божевильный
бомж… короче говоря, кто угодно, но только не молодой приличный итээровец… И что странно: он там
увидел, в этих пиратских глазах Логановского… не
просто понимание, но понимание того, что собеседник перешёл на другой уровень,
квантовый, если хотите, как угодно — но другой, да… и — последовал туда же,
опережая на шаг, как бы давая понять, что он-то там как раз как дома, мол,
ждали-с, добро пожаловать и милости просим… Нет,
трудно было так просто объяснить словами всё,
что промелькнуло тогда в этих глазах, всё, что и без слов как-то стало ясно им
обоим в ту минуту… Но то, что это всё происходило без слов, сыграло
определённую роль: эта случайная встреча не
сыграла той роли, которую могла бы — если бы Славик сказал о своём решении Логановскому словами вслух, вот тогда и всё дальнейшее
могло бы развиваться иначе… Как — он не знал, даже и
потом, конечно, много лет спустя, но как-то вот иначе и совсем по-другому.
Самая простая версия: он бы вернулся в отдел, но уже завербованный Логановским, формировавшим лобби для свержения Геннадия
Трофимовича, а может быть, открылось бы тогда, что Логановский
(как многим смутно казалось, кстати, но все отгоняли от себя эти мысли, не
высказывали их не только вслух и друг другу, но даже и про себя до конца то есть не додумывая, отмахиваясь от них, как от дешёвых фантазий) — таки да, является чем-то вроде
крёстного отца какой-то такой «мандариновой мафии», вот и предложил бы Славику
место в её рядах — ну и так далее, фантазировать можно долго, что бы там могло
быть, если бы он тогда вдруг разоткровенничался с Логановским,
но он этого не сделал, нет.
После
небольшой немой сцены — Славик, кажется, моргнул первым — Логановский, слегка пригнув голову и, этак шутливо-заговорщически, сказал:
— Анекдотец хочешь? Совсем свежий, — и он потёр руки, хотя
этот жест был характерен больше для Геннадия Трофимовича, — машинально отметил
про себя Славик и молча кивнул.
—
Встречаются два бывших школьных приятеля, и один говорит: «Ну, ты как
поживаешь, где работаешь?» — «Я завбазой,
овощной…» — «О как? И сколько ж ты там
получаешь?» — «Да сколько заработаю… смотря какой месяц… Тысячи
две, как минимум… Но бывает, что и четыре». — «Ничего себе… Вот это да… А… работать много приходится?» — «Ну что
ж, кручусь… Круглые сутки, по сути… Ну а ты-то
как?» — «В институте, инженер». — «Зарплата?» — «Сто
пятьдесят». — «А работы много?» — «Не-а! Вообще ничего не делаю!
Так что, как говорится: так на так!» После чего первый подумал немного, почесал
репу, что-то как бы взвесил и говорит: «Нет, дружище, ты знаешь, на эти деньги
надо… немножко вредить», — и Логановский громко
засмеялся, хлопнул Славика по плечу, а потом повернул голову к продавщице
и сказал:
— Галя,
я вижу, что ещё нет того, что мне нужно?
— Нет,
Александр Иванович, не привезли ещё…
— Ну, я
зайду на той неделе, не страшно, — сказал Логановский
и повернулся к Славику: — Ну как анекдотец, надеюсь,
ты его ещё не слышал?
— Нет,
— сказал Славик, — не слышал. Хотя что-то похожее было у Райкина.
— У
Райкина? Что-то я не припомню, странно… Что ты имеешь
в виду? Ты-то хоть его застал на сцене?
— Я в
детстве видел по телеку, такая была миниатюра, где он лежал на кровати и
рассуждал о той пользе, которую принёс обществу тем, что не пошёл на работу.
Там ещё…
—
Помню-помню, — сказал Логановский недовольно, — но
это всё же совсем другое. Впрочем, неважно… Ты-то что
здесь делаешь, никак жениться собрался?
— Да
нет, — сказал Славик, — я просто присматриваю себе пиджак.
— Пиджак?
— почему-то удивился Логановский.
—
Пиджак, — кивнул Славик, — знаете, в другом анекдоте про инженера и фотографию
в паспорте…
—
Конечно, знаю, — сказал Логановский, — но у тебя
вроде есть один?
— Вот
именно, — сказал Славик, — один. Я решил, как бы сказать… преодолеть
кармическое тяготение…
— Ладно, — вдруг
жёстко сказал Логановский, — встретимся на рабочем
месте. И помни: у тебя совсем немного времени осталось. Насчёт пари: я шутил,
конечно, думаю, это не надо тебе объяснять, — что я заинтересован в твоей
победе гораздо больше, чем в коньяке. Так что давай, брат, посрами дьявола. Эх,
дал бы я тебе такое прозвище — «Пиджак», у меня, знаешь, рука лёгкая: как
назову, так и поплывёт, как в народе у нас говорят, «погремуха»… Но есть у меня уже такой
знакомый, Пиджаком все зовут, ага… так что не боись. Всё, до встречи, — сказал он и быстро — как бы
опасаясь, чтобы Славик не пошёл вместе с ним… «А впрочем, он всегда так ходит,
— подумал Славик, — показательно быстро… взбегает по лестницам без лифта,
“взметается”, демонстративно, мол, “не стареют ветераны”, под пятьдесят, ну да,
хорохорится Синяя Борода… интересно, он-то знает своё погонялово…»
Славик, почувствовав на себе
взгляд, обернулся и встретился глазами с продавщицей.
— А я вашу невесту знаю! —
сказала она, улыбаясь.
— Как это? — сказал Славик.
— У меня и невесты-то пока ещё нет… А вы уже её
знаете. А может быть, это вы? Вы думаете, вы себя хорошо знаете? Я вот,
например, как оказалось, себя не знал…
— Ну! — засмеялась она и
замахала рукой. — Прекрати сейчас же, а то я ей всё расскажу!
Славик ошеломлённо посмотрел
на круглолицую добродушную девушку и вдруг сложил два и два: ну конечно, Оля ей
рассказала, как бы оправдывая своё долгое пребывание в этом магазине, что жених
её сидит в соседнем подъезде… так сказать, «жених нэкст
дор», «бройтигам»… и что она его ждёт с работы — вот
и рассматривает, пока суд да дело, товары… народного потребления, ага… А уже из их разговора с Логановским
продавщица поняла, естественно, что он и есть из этого самого соседнего… А что «жених», так даже если Оля так ей и сказала, ну это
простительно, это естественно, это же магазин такой специальный, не будешь же
ты тут говорить, что подал заявление только для того, чтобы попасть в магазин…
Нет, и Славик тоже ничего такого говорить не стал, конечно…
Он попытался «изобразить улыбку» и сказал:
— Вот так заходишь
туда, где нога твоя никогда не ступала, — он посмотрел на потолок и продолжил,
— то есть совершенно, казалось бы, для тебя терра инкогнита, первая пядь её… а там
уже всё про тебя знают!.. Правда же, это удивительно?
— Бывает, — улыбнулась
продавщица, — заходите и вы к нам… вам же тоже нужно к
свадьбе готовиться, костюм невеста вам заглазно не купит — примерять надо!
— Это точно, — сказал
Славик, — ну вот… как видите, я и зашёл.
— Так
а примерять?
— В следующий раз. Вы
же видели, шеф меня засёк… надо возвращаться на рабочее место.
Микроскопическая ложь не то
чтобы предопределила его дальнейший маршрут, но как там, в сказке, направо
пойдёшь, налево пойдёшь… Впрочем, сказка — ложь, но
эта ложь всё-таки задала направление: выйдя из магазина, он пошёл налево, а не
направо, хотя смутно перед этим собирался пойти именно что направо — спуститься
на Клочковскую — его тянуло туда, в ущелье этой
улицы, где за трамвайной линией стояли частные дома и тенистые деревья… Славик
был там когда-то однажды, в одном таком дворике, с прохладой, яблонями и
колодцем, наверно, осенью, потому что яблоки лежали там повсюду, белый налив на
чёрной земле… Но так как это всё теперь было на
уровне, как бы сказать, бреда, так как на самом деле ему абсолютно нечего там
было искать-ловить, да и вообще делать — на Клочковской…
то он, повинуясь микро- но всё-таки какому-то
постороннему импульсу, раз уж сказал, что возвращается в институт, то надо хотя
бы сделать вид, что он туда и направляется… зачем и перед кем — вид?
Неважно, перед «свидетельницей», например… их «брака», причём единственной… Хотя и ей это было сквозь дверь не видно, да и вообще
до лампочки… Но он всё-таки пошёл налево, а не направо.
В общем, так или иначе,
«Весна» осталась уже точно так же позади,
как и несколько НИИ, сросшиеся воедино, застывшая музыка науки и техники,
бабушка техно, и Хэнкок, «хек», перфокарта, нога
в чёрном ботинке, которая… танцует там и по сей
день, наверно.
Наверняка, да, уже без него,
и ещё не забыть пиджак, который там висит на спинке и машет рукавами — без
него, да-да, и качающий ковшом экс… Стоп, нет, это — нет… шагающий экс-Славик
разве что… А с экскаватором не так просто, как со всем
остальным… Не забегая вперёд, вкратце, т. е. на самом деле вкратце, без
дураков, по крайней мере, без других — дураков, да, опишем маршрут нашего: он
дошёл до сада Шевченко и там повернул к зоопарку… Почему
— неизвестно, но можно предположить, что то странное состояние, которое он
испытывал, уйдя с работы (описанное Торнтоном
Уайлдером в «Теофиле Норте», кажется, вот без
кавычек, потому что по памяти: когда я
уволился с работы, я испытал примерно такое чувство, как будто выздоровел после
долгой и казавшейся неизлечимой болезни).
Там ещё что-то было — про
то, что он боялся улететь — Теофил… Просто вот
оторваться от земли и улететь, да… и точно так же наш герой, преодолев
«кармическое тяготение», как он только что выразился в разговоре с замом по
науке, испытывал теперь некоторую боязнь преодолеть уже и космическое, Славик
был high, если угодно, без травы… Хотя
это тоже только слова, притом не слишком точные… В
общем, почему-то его в этом состоянии — «невыносимой лёгкости», если хотите,
после того, как вынесло тело — из института, потянуло преж-де
всего в зоопарк, да, где он
пробыл, впрочем, недолго, возможно, осознав, что тянет его туда не «сквозняк
пространства», а время как таковое — то
время, когда он ходил туда почти каждый день — в зоо-парк, ну да, всё тогдашнее пространство — а не только
«площадка молодняка» — было и тамошним временем, и по-прежнему нераздельно
принадлежит маленькому мальчику, которого он сейчас не видел, но чьё ревнивое
присутствие очень даже чувствовал: «тебе здесь не место, — шептала ему, казалось,
вся эта флора-фауна, — здесь живёт мальчик…»
Особенно
ясно он это осознал — свою здесь неуместность, — стоя перед клеткой со слоном,
который его, вроде бы и приветствуя, качал головой, но как-то безрадостно, да…
и размахивал хоботом, поднимая его… и вот этот розовый, кстати говоря, и
неприличный какой-то кончик — хобота, да… напомнил Славику вагину,
да-да, этакую отдельную вагину, нагло летающую перед
ним в весеннем воздухе (а по ночам в моменты
соития Славика тянуло, как и многих, если не всех сапиенсов… использовать
лексику, которую он днём почти не использовал — в отличие от тех же многих… и
по ночам последнее время из него нередко доносилось в эти самые моменты такое обсценное, но, кстати, не совсем обесцененное тогда ещё
клише, как «пизда с ушами», и вот сейчас он об этом с ещё большим стыдом
— чем осознав вообще всю эту аналогию, очень странную на самом деле,
т. е. хобота с вагиной, да хотя бы и
кончика… хобота, ну да), и эта аналогия — просто по факту, что она пришла
ему в голову, подсказывала, что здесь ему совсем уже не место, рядом с
мальчиком, надо уйти, да… А мальчик там стоял, кстати,
живой и вполне аналогичный — маленькому Славику, — с папой и мамой, по обе
стороны, и бросал слону конфетки… И кроме того,
Славик подумал, что в этом есть какой-то определённый… цинизм, ну да, покинув
собственную клеть, так сказать, первым делом идти смотреть, как другие
по-прежнему сидят по своим темницам, и злорадно махать им с другой стороны
ограды… хотя бы и рукой, да… мимо клеток с обезьянами он поэтому прошёл быстрым
шагом, стараясь на обитателей вообще не смотреть, хотя их там ещё почти и не
было, в «открытых» клетках было прохладно ещё для отряда приматов, они были ещё
в своём внутреннем обезьяннике… ну мелькнула где-то пара первых весенних
мартышек, или это были капуцины… И это чувство —
стыда, от того, что он уже вне клетки, тогда как другие по-прежнему сидят, было
сильнее, чем даже от идиотски неуместной мысли,
аналогии то есть, из-за которой ему казалось, что ребёнок рядом с ним тоже
видит не кончик хобота, а вагину — особенно когда
розовый неприличный кончик расширялся слегка, прежде чем подбирал — вбирал —
брошенную мальчиком конфетку.
Ну так вот, ещё более
неприличным был тот факт, что он, Славик-Славик, пошёл сюда сразу после того,
как вышел на волю, ну просто стыдоба какая-то… И это
чувство посещало его, кстати говоря, впоследствии, когда он… нет, не проходил —
он обходил серое длинное здание десятой дорогой, как будто и в самом деле
совершил побег и скрывался, яко каторжник — беглый… но, проезжая иногда на
троллейбусе-«двойке» по проспекту Ленина, Славик видел
в ночи над городом, часов этак в десять вечера, наверно, «ещё ходят
троллейбусы», да, одно-единственное горящее окно в том самом здании, не на
втором этаже, а выше, высоко… но он ведь ещё и слышал своими ушами — краем
уха, да, что аналитический отдел перебрался на последний этаж, и у него на
самом деле появлялось в «ночном троллейбусе» такое
странное чувство, что там — в этом единственном жёлтом окне над городом Х —
сидит его бледный двойник и считает в дурную бесконечность шагающий…
экскаватор.
Но
вот и «вагина» исчезла, и вообще слон — пародирующий,
по сути, всё тот же шагающий экскаватор, ну да, ну да, — думал шагающий по
городу в рабочее время герой, когда слон уже весь исчез в бетонном слоновнике,
хотя когда он шёл туда, казалось, что слон больше, чем дом… и ещё Славик
вспомнил в этот момент тех философов, которые в темноте, м.
б., как раз вот этого «слоновника», ночью, или их институтской — ночью, т. е. в
полной темноте пустого здания, да… щупали слона с разных сторон, и один мудрец
докладывал, что «слон — есть колонна», другой, что слон это — хвост, или бивень… в общем, старая притча о невозможности постигнуть
Целое… по крайней мере, на ощупь и в темноте — точно так же, как он… так и не
смог сложить из частей экскаватор, он сбежал, по сути, дезертировал и шёл
теперь мимо прутьев слоновьего вольера, или даже не прутьев, а толстых чёрных
металлических брусьев, делавших как бы такую раскадровку
пространства его детства, нарезая на части, не давая ему даже выглядеть целым… Но вот они кончились, эти вертикальные рельсы-шпалы… И
Славик понял, что ему вообще пора отсюда — на выход, да,
и в итоге он совсем недолго там пробыл, он заглянул было в аквариум,
но почувствовал, что там он совсем плывёт, причём плохо плывёт, вязко, как во
сне, скорее тонет, чем плывёт, в тяжёлом влажном воздухе… при этом сам этот
воздух настолько тот же, что был здесь и в детстве — но тогда он его лучше
переносил, что ли… И вот здесь уже точно можно
было забыть, что с тобой происходило последние двадцать лет и как тебя зовут,
мальчик.
О да, легко
т. е. впасть уже в полный маразм, амнезию, whatever…
а там — зовите меня хоть скалярией, хоть гуппи, хоть
меченосцем, хоть аксолотлем… Славик явственно почувствовав это, поспешил выйти
из одноэтажного домика, такого типичного… похожего на тысячи домиков «частного
сектора», составляющих одноэтажный, по сути, Харьков, но этот — с рыбками и
змеями (там был и террариум — из-за него, собственно, и поддерживалась там
такая удушающая атмосфера, да… там ведь жили не только трогательные
вздрагивающие рыбки с глазками-родинками… но и питоны-вараны, и даже
ядовитые змеи, и не только кобра, а и гюрза, например,
песчаная эфа… когда-то они там жили… теперь Славик их не увидел, а может быть,
просто не успел разглядеть, там было ко всему ещё — вне аквариумов с их
подсветкой — темно, как в его воображаемом — мысленном — «слоновнике», или
в ночном институте…). Он толкнул тяжёлую скрипучую крашеную
дверь и с наслаждением вдохнул мартовский воздух, и спустился по
широким каменным ступеням, постоял ещё некоторое время перед бизонами, не
помня, как перед ними оказался, будто выплыл к ним из аквариума вместе с
выплеснувшейся водой, да, перед вольерами с бизонами
и/или зубрами, и они показались ему вдруг такими ирреальными сверхплотными
сгустками тьмы — какие-то пучки бозонов — Хиггса
— «частицы Бога», ну да, созвучия и глупости — вот что остаётся тому, кто
покидает храм науки… ещё неизвестно, с какой стороны теперь клетка… ну разве
что Рильке утешит, мол, «звери ближе нас к Богу…»… И вот это всё ему
теперь только и остаётся, самооправдание деградации и нищета духа… Славик, как
будто, то есть не совсем осознанно… стоя перед этими чудищами, как бы слепленными из комьев земли, да, из тяжёлой смеси
тёмно-рыжей глины и чернозёма… как бы сказать… восстанавливал там, что ли, с их
помощью — своё собственное… поле — гравитацию, ну да, «заземлялся»,
можно и так сказать, в зоне бизонов, чтобы пуще зубров — быть, а не небыть… которые тоже что-то такое почувствовали, наверно, и
подошли прямо к прутьям, как горы, да… живые горные
массивы с профилями рыб — как только что в аквариуме, там были те же самые лбы,
надбровные дуги… «до и после» крошилось в руках, как корм для рыбок, он стоял
перед их низкими клетками, и бизоны вдруг подплыли к нему, и не в ожидании, что
он их покормит, а чтобы накормить его самого своей редкоземельной гравитацией,
да, жители чёрных дыр-пещер, из щелей непроглядного времени… персонажи
наскальной графики… причём — сколько сможет унести, до отвала, не жалко им поделиться было со Славиком этой своей жестоковыйностью…
бери, сколько унесёшь, вот именно, на дворе был — 1989-й год… Славик
вышел не через центральный, а боковой какой-то выход и завис над
оживлённой трассой.
«Вот тебе и заземлился» —
подумал он, глядя сверху на бегущие машины.
Он попал туда, куда
попадаешь, выйдя из зоопарка через боковой выход, на узкий мостик, как будто
даже подвесной, хотя… на самом деле нет, но так кажется…
Славику показалось то есть, что мос-тик и в самом
деле подвесной, раскачивается над пропастью, и более того, такое чувство у него
было — секунду или две, — что он сам висит в воздухе, высоко-о-о-о… а под
ним быстро бегут маленькие «мазы»… и если бы не зубры — которые только что
потянули за него мазу — поделились с ним своей тёмной тяжестью, он бы улетел,
наверно… «Чтобы стоять, я должен держаться, Корней», — запел он институтскую
песню, а потом уже «идёт бычок, качается» — ему казалось, что мостик и в самом
деле раскачивается — туда, сюда… А потом и «поп Теофил, где же ты был…» — он было
запел, да, но это был канон, а на многоголосие наш герой не перешёл — только на
другую сторону — по мостику, к Госпрому… да и
повествователю уже тоже пора бы перейти, если не к Госпрому,
то непосредственно к нарративу, или прекратить, по крайней мере, пестовать вот
это многоглагольство, хотя бы под конец этой… самой
странной главы, да.
В
общем, как-то вот так вот, поначалу «напевая и покачиваясь», а потом и
вполне себе заурядно, как любой другой прохожий рядом с ним, ничем не
отличимый от человечка с google-maps, с помощью
которого вы, кстати, тоже можете пройтись вслед за протагонистом, хотя он-то,
герой наш, шёл до интернета и до гугла, от забора и
обеда — подальше, ножками-ножками, делая уже как бы и круги — от Госпрома снова свернул
направо, прошёл через площадь — мимо университета, потом по диагонали
сада, где листья не распустились, но почки набухли, пересёк Сумскую, быстро
прошёл сквозь сквер плачущих ив, заметив краем глаза львиную гриву Коли Двораева, известного городского персонажа того времени, но Славик поначалу не стал останавливаться.
Он вспомнил какой-то выезд с
гитарами, в школе или уже на первом курсе, где-то они пересекались, под дождём,
в штормовках, и что-то Коля спел там у костра, и на вежливый комплимент Славика
сказал что-то едкое, и больше они не общались…
кажется.
Славик пошёл дальше по
Совнаркомовской, мимо здания КГБ СССР, и дальше, дальше — от Сумской по
Совнаркомовской… пока вот так вот… Да нормально так,
вполне себе, без всяких задних мыслей, просто прочёл — случайно-машинально, как
и всё с этого дня — в своей жизни, в сущности, ну да, о чём-то думая, о своём,
или вообще ни о чём уже не думая — табличку прочёл… и понял вдруг, что ни
разу не был в этом здании.
И
вот так же примерно, как перед этим в «Магазин для Новобрачной»… Ну или был, но
в глубоком детстве, да, он вот вспомнил фарфор — там была большая коллекция
фарфоровых статуэток, и кого там только не стояло среди них, разве что вас, да…
где-то там внизу, как бы в полуподвале, они жили за стеклом, как в музее кукольного
театра — куклы, вот именно, но тут куклы были поменьше, и
все они были из фарфора, ну конечно, и вам того же, аналогично… А больше он о Художественном музее ничего вообще не
помнил: полотна Репина, Бенуа, Боровиковского,
Шишкина… Всё это он знал только абстрактно, так сказать, живопись не то чтобы
превратилась в памяти — в абстрактную, но просто не сохранилась, и всё,
превратилась в одни только имена — и Славик это всё осознал сейчас с таким
стыдом, как будто снова стал маленьким — таким, как в первое-последнее своё
посещение харьковского музея.
И этот стыд только
усиливался тем, что ведь будучи в Москве, Славик наш, Славик-Славик, да… всякий
раз заходил там в музеи, в юности — в Третьяковку, пока она не закрылась
на бесконечный ремонт, а потом в командировках — в Пушкинский, в ЦДХ… да он там
даже в каком-нибудь… Музее Востока был раз пять, наверно, не меньше… А вот в своём родном городе и в
сознательном возрасте — ну вот ни разу он не был в Художественном, да.
Ничего особенно странного в
этом, конечно, не было, он и в театр ходил, только когда был в Москве, или в
Ленинграде, каждый вечер — на спектакль, да, стреляя «лишние билетики» у входа,
и всегда попадал, ему везло, да… А вот в Харькове он и
не помнил уже, когда был последний раз в театре… кажется, в том же детстве —
«Декамерон» в театре им. Пушкина, ну или это было в ранней юности, всё-таки
«Декамерон», да… Ну такой комплекс — провинциала, в
чистом виде, ничего необычного, неверие, что что-то может быть интересное вне
Москвы, этакий итээровский, по сути, взгляд на эти вещи, комический снобизм,
да… который был характерен раньше, впрочем, и не только для нашего
Славика-Славика.
Это мы всё (т. е. или
очевидное или ненужное, как и вообще… кто-то сказал, что «психология как наука
либо невозможна либо неинтересна», и в этом-то мы как
раз не уверены, но вот что касается этих наших «объяснений психологии героя» —
вот тут это попадает в точку, да… мы будем с этим что-то делать, но уже в
следующей главе, а пока вот так вот как-то… ладно, это же всё можно не читать,
да?) сказали только для того, чтобы объяснить, почему это Славик решил вдруг
зайти в музей, хотя ещё минуту назад, если бы вы его, скажем, спросили, как
туда пройти, он бы не смог ответить, он развёл бы руками.
Но прочитав табличку —
просто блуждающий взгляд его там случайно остановился, и «заблукавший
у рiдному мiстi» прохожий решил туда вдруг зайти — в здание, ну да…
Увидев на первом этаже всё
тот же фарфор в синюю крапинку, наш «смотритель» кивнул
удовлетворённо и хотел было уйти так же быстро, как перед этим покинул
зоологический сад.
Но какая-то ведь
инерционность у него была во время принятия решений, повышенная, как мы успели
заметить, в зоопарке из-за неё он всё-таки посетил после аквариума ещё и
бизонов, а здесь…
А здесь, несмотря на то, что
он был единственным посетителем музея и от ступеней лестницы, которая вела на
второй этаж, веяло какой-то уже вселенской тоской, или если не так высокопарно:
просто всё было в этом здании именно так, как он себе представлял, не заходя
туда, и даже ещё более как-то так тягостно… что Славик
осознал в этот момент, что вообще не любит музеи, т. е. как таковые, даже и
московские, что ходил он туда из-за инерционности… мышления, ну да, ну ходил —
пока, по крайней мере, оно было, мышление, но — «о чём это вы»… И несмотря на
это осознание, он вдруг снова передумал
— уже будучи у выхода, он повернулся и быстро поднялся
— как будто неосознанно подражая заму по науке Логановскому
— по лестнице, на второй этаж, да.
Может быть, он решил
посмотреть всё-таки картины Репина-Боровиковского, а
может быть, просто так… и хватит уже думать о его думах-мотивациях
в самом деле, и так на это ушла вся глава… Короче, просто взял вдруг и быстро
поднялся по лестнице, прошёл несколько залов, почти не глядя на картины
современных мастеров мистецтва, кажется, он и в самом деле уже намеревался найти
там Репина-Айвазовского, кто его знает… Но
вдруг — как вкопанный, это хорошее слово в таком контексте, остановился
перед картиной незнакомого художника, которая называлась «Экскаватор».
Да, вот именно.
Уточним, как бы прокрутив на
две доли секунды назад снятое камерой наблюдения видео: для начала Славик, не
останавливаясь, но задержав взгляд на этой картине, — прочитал на табличке под
ней название, на ходу то есть, оно же было коротким… а потом уже у него
появилось это чувство — «как вкопанный», и вообще — поэтому наш дезертир,
конечно же, и окопался там на время — из-за названия, да… Потому
что изображения экскаватора как такового на картине не то чтобы не было, но узнать
его с ходу было не так легко, не так сразу, потому что ковш сливался там с
фоном и был на самом краю рисунка, он кусал почти уже раму, а остальные части
машины были, как бы это сказать…
Ну то
есть это была не та самая советская «производственная живопись», «будни СССР»,
конечно, прекрасная сама по себе, где изображён был труд рабочих, колхозников и
строителей, и синее небо, и нивы, и жёлтый песок карьера, и эта тема —
«экскаватора» — для живописца вообще-то ведь неисчерпаемо глубока, ясное дело,
вплоть до других планет — где луноходы и маленькие экскаваторы с ковшиками и т.
д.
Да, но здесь была, строго
говоря, графика (бумага, уголь или сангина, пастель), а во-вторых, экскаватор
был изображён… нет, не в зародыше, не совсем в
утробе КБ, хотя там и были многочисленные листы с чертежами, разложенные на
длинном и казавшемся наклонным — а там и была такая странная перспектива,
на этом рисунке, кривого пространства… и возле листов с чертежами и
формулами — нет, не комбайны-кульманы, а столы, составленные в один, как
на свадьбе, но не прямо, а косо, и вокруг этих листов, стало быть, головы
разработчиков, некоторые даны были сверху, а некоторые подняли к рисовальщику
глаза, и большинство было в очках… а уже за ними, за
их пиджаками, как бы уже на полях, были механизмы — экскаватора, надо полагать,
хотя она выглядела достаточно общо — вся эта механика там, как бы системы
блоков и зубчатых колёс, — это могло быть, в принципе, то есть всё, что душе
угодно, — если бы не подпись под картиной…
Мсье Дюшан
начал рисовать свою Бесконечную Невесту после того, как увидел разрез мотора в
Техническом музее, ведь так было дело, да, но тут у нас другое и, скорее,
наоборот… Тут на самом переднем плане был всё-таки вот
именно — ковш, тёмный на
тёмном, уголь на пастели, может быть, но Славик его уже разглядел, а во-вторых,
у картины было название, и оно гласило вовсе не
«Новобрачная» и не «Девственница, становящаяся невестой», и не «Обнажённая,
опускающаяся по лестнице» и даже… не «МНС, поднявшийся по лестнице», а вот
именно: «ЭКСКАВАТОР».
Сорри, но это трудно описать
в прозе, как и вообще любые совпадения per se… а тут ещё такой имел место
дополнительный нюанс… невидимый переход, что ли, в другой режим… работы машины,
как переключение, скоростей… хотя это совсем уже плохо (сказано).
Ну так
что же там было всё-таки, может быть — переход Машины Аналогий в режим Машины
Совпадений?
Да нет, это тоже не то… это
же только миг такой был, какой там режим… суть, в общем и целом, была в том,
что Славик почувствовал себя внутри экскаватора, если угодно, или даже
конкретнее — Ковша, и это здесь не совсем полная чушь, т. е. собачья, Ковш —
это же только часть Большой Медведицы, это астеризм… Но
и его хватило для возникновения этого чувства «ослепления-просветления», но это
уже совсем плохо, я понимаю… Ну как кто-то из мистиков писал, что есть, мол,
микро- и макро-, и что человек может это вполне
понимать и с этим жить, с пониманием этого, пока в один прекрасный день… он не
увидит (если), что эти два космоса совпали, вот тогда этот человек содрогнётся,
да.
Но
всё это уже было, как вы понимаете, за пределами и камеры наблюдения и
автоматической ручки: камера только зафиксировала, что это не он сам, не
Славик-Славик, нет, как какой-нибудь Бэнкси, занёс
эту картину — дико похожую на
то, что он оставил на работе: схемы-чертежи-сотрудники… и экскаватор… Что не он
её занёс в этот музей и втихую прикрепил на стенке между другими,
как бы в состоянии лунатизма, а потом, очнувшись перед ней, уставился, как
баран на новые ворота… Такая мысль мелькнула у нашего
героя, если это ещё можно, конечно, назвать мыслью, но в любом случае, мы с
вами уже знаем, что этого не было, и всё, — камера тут как раз была
небесполезна, но дальше уже — полностью… Дальше там вообще только чернота с
белыми пунктирными помехами-зигзагами, в которой можно разглядеть звёзды при
желании, а потом уже снова картину «Экскаватор» Неизвестного Художника, —
правда, эти головы по краям чертежей теперь кажутся расположенными в порядке
Большой Медведицы… Но всё уже, всё, мы не будем тут
ничего больше ретушировать или «подмалёвывать», тут существенно только то, что
это была на самом деле, скажем так, точка
невозврата в его маршруте, и больше тут сказать
нечего, поэтому просто повторим вкратце, на всякий случай, немного перемотав: в
этот день, стало быть, когда антигерой сбежал с работы и прошёлся по
городу и зашёл впервые в сознательном возрасте в Художественный музей, он
увидел там картину «Экскаватор», что настолько совпало с объектом исследования, которым он должен был быть
занят в этот же момент в другом месте… что ему показалось: он никуда на
самом деле не ушёл, разве что внутрь картины… и был теперь сразу в двух местах
одновременно, и вот, короче говоря, эта шутка Единого — а что ещё есть
совпадения, как не его, Единого, шутки,
да, оно, можно сказать, «делится улыбкою своей» — глядя на нас, иногда, не
может себя сдержать, наверно… И вот эта шутка как бы
отменила другую, более или менее частную, т. е. всё то, что до этого казалось
Славику шуткой (что он вышел не просто прогуляться, а в «отгул
навсегда»), оказалось, или показалось ему, но тут уже без разницы, главное что
— более чем серьёзным, да.
Но мы не будем тут описывать
«сдвиг по фазе», окей? Да это
продолжалось и недолго сравнительно — может быть, потому что это наложение — в
музее, как бы физической плоскости и плоскости конформных отображений, ну
давайте так, что ли, переформатируем немного высказывание мистика (кстати,
по-моему, Мартина Бубера, но я не уверен)… Ну вот,
это продолжалось совсем недолго, т. е. город, который застал Славик, ступив за
порог Художественного, какое-то время был другим, как бы
весь жидким, и вокруг были сплошные, скажем так, аналоговые машины,
антропоморфные и связанные друг с другом беспроводно,
«вай-фай», как сейчас бы сказали, наверно, они
повторяли жесты Славика, они шли в ногу — просто прохожие, и да, похожие друг
на друга, гражданские лица, да, а пространство было составлено из множества
разных потоков, и Славик явственно чувствовал каждый раз, идя по городу,
когда нога его переступала из одного потока в другой, не то чтобы они все были
сильно отдалёнными друг от друга, эти слои… но он
чувствовал, что если этот процесс — расслоения и распада слоёв… продолжится, то
и топография города необратимо застынет в мимолётных изменениях, схватится…
далёкие районы сблизятся и наоборот… а так как это всё-таки
«пространство-время», то и расстояния между временами могут перестать быть
огромными, уже ведь показывались мельком немецкие танки… Да,
за одним углом были одни руины, а за другим углом — как будто уже другое,
«послевоенное время» — улица за поворотом оказалась заполнена страшными людьми
в обтрёпках, а может, и жмурами —
были и лежавшие на асфальте рядом с какими-то зловещими ларьками, и посреди
асфальта небольшой площади перед кинотеатром
им. Жданова… была как бы огромная воронка, и баба лежала там, как или на самом
деле убитая, и снова шли какие-то злачные ларьки, которых Славик никогда раньше
здесь не видел, город вдруг-вокруг-вмиг стал свалкой, просто мусорной свалкой… а потом подул ветерок, и всё это так же вдруг
— исчезло, вместо руин выросли те же дома и люди, что были здесь всегда на
его веку, те же контуры его рутины… И менялось всё при
этих надземных «переходах», освещение, плотность, давление, влажность, и
сколько так всё это продолжалось, неизвестно — делая уже неизвестно какой круг
по счёту по небольшому же в общем-то городку (по крайней мере, если
считать старый без окраин), Славик наш снова обнаружил себя в скверике возле
«Зеркальной струи», и на миг ему показалось, что он идёт туда с работы, а
весь этот музей-цирк-зоопарк-карусель-миксер… ему просто привиделся, да,
и даже не просто, а… столько прокрутилось с тех пор перед ним миров за
какие-то сутки-трое-вокруг, в этом самом «миксере», и такой там был уже гоголь-моголь… что он чувствовал, кроме всего прочего, ещё и
какое-то странное измождение, но физической усталостью это нельзя было назвать
— он одновременно чувствовал, что может вот так же шагать бесконечно…
А на скамейке в сквере снова
или по-прежнему сидел Коля Двораев, конечно, это
кличка, но это неважно, Славик поздоровался с ним, тот жестом пригласил
его, мол, скамейка большая, и Славик, подумав… сел на ту же самую скамейку.
Сначала он не собирался ничего говорить по простой причине неверия в то, что
это можно сказать словами… и подспудно помня, и даже слишком ещё хорошо — помня
всё это «…о чём говорить нельзя, должно молчать…» — чувствуя себя
то есть всё ещё принадлежащим этому тому — что должно молчать, ну да, у чего
нет и никогда не будет — права голоса… они сидели молча, а потом всё-таки
Славик заговорил, но что он сказал, не так важно, потому что Коля понял с
полуслова, как в том анекдоте — «и это вы мне будете говорить!»
Т. е. понял — не понял, умер-шмумер… но переключил
тумблер, оборвав на полуслове: «Можешь не продолжать, я всё понял», — после
чего предложил выпить, а для этого сходить для начала в тот гастроном, что
напротив памятника Шевченко, — уточнил на всякий случай Коля…
Или просто дать ему два рубля, а ещё лучше три, и он сам сходит — видно
было ему, наверно, что, остановившись и присев на скамейку, Славик разом
почувствовал вековую усталость,
общечеловековую, ну да. «А что ты вообще делаешь?» —
вдруг спросил его Славик, когда Коля уже направился в
гастроном. «Выживаю», — ответил тот, не оборачиваясь, — и
этот ответ Славик запомнил не только потому, что в тот же момент «миксер»
окончательно остановился, и Славик оказался, может быть, и не в лучшем —
из тех, что мелькали вокруг него в эти дни, — миров, да, но — и далеко не
худшем, во-первых, а во-вторых, неподвижном, что было важно, т. е. в этом мире
— где он приземлился наконец — возле
«Зеркальной струи», были «системы отсчёта, в которых тело остаётся
неподвижным, если к нему не…»… так вот, не только поэтому Славик запомнил ответ
(«Выживаю», — ответил Коля на вопрос, что он делает), но ещё и потому, что
все последующие годы в ответ на подобные вопросы Славик отвечал: «Выживаю», —
независимо от того, исходил ли вопрос от других людей или от него самого… Или даже можно было бы сказать, что если другим он так
отвечал всё-таки как бы в шутку… ну наполовину, чёрный юмор, да… То во втором
случае — самому себе — он отвечал так на этот вопрос уже совершенно серьёзно и
как-то продуманно, что ли — осознанно,
да.
Глава 2 из романа «Аналоговые машины». Другие главы как самостоятельные рассказы и повести опубликованы: глава 0 — Wunderblock — в таллиннском журнале«Плуг» (http://plug.ee/2014/01/wunderblock/ ); глава 1 — «Аналоговые машины» — в эстонском электронном журнале «Облака» (https://www.oblaka.ee/journal-new-clouds/1-2-2017/александр-мильштейн-аналоговые-маши/ ) ; глава 3 — «Дыхание локомотива» — в самарской интернет-газете «Цирк “Олимп”» (http://www.cirkolimp-tv.ru/articles/655/dykhanie-lokomotiva ); глава 6 — «Эстафета поколений» — в «©П» № 15.