Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 15, 2013
Нина Ивановна Виноградова родилась в 1958 году в с. Мурафа Краснокутского района Харьковской области. Окончила Харьковское художественное училище. Автор книг стихотворений «Антология эгоизма» (1999), «Просто собака» (2002), «Чёрный карлик» (2006), «Явь» (2013), многих самиздатовских сборников, сооснователь самиздательства «SVinX» (совместно с В. Стариковым). Стихи публиковались в «їП» № 2, № 5, № 9 и № 12, журналах «Алконостъ», «Арион», «Византийский ангел», «В кругу времён», «Воздух», «Донбасс», «Знамя», «Смена», «Черновик», «Дети Ра» , «ШО», «Харьков — что, где, когда», антологиях «Освобождённый Улисс», «Антология современной русской поэзии Украины» и «Жiночий погляд», коллективных сборниках «Дикое поле», «Верлибры — Пушкину», «Ветка былой Эллады», «…В небо глядеть, опираясь на локоть…», «Евразийский транзит. Единство поэтического пространства» и др., в Интернете: TextOnly, Vernitskii Literature, «Литературный арьергард» и др. Лауреат Муниципальной премии им. Б. Чичибабина (2006). Живёт в Харькове.
* * *
Шарик луны сквозь облака —голая пятка в дырке носка.
Космическое сиротство.
А казалось бы — рытый панбархат ночей!
Волчицы двухжильная виолончель.
Бездонное эхо колодца.
Неправдоподобно? А кто соотнёс
високосный февраль и дрожь стрекоз,
когда налетает ветер?
Твёрдые тени от полной луны
и полдень, когда реют ленивые
мелкие сладкие дети?
* * *
Там интересная динамикапри погруженьи в мясо осени,
куда впадает речка Каменка,
не отпуская мои волосы.
Так и плыву её течением,
хотя родня предупреждала,
что не бывает воскресения.
Конечно! Раз не умирала.
* * *
Пращуры, предки, весь прайд виноградовский,крошечная тётя Аня,
возле мелких окошек, омытых радостью,
поминают младшего Ваню.
Под дождём и в слезах —
ведь сами покойники, —
звонит из Славянска Соня.
И на облупленном подоконнике —
столетник, бессмертник, бессонник.
* * *
И мог только зелёный мох,наверно, слышать этот вздох
окрестностей прогорклых,
деревьев хилых, голых,
бесцветной лесополосы,
сухих опавших листьев,
теней неверных и косых,
и ягод, чёрных иссиня.
Свет слабенький, как через бинт,
усталость — через грунт.
Идёшь — и всё болит, болит
любви твоей маршрут.
* * *
Бегущую по волнам всегда считала метафорой,до тех пор пока сама не понеслась
по зыбким, бездонным, бессонным, терпким, как чай без сахару,
пешком, без помощи паруса, тем более — весла.
Весело. Страшно и весело.
Ни берегов, ни дна!
Считала, что много весила,
пока не осталась одна
душа в голубой бумазейке,
плещущей на ветру.
Пахнет йодом и щиплет зелень
бриллиантовая, если натру
мозоль сапогом Италии
или поранюсь о мыс
(моё тело — бутылка с посланием)
Надежды. Надеюсь на смысл.
* * *
Сладкая вата Рождества.Беззвучное зимнее свято.
Смотрят в небо свинья и корова.
А снег падает, падает, падает.
Стирает границы, рисует рельефы.
Простенькая пастораль
глуповатого синеглазого снега.
В сквере грачи орали,
как пулями, прострелили
висящие тихо холсты.
А снегири просто надраили
Солнце — до красноты.
* * *
Сойти с ума легко — ковровые ступени,перила все отполированные, лаковые.
Публика внизу — князь Мышкин и Арбенин, —
фигуры нелюбимые, но знаковые.
Плюнь ты на всё! Сойди, спустись туда,
в нагретое дыханьем захолустье,
где моет корни светлая вода
и зимородки кормятся, целуются.
* * *
На беломчто ни положи
уже красиво
не дыши
собачий след
и след такси
дрожит под снегом
вишни ветка
фольга
от пачки сигарет
и силуэтом
птицы
выпи
зимы здоровье
выпьем все!
Сантехник пьяный
в черноту
соизмеряя силу тени
в подвал
неверными ступенями
нёс молоко
коту
незрячему
опять же
белая
горячка
* * *
Недержание времени. Всё относительно,даже что неудобоносительно.
Даже то, что с трудом называемо,
если вдуматься — поразительно.
Всё как Пушкин писал Евпраксии:
всё, что пройдёт, всё, что осилим,
мило и дорого. Любим и знаем,
ничего, кроме времени, мы не теряем.
Ведром на верёвке в забытом колодце
(глядишь, пригодится) в тебе остаётся.
* * *
Воспользуйтесь мною — я всё понимаю,хотя, наверное, плохо транслирую.
Типа, бонсай: древняя, но живая,
могу быть полезной юному миру.
Вечно открытая, будто ларьки,
что торгуют в ночи шоколадом и водкой:
посчитай, подыши, помолчи, постучи.
Два длинных звонка летней ночью короткой.
* * *
Погуляй больничным парком.Вон в пижаме хмурый Врубель!
Хриплые дрозды, как Парки —
слабо видят, резко рулят.
Вихри лобовой атаки,
прошивают перья воздух.
Дрозд — природный перфоратор.
Он всегда, везде и возле.
Психоделика черемухи
и сирени крестики,
медсестра на белом облаке —
будто грусть воскресная.
* * *
Это тебя должно развлечь.Меня это развлекло:
ангел тяжёлый, горячий, как печь
(от него в доме тепло),
хромает, кряхтит, металла лязг,
на ноге — аппарат Елизарова —
железный скворечник, а в нём возня —
вьёт гнездо скворец запоздалый.
* * *
Слепой судьбе — как пьяному хирургу —без разницы (постылая работа!) —
сверкая скальпелем, оттачивая руку,
кромсать и резать до седьмого пота.
Все знают, Анна, из какого сора.
Сгодится всё — от зёрнышка до пня.
Судьба на пальцах гравирует мне узоры.
А после — глядь! — и вырежет свистульку из меня.
* * *
Полвека… Больше! Вахтенный журнал.Легко писать в апрельском зазеркалье,
блистать, ликуя, уподобившись волнам
весенней легкомысленной гризайли.
Стекло, от взглядов раскалённое, стекло
в спорыш и чистотел, асфальта амальгаму.
И только для тебя парное молоко
развозят по утрам, разводят птичьим гамом,
как любишь ты. Как дышит чёрный хлеб —
тепло и мерно, тише океана.
Убийцы-соловьи стреляют в сердце, в лоб,
как указал нежнейший Алексей Фатьянов.
* * *
Я отвечаю за качество этой боли.И по высокой шкале Марии Каллас
эта боль будет всегда голубою,
если красных телец кровяных мало осталось,
если к ночи маттиола, душистый табак и львиный зев
(если приснится хлеб — то встречай печаль)
явят запущенный сад, а быть может, хлев,
где юный Адам трогателен и прыщав.
И если всё помнишь так, что лучше молчать,
помнишь колени, уделы, доли и вотчины,
до мельчайшей косточки просвечивающего леща,
до муравьиного усика позолоченного…