Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 14, 2012
родился в 1985 году в Харькове. Окончил психологический факультет и аспирантуру Харьковского национального университета им. В. Н. Каразина. Преподаёт на курсах психологии творчества и психологии массового поведения в Национальном аэрокосмическом университете им. Н. Е. Жуковского «ХАИ». Публиковался в «їП» № 13, журналах «Харьков — что, где, когда», «ЛАВА», в Интернете, в том числе в переводе на сербский. Живёт в Харькове.
Побег
Стефан окончательно решил — побег, никаких «кроме»! Тепло спряталось в щелях потрескавшегося мира, а Стеф на гладком месте. Уничтожить гладкость мира — тонны дней, тонны ночей! Вспышка, ослепительное сияние: о чём это Стефан, не вспомнить никак. Только теребить дни. Сжечь на костре свою бесчеловечную музу, — а у неё нет телевизора, нет ключей от квартиры, светлой солнечной работы тоже нет. Кто поймёт всю галиматью Божьего мира?
Стефан знает: он уедет в место, где есть запахи — пусть даже цветов, пусть даже газонокосилок. Осталось не так много — мелочь, обременяющая карманы; помыть посуду, забыть о работе, полить цветы, сделать дело; кончить деньги, это легче всего. Тогда и тело выплывет наверх, на свет Божий, узнает, каков он. Кто-то трясёт этот город — то живое, что в нём ещё осталось, бултыхается на самом донышке, вместе со Стефаном. А в чаще дремучей гризли гремучий… Стефан ощущает, как его обволакивает город: тук-тук не то в дверь, не то сердце.
Спина заныла. Надо бы выйти во двор, повисеть на турнике — но это же улица! В людях и домах, в привычных маршрутах больше не осталось силовых линий, направляющих в привычные точки, аккумулирующих спокойствие. Зачесалось под мышкой. Нет, тебе не зацепиться за этот город: улетишь отсюда. Хотя бы в Киев, да…
Стефан выдыхает тёплый воздух. Ему вспоминается список смерти, составленный в первом классе, — но то были буквы… ничего подвижного, никаких броуновских улиц! Стефан — ты жертва своего страха!
Зелёные чешуйчатые стены: оно дышит. Ты знаешь, дверь откроется. Жадные глаза города вспыхивают каждый вечер. Наплевать. Стефан ещё раз смотрит на след укуса на левой руке. Моль! Он поймал её за крылышки!.. Теперь-то ты уж ничего здесь не испоганишь… Но не убивать… выгнать! В окно. За неимением имения приходится жить в однокомнатной не своей жилплощади. Жильё-быльё. Стефан стесняется этого. Но он никак не может решить — он уходит или нет?
Куда ты делась, муза с пепельными волосами, смятенная, сметанная, в стельку степная, украдостная. И наверняка не напишет. Музы не попадают в сети — они играют в весёлого фермера, строят новый Эдемский сад. Но это уже не музы…
Так, как и надо. Ни быль, ни небыль не растворяет твой образ — инертный, благородный и газообразный. Помолимся, милая, стеклянная, стылая, как-то по-старушечьи оставшаяся в прошлом. Уехать от тебя.
Уже и ноги танцуют в ритме поезда. Стефан чувствует узы, сковывающие землю: дороги как узловатые руки, держат её, пытающуюся ускользнуть, раствориться в пылающей черноте неба.
Стефан сглатывает стальную горечь и прислоняется к стене воображаемого пешеходного перехода — зелёной и чешуйчатой, как стены прихожей почти-стефановой жилплощади, его гнезда, высиживающего холодные радиаторы, трещины на стекле, восторг бегущего по линолеуму варенья.
Холодный воздух спускается от стефанова сердца и через мышиные норки за книжной стенкой уходит в подвал: приникая к земле, пытаясь понять, бьётся ли её сердце.
Наивно, как наивно. Ещё залезь в чат — вспомни, как не-быть с людьми: в интернете всё возможно, хоть и не совсем реально, как глубоководные пульсирующие апельсины, фиолетовые до одури. От такого чердак чешется. Ногам никак не нащупать бездну между Стефаном и землёй…
Стефан знает: он уже на исходе. Расходуются молекулы воздуха, страсти, любви; пластиковые кульки, ревущие воды, бумажное солнце, электролит ветра вытекает из батареек вечности. Но Стефан научится — он пойдёт на подработку, он сможет принести денег в зелёную, как чешуя Левиафана, прихожую. Камень знает свою форму, знает, куда ему падать.
Стефан, вынеси мусор, предвечерний фильм и ужин; уткнись в её знойное плечо; порви свои свободомыслящие узы и узри печаль всего сущего. Гармония и смирение. Бык — тугосерд, тугосердный бычок. А ты всё держишься на поверхности, как солитёрная рыба.
Стефан достал две баклажки для воды и крикнул: я ушёл! На лестнице сидел кот, огромный глазастый страх, потоки шерсти. На улице Стефана провожали взглядом старухи. Вот ведь, мусор не взял. Стефан прошёл мимо огромной металлической колыбели для всего выброшенного. Двое играли в карты на скамейке у подъезда. Детвора закинула мяч на дерево, и Стефан помог — сбил мяч какой-то палкой, тут же валявшейся. Кто-то остервенело выбивал ковёр — а потом успокаивался (или выдыхался), продолжая уже более размеренно.
Продавщица произнесла — семь девяносто. Дала сдачу с десятки и попыталась выпустить улыбку на волю: приходите ещё, у нас — лучшая вода. Ха! Когда-то Стефан знавал воду и получше, подумал он, но развозили её по совсем другому маршруту. Из которого он выпал, как подшипник из велосипеда. Кот всё сидел и смотрел на пустые почтовые ящики. На двери в подъезд висело предупреждение жильцам: в случае неуплаты за коммунальные — суд… На полу хрустели глянцевые листовки в пользу радостных, сияющих, спешащих помочь, деловитых и ответственных, готовых сражаться за нас политиков — и конечно же, брошюрки сектантов.
Вечером Стефан зашёл в интернет проверить один сайт: днём, пока вытаптывал улицы города, в переходе между станциями метро заметил на полу полустёршееся «посади дерево» и адрес в интернете. Ноги бегут сзади и спереди, ноги тебя ненавидят, ведь ты никак не можешь им довериться. Да, посадить дерево было бы здорово — пел солитёр, обвивая рыбий пузырь его души. Да — проспект Гагарина стал шире и вонючее, вообще — это город не травоядных, а хищников. Но Стефан посадит дерево. Стефан по кличке Тефлон справится с этим, он примет вызов.
И вот Стефан заходит на сайт и видит, что надо проголосовать. Поставить «лайк», нажать несуществующую кнопочку. Стефан представил, как все проголосуют, все-все-все, вот он, субботник будущего, — кто же будет сажать деревья, кому это надо? Есть же весёлый фермер… Но нет! Ещё можно было прийти — со своими лопатами.
Ха. Ха. Ха.
Так Стефан и не посадил дерево. И не сбежал — Милтон Эриксон вас раздери.
Грампластинки
Грампластинки, фетские диски начала двадцатого века, годовые кольца ночи… Грампластинки выделяют сок, струящийся в её ветвях и стволах… На вкус он как помутнение в голове в первые дни насморка…
Однажды мне предложили пойти на джаз. Пройти мимо главного входа, повернуть, спуститься, постучать — и ты на месте. Я позвонил Паше, Ксении и Марине и обо всём договорился.
Выбрал одну грампластинку, чтобы взять с собой. Как талисман, наверное? Паша должен был через минут двадцать подойти к подъезду, Ксения и Марина, не догадывавшиеся о существовании друг друга и обе идущие туда из-за меня, но по разным причинам, должны были встретиться с нами уже на месте.
Подошёл Паша, и мы выпили водки. Приехали, прошли, повернули, спустились, постучали. Джаза не было.
Стояла абсолютная тишина.
Подошла Ксения. Мы всё ей объяснили. Энтузиазм и алкоголь не выветривались. Мы пошли в консерваторию. Марина опаздывала, но никого это не волновало. Из нас всех у неё были самые красивые глаза, самая добрая душа, её проблемы никого не волновали, мы не были способны держать в памяти так много. Я не мог.
Допив с Пашей водку в туалете консерватории, мы стали слушать оперного певца, репетировавшего в зале. Я сдерживал смех, я никогда не понимал оперу. Я ушёл оттуда, мои спутники тоже.
Нужно было решить, куда идти дальше… я предложил погулять. Набережная, вдоль чёрной реки, в которой барахтались огни города… там убрали трамвайные пути… мимо пожарной части, смотря сквозь немытое стекло на неподвижные машины… потом по восходящей… станция метро Бекетова… небольшой перевал в буфете… чёрный чай в картонном стакане. Спуск на площадь… маккофе в пластиковых стаканчиках… Грампластинка находилась у меня. Круглая, в квадратном конверте, словно тибетская мандала.
Ксении позвонила её подруга, Кристина. Она чем-то напоминала мёд и слегка подгнившие яблоки… В полночь в город возвращался Коля, мой одноклассник, наш общий друг и парень Кристины. Она предложила встретить его. Мы поехали на вокзал. На метро ещё успевали.
Коля был совершенно счастлив увидеть нас, встречающих его. Марина к тому моменту не выдержала, ушла, с тех пор мы толком не общались… она ушла ещё с маккофе. Мы… нам не было до неё дела. Грампластинку, до того прилежно несомую мной сквозь все чудеса этого вечера, я забыл в такси, когда с вокзала ехали к Коле. Интересно, в какие приключения теперь попадёт таксист?
Коля снимал двушку в бетонной многоэтажке на Алексеевке. В одной комнате был свет и компьютер, и диван, и пиво, и общение. В другой комнате не было ничего, кроме мрака. Я вспомнил, что в ней жил дед, сдававший одну комнату Коле. А потом деда сбила машина. Конечно, не в комнате, но всё же…
Я видел, что Паша с уходом Марины почувствовал ту неловкость, которую обычно в компании чувствует парень без пары. Но мне было всё равно. Я боялся. Я взял Ксению за руку и отвел в тёмную комнату. Не помню, что я ей говорил… какую-то ерунду. Я разозлился, когда она начала: а как же паша бедный паша что он будет делать вот в той комнате сейчас коля с кристиной уединятся а как же паша…
Паша не пропал. Найдя на кухне в холодильнике оставшуюся от Колиного деда бутылку коньяка, он прикончил её к утру.
Утром я понял… Ксения заставила меня считать, будто я её хочу. Я провёл эту ночь так, как она хотела, чтобы я это сделал. Она видела, я решил, что чего-то добился, и не хотела меня разочаровывать. Потом были коньяк, разговоры на кухне, остановка маршрутки и последние залитые солнцем метры асфальта перед домом.
Я плыл в нагретом воздухе, как старая проржавевшая баржа с нефтью прошедшей ночи… я боялся разбиться, боялся, что нефть вытечет сквозь все мои щели и трещины… я молчал и смотрел в небо… Воздух этого весеннего утра не имел запаха. Как не имело его вообще ничто. У меня снова был насморк, я опять простудился, опять не выдержал биения жизни… снова стал более отстранённым. Я был полон темноты. Во мне не было похоти, не было желания, не было страсти или жажды кого бы то ни было. Я просто хотел спрятаться от солнца. От дня. От жизни. От людей и их взглядов. Я не понимал, что они ищут во мне, каких демонов пытаются из меня извлечь. И теперь не понимаю.
Через некоторое время я узнал, что грампластинки покупают на книжном рынке, на Балке. Пришёл уточнить. Покупаете?
Если только не процарапаны, да, приносите. Я плачу пятьдесят копеек за штуку.