Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 14, 2012
Про читателя, войдущего в книгу единственную, но не первую
Илья Риссенберг. Третий из двух. — Х.: ТО Эксклюзив, 2011. — 160 с.
…вниманию читателя, войдущего в соответствие с высказанным… Илья Риссенберг
1. Слухи и страхи
Об Илье Риссенберге написано пока не так много: из основного — статья Олега Юрьева, статья Олега Дарка…1
Юрьев заканчивает статью, а сам Риссенберг начинает книгу одним и тем же вопросом, который берёт быка за рога, а читателя стихов — за рожки, за место упрямства, готовое принять вызов.
Юрьев: «<…> стихи Ильи Риссенберга — замечательные русские стихи, ни на кого и ни на что не похожие, и любое количество труда, затраченное на их понимание и приятие, себя окупит. Даже так: чем больше будет труда, тем больше будет счастья».
Риссенберг: «Заслуживает ли Вашего внимания предпринятая моим скромным — и в полную ли меру возможного — трудом эта книга поэзии?»
Вот он — вопрос: заслуживает ли книга нашего внимания и труда?
Прочитав подборки Риссенберга в журналах и побывав на презентации книги (благо я в том самом Харькове, подъезжая к которому, слетает крыша, городе с врождённым вывихом, по словам Юрьева), я уже слышу речь немыслимую, но требующую меня — читателя — к священной жертве.
Я слышу, я чувствую: сказано что-то важное для меня. Что делать, чтобы оно не осталось закрытым?
На каком бы то ни было языке важное сказанное придёт к людям: переведут, издадут. Но что делать, если это мой родной язык и никто, кроме меня, не переведёт?
Как символисты воспитали читателя для всего Серебряного века, так теперь Риссенбергу приходится воспитывать читателя для одного себя. Но, возможно, так случается со всяким новым поэтом. Разве не пришлось обэриутам воспитать себе читателя? А Маяковскому?
2. Вот она — книга
Передо мной книга Ильи Риссенберга. И теперь в ней в гораздо больше авторской воли, чем в любой из прежних журнальных подборок, которые обязаны были держаться формата журнала. Книга начинается с обращения «К читателю», потом идёт «Вступление», а потом корпус стихов. Их чуть-чуть больше ста.
Похоже, что для автора очень важными представляются два его прозаических вступления. На презентации книги в Харькове автор прочёл из них.
«Вступление» открывается вполне понятным поэтическим отрывком о поэзии и прозе, Риссенберг щадит и готовит читателя:
Не столько труд небесный, сколько плечи
Невыносимы в тяжести вопроса:
Вынашивают образ мыслеречи
Лицом к лицу поэзия и проза.
Прекрасно вслед медовомлечной встрече
Перо по курсу цветом купороса.
Позволю себе большие цитаты из обращения «К читателю».
Не исключающая жалоб на положение и порядок жизненных вещей, существенным и главным образом это книга предложений. Число их множественно, ибо они возобновляются с каждым началом и концом мыслей, выраженных стихотворным — наиболее экономным — способом. Сказанное, однако, следует отнести к области пред-по-ложений.
Слово предложения здесь в двух значениях: предложения в языковом смысле и предложения совместного труда читателя и автора над текстом. Оно и понятно: при такой сложности текста для его понимания необходим совместный труд, необходим читатель, готовый принять просьбу и вызов автора мыслить и поэтизировать вместе.
Но что же предлагают предложения? То, чем они служат пониманию читателя как предложенное его вниманию, — предложением со-учения. Как же понимать это предложение? Так же и как то же самое, что познаёт в себе и для себя поэтический предмет: поэзия учит мыслить, мышление — поэтизировать. <…> Но воспевает ли оно именно особу автора, выведенную в соло из трио сокровенного понимания: автор — текст — читатель? На наш взгляд (точнее, слух) — никоим образом.
Нужно только, чтобы субъект учения, довлеющий поэту как идее себя самого, пребывая в полной памяти, отказал от гарантированного места в (при) книжке исполнителям дополнительных услуг, самозванцам необходимого доброхотства: биографам с их нарочитой либо невольной апологетикой, комментаторам с их априорной, по существу профанирующей фетишизацией. Вот так-то, выпячиванием фигуры автора, вытесняются из интимного Слова книги два остальных звена неразрывного Триединства Доверия (текст и читатель). Изречение правды, работа мыслящего сердца заглушаются.
Напротив, как нелегко отучить от дурных манер, ответственная задача книги, уподобленной учебнику целительства, — собравшись с мыслями-стихами вокруг чистого, свободного Слова, реанимировать Человека Поэтизирующего. И тогда <…> прозвучит последнее по времени и первое по значению стихотворное вопрошание: что такое человек?
Прав Псалмопевец (поэт и царь): вообще-то «человек не способен спасти». А что — если способен?!. Поэт!?.
Книга понимается ни много ни мало как возможность реанимирования человека поэтизирующего. Почему его надо реанимировать? Он гибнет, он погиб?
Человек не способен спасти человека (или мир?). А Поэт может? Что это значит? Красота спасёт мир… Отсыл к Достоевскому?
«Третий из двух» — первая книга Ильи Риссенберга, а автор далеко не мальчик. И страшно подумать, как автор выбирал сотню стихотворений из давящих на его плечи двух тысяч ненапечатанных. И видимо, очень нужны были и прозаические размышления в первой книге, тоже собираемые — слово к слову — годами, тоже рвущиеся на волю.
Раз это первая книга, то мне — читателю — хотелось бы знать, когда написаны какие стихи, собранные в книге: сразу ли сложился такой именно «риссенберговский» язык или складывался годами, мне хотелось хотя бы попытаться уловить изменения мысли автора во времени.
К биографам я отношусь, как и Риссенберг: факты жизни автора не много или же вообще ничего не прибавляют к пониманию стихов. Но меня озадачило отношение к комментаторам.
3. Парадоксы Риссенберга
Первый парадокс Риссенберга — даты
Я попросила автора проставить даты под стихотворениями в одном — моём — экземпляре.
Он сказал, что это не нужно.
Объяснение я нашла во вступлении к книге:
Да и кто я теперь? Написанное мною всегда впереди меня; датировки при-ходится, уже пришлось, из-бежать, ибо сейчас это не я: так переживать себя, чтобы быть этим тождеством, я ещё не умею.
Мне показалось, что именно невозможность переживать себя, будучи тождественным с собой в разные времена, требует даты.
Вероятно, со временем я пойму мысль автора о написанном впереди лучше.
Второй парадокс Риссенберга — книга
Из разговора с автором я узнала историю, для меня поразительную: «Третий из двух» — единственная книга автора, но не первая. Две предыдущие книги собраны и лежат в одном из московских издательств уже несколько лет. Они называются «Собор сокрушений» и «Обращение».
К сборнику автор относится серьёзно:
Сборник как таковой по идее — избранный народ текстов — ставит в строгие качественные рамки безмерное количественное самопорождение поэтической материи.
Когда первые сборники выйдут, комментатору будет над чем по-трудиться, сопоставляя вошедшие в них стихи.
Третий парадокс Риссенберга — читатель
Если книга может быть уподоблена учебнику целительства и Риссенберг такое важное место в триаде автор — текст — читатель отдаёт читателю, то почему в книге так мало заботы о понятности языка для читателя?
Автор взыскует ни много ни мало, а читателя, «<…> войдущего в соответствие с высказанным <…>».
Слова войдущего в русском языке нет: Риссенберг строит причастие настоящего времени от глагола совершенного вида войти. Это невозможно, но показывает волю автора к обретению такого читателя и веру в его существование. Поэт надеется, что читатель войдёт.
4. Развивая Юрьева
Олег Юрьев: «Мне кажется, в мире Ильи Риссенберга ни этого (литературного — Е. Д.) прошлого, ни этого будущего нет. Не подразумевается. Не на уровне цитат или аллюзий — они там как раз есть, и больше, чем мы в состоянии осознать — хотя бы потому, что часто это цитаты из неизвестных нам книг. И не на уровне технических средств, версификационных приёмов — ритмических схем, особенностей рифмовки, принципов построения образов. Все они, взятые по отдельности, имеют свою собственную генеалогию, но сам стих Риссенберга в литературном смысле внеисторичен. Он не ставит себя в ряд и не пытается стать началом нового ряда».
Хочется разобраться в риссенберговской поэтической клавиатуре, стихотворной технике, которую Юрьев называет «<…> с точки зрения многих нормативных поэтик даже чрезмерно изощрённой и необъятно разнообразной».
Вот краткий обзор самых разных приёмов Риссенберга, дающих ощущение его включённости в поэзию XX века, необыкновенно удивляющих и радующих читателя. (Мне кажется, именно изучением и исследованием этого необъятного поля приёмов и будут долгое время заниматься комментаторы. Всякое новое, сложное, необычное поэтическое явление заново ставит вопрос о понимании. Если стихотворение воспринимать лишь как сообщение некоей информации и задача читателя — эту информацию извлечь, то обсуждение поэтических приёмов не продвигает понимание. Если же понять стихотворение значит понять, что делает автор, увидеть, как живут и движутся ритмы и слова, как порождаются смыслы, — тогда, рассматривая приёмы, мы находимся в поле понимания.)
Виртуозная звукопись
1
И пророчеству: кровью истечь2 —Десятичная вспомнится речь
2
Тебе, престольной тени одесную,
Чей свет уместен именно внизу,
Несу неосязаемо-сквозную,
Иному очевидную слезу.
Ассонансы и аллитерации в этих стихах так густо насыпаны, что хочется твердить стихи наизусть, буквально трогая языком, и переписывать сюда почти весь сборник.
Слова, придуманные по известным в языке словообразовательным моделям
Молчь (как молвь), векоём (как окоём), восканул (как воспрянул), всхныкнуть (а рядом на строке всхлипнуть), перволичный (как первобытный), белопламенная (как белокаменная).
Анжамбеманы
— так часто используемые в XX веке Цветаевой и Бродским, у Риссенберга постоянны.
1
Человека, с детства начиная, звездочёт не научил
Вслушиваться, лучше бы негребо <…>
2
Мирам не до боя, а врём, теребим их
Замёрзшие зори: трубись, временей!..
3
Камерных кромешных ритмов
Прядево дверное, рып
Проговаривай, твой мир тво-
Ря бескровно до поры.
Ритмы стихов
Стихи Риссенберга написаны силлабо-тоникой и очень разно-образны ритмически. Кроме обычных ямбов-хореев-дактилей, мы встретим редкие и экзотические метры и размеры. Например, уже знаменитые риссенберговские стихи «Научился разговаривать с дворнягами и кошками» написаны пеоном 3. Вот вторая строфа стихотворения:
Я люблю тебя. Мне холодно. Всем телом одубелым я
Наш наследственный вынашиваю пай.
Пой, душа моя, всё держимся, себя же хоть убей, Илья,
Хоть в обиде с гололедицы взимай.
Здесь удивительное ритмическое впечатление создаётся тем, что первая и третья строки — это четырёхстопные пеоны, а вторая и четвёртая — трёхстопные. В совокупности с чередованием дактилических и мужских рифм (ещё и составных в первой и третьей строке) всё это кажется чем-то вообще невиданным.
(Не могу пройти мимо созвучия в этом стихотворении: когда слышу слова «конечная на станции Научная», вспоминаю мандельштамовское «целокупное небо окопное».)
Удивительные ритмические примеры хочется множить и множить, но это всё равно что инвентаризировать риссенберговскую звукопись.
Рифмы
Риссенберг пишет, используя рифму. Эти рифмы могут быть абсолютно традиционными и точными, прямо из XIX века, могут быть какими-то на один существенный звук хромающими, как вопроса — проза. Могут быть составными, по-маяковски невероятными: но в огне виски — рентгеновский. Иногда, увидев и услышав рифму, ты не можешь двинуться дальше, как в приведённом мной третьем примере анжамбеманов: ритмов — мир тво-, ведь здесь рифмуется слово и слово с половинкой, состоящие из одних и тех же шести звуков вперемешку.
Парадокс в том, что новаторский, ни на что не похожий поэтический язык Риссенберга остаётся традиционно силлабо-тоническим и рифмованным в противовес, скажем, верлибру и белому стиху, давно завоевавшим позиции в Европе и идущим к нам3. Возможно, это связано с тем, что движение смыслов и образов у Риссенберга главным образом звуковое, фонетическое, и он не может отказаться от всего, что поддерживает мощь и силу звука.
Многообразие лексики
Не буду снова произносить «ошеломляющее впечатление» и т. д. Вот просто слова и словосочетания из одного стихотворения. Нигде и никогда, кроме стихов Риссенберга, у них нет шанса встретиться в одном тексте: бездонный комфорт, иже с ними, компьютерный торт, выспренни, тоска по-еврейски, влюбе и вкупе, варёная гречка, приватного банка кредитки…
Я уже не говорю о куче украинских слов вроде мерщiй, хiба, уверенно въехавших в стихи прямо со своими украинскими точками над i, и о старинных словах из Даля.
Видимо, это речь, набравшаяся окаянства брать для себя слова, где ей вздумается.
«Поведение» лексики
Приведу только два примера.
1. В стихотворении «Научился разговаривать с дворнягами и кошками» знаменитые мамочки мои хороши тем, что они одновременно существительное с притяжательным местоимением и целостное междометие.
Научился разговаривать с дворнягами и кошками.
Радость чистая, отчайся, не томи.
И детишки отзываются забывчивыми ножками,
Потому что это мамочки мои.
2. В строчках:
Провожаю глазом снег, ухом шаг:
Пусть оттаивает срок скоротающий!
— слово скоротающий — это и наречие скоро с причастием тающий, и невозможное в языке причастие скоротающий от глагола совершенного вида скоротать (искусственно и искусно сделанное, как и причастие войдущий).
И последнее, чего раньше не встречала и не знаю, как назвать4
Вот примеры:
1
Норвежскою ржавью себя по — кошерной скотине —Живому писанью и пилит и режет семит.
Последышей постного /костного/ масла /мозга/ семьёй
сиротинец
Слезниц пучеглазых за тучной вселенной следит.
2
Вторник яремный и время впервые ин/ш/ачить граньИгрального «ой нам!, бо день повернулся» всегданью гнева <…>.
Это бывают выделенные жирным шрифтом варианты слов в строке, как в примере 1 (постного масла и костного мозга, а может быть, и костного масла) или варианты букв (звуков) в слове, как в примере 2 (поскольку вторник яремный, то время ишачить, а поскольку игрального «ой нам!» — то иначить).
Когда у Мандельштама случались варианты слов, он называл стихи «двойчаткой» и печатал рядом оба. Риссенберг же своей записью не разрешает нам распространить варианты на всё стихотворение и требует рассматривать две возможности в более коротком контексте.
Комментарий после списка
На мой взгляд, ни один из моего списка приёмов не становится системообразующим. Может быть, только все они вместе создают то немыслимое, из чего рождается язык Риссенберга и что он собой представляет.
Но есть ещё синтаксис Риссенберга
— и он тоже настоятельно требует двух-трёх примеров.
1
Слог недолгий, от века отвык,Видит Бог, зажигает ночник
Осязаньем, слезой, пониманьем ли..:5
Исцелят старика земляка,
Став душой за всю боль, облака
Вечной славы, речений из пламени.
Читая Риссенберга (после наслаждения цельным звучанием стихотворения), я обычно долго ищу подлежащие и сказуемые. Стихи эти часто так сделаны, чтобы строение предложения было неочевидным.
В первом предложении подлежащим может быть и слог, и ночник. Это известный прикол при двух существительных мужского рода в именительном и винительном падежах. Кто кого зажигает, грамматически неясно. Читатель вынужден остановиться, вчитаться, ошеломиться. Я думаю, что здесь подлежащее слог. Этот отвыкший от века слог зажигает ночник. Облака славы и речений, ставшие душой за всю боль, исцелят старика.
2
Скрашивать соседством одиночество — бессонницы в ночиВысшая, острейшая потреба.
Человека, с детства начиная, звездочёт не научил
Вслушиваться, лучше бы негребо:
Острыми концовками прозрачные, протяжные лучи
Скаредно поскрёбывают небо.
Снова начинаю (после цельного звука!) искать строение предложения: скрашивать одиночество есть потреба бессонницы. Часто чутьё меня не обманывает, и слово из стихов Риссенберга, кажущееся мне не придуманным, я нахожу у Даля или Фасмера (например, плерома). Но в этот раз слова негребо нет в словарях. Мне оно казалось существительным. Не найдя в словаре, я стала считать его наречием, описывающим действие вслушиваться. И теперь я уже могу очень даже негребо вслушаться: острыми концовками прозрачные, протяжные лучи скаредно поскрёбывают небо.
5. Попытка чтения, вслушивания и понимания
Посмотришь на себя сквозь пальцы: больно
Ты серпомолот, выкрест кочерёг!..
Родимою зовётся воин: вольно!,
Подвальный и подпольный вечерок.
До звёздочки, провозглашая школу
На возраст позвоночника, насквозь
Воздушную и водную гомолу
Пронзила… ой!.. до звёзд земная ось.
Как сын, сквозь матерь-землю с полюсами
Проваливай экзамен, стыд и срам,
К устало погребённым небесами,
Ещё до падшей звёздочки, стопам.
Тебе, престольной тени одесную,
Чей свет уместен именно внизу,
Несу неосязаемо-сквозную,
Иному очевидную слезу.
Пробую поймать себя во время встречи со стихотворением Риссенберга.
Посмотришь на себя сквозь пальцы (смотреть сквозь пальцы — фразеологизм), и тебе больно так на себя смотреть. И только после перехода на вторую строку ты понимаешь, что тебя таки подловили анжамбеманом и на самом деле «больно ты серпомолот». Серпомолот — это краткое прилагательное и в предложении сказуемое. А выкрест кочерёг — это и тот же, зрительно, серп и молот (скрещённые кочерги), и ещё это продолжение сказуемого. Ты и серпомолот, ты и выкрест кочерёг. Выкрест — для еврея не такой, как все, а ещё и предатель, а кочерёг — известный тоже странный, тоже предательский случай склонения существительного.
Дальше меня поначалу ведут только созвучия:
Родимою зовётся воин: вольно!,
Подвальный и подпольный вечерок.
До звёздочки, провозглашая школу
На возраст позвоночника, насквозь
Воздушную и водную гомолу
Пронзила… ой!.. до звёзд земная ось.
И снова: только созвучия соединяют для меня в прекрасном полном звуке все эти слова, а потом через звук начинают брезжить мои собственные тени смыслов.
Воин — сначала мальчик — школа — рост детского позвоночника — звёздочки на пилотке — звезда — земная ось в звёздном небе — позвоночник как ось человека — растёт до звёздочки на пилотке — взрослый — воин — гомола — голова сыра как круглая Земля, пронзённая полюсом…
Новые созвучия:
Как сын, сквозь матерь-землю с полюсами
Проваливай экзамен, стыд и срам,
К устало погребённым небесами,
Ещё до падшей звёздочки, стопам.
Тебе, престольной тени одесную,
Чей свет уместен именно внизу,
Несу неосязаемо-сквозную,
Иному очевидную слезу.
Новые смыслы: взрослый — экзамен — жизнь — экзамен провален — стыд и срам, но остаёшься сыном — милость к тебе — Божьи стопы — справа от Божьего престола — Сын Человеческий — свет на земле — сквозная слеза — сквозная ось Земли — ось позвоночника — слеза о жизни — провал жизни — благостная милость Божья.
Знаю, что у поэта с еврейской традицией христианские ассоциации нужно было бы отвергнуть. Но не отвергаю. С неизбежностью эти стихи делают читателя соавтором и соучастником, ибо требуют от него напряжения всех сил: слуха, зрения и включения собственных читательских ассоциаций.
6. Диалог двух читателей о поэтическом методе Риссенберга
Первого читателя я назову Рассерженным, или Раздражённым, а второго Любящим.
Рассерженный: Наш Автор, вопреки своим утверждениям, не заботится о читателе. Автор совершенно непонятен.
Любящий: Этот Автор, буквально по слову Бродского, есть явление языка. Поток ассоциаций порождён особенностями языка, происходит в самом языке, в его фонетике. Автор позволяет себе воспринять поток ассоциаций, даёт им расти без самоцензуры и превращает в стихи. Смысловая связь порождается через созвучия.
Рассерженный: Ловят фонетические созвучия многие поэты. Но обычно мы мыслим понятиями, ассоциативное мышление строится за счёт сходства понятий, и поэты, заботящиеся о своём читателе, возвращаются на понятийный уровень. Так поступает Цветаева, когда в стихах, обращённых к Пастернаку («Рас-стояние: версты, мили»), она находит 15 глаголов с приставкой рас— и потрясающее созвучие нас рассорили — рассорили, и всё равно найденное на уровне фонетики сходство она переносит на уровень понятийный. Я сейчас полемиче-ски упрощаю Цветаеву, но после прочтения стихотворения читатель остаётся с пониманием: это о боли расставания и разлуки.
Из поэтов недавних блестяще развивает фонетические сцепления Вера Павлова. Приведу, может, и не самое яркое стихотворение, но любимое и очень наглядное. Вера Павлова ловит созвучие родина — родинка, а потом возвращается на смысловой уровень.
Где моя родина?
Возле родинки
у левой твоей ключицы.
Если переместится родинка —
родина переместится.
Любящий: Вернёмся к Нашему Автору: возможно, это рождение принципиально новой поэтики. Звуковая связь порождает смыслы и образы, на глазах читателя происходит их разворачивание, мы видим и слышим, как слова друг за друга цепляются в сознании. Наш Автор это осознаёт и утверждает, что «звучание и есть стихи в их целостности». Но может быть, что-то нужно в голове выключить, чтобы воспринимать такие стихи. Абстракционизм в живописи появляется, когда выключается ожидание фигуративности. Возможно, нужно выключить ожидание привычных смысловых сцеплений.
Рассерженный: Эта поэзия недружелюбна к читателю. Меня раздражает направленность Нашего Автора на самого себя, у этой поэзии нет коммуникативной функции, нет направленности на читателя, ассоциации непонятны. Большие поэты дисциплинируют себя, выстраивают коммуникацию, а Наш Автор не даёт себе такого труда.
Любящий: Поэзия рождается не из коммуникации, а из выразительности поэтической речи. Риссенберг не отказывается от мысли, просто эта мысль внутренне фонетически ассоциативна и автокоммуникативна. Как будто мы видим выложенную вовне внутреннюю поэтическую речь. Больше всего мне это напоминает мандельштамовские «Стихи о неизвестном солдате», где, похоже, тоже исчезает коммуникативная функция.
Рассерженный: Кому и зачем нужны дневники Риссенберга, нам не предназначенные?
7. Послесловие
А мне нравятся стихи Риссенберга. Магнетически тянет это бесстыдное, потому что внутреннее, невнятное и при этом звучащее с органной мощью, практически непосильное поэтическое слово. Как будто тебя незаконно впускают в тайное место мозга и души.
И, вглядываясь, вслушиваясь, лучше понимаешь себя. И вообще человека как такового.
Но никуда не деться от вопроса, как быть с этими стихами, как их читать, как их понимать?
Олег Юрьев утверждает, что Риссенберг «одиноко, неуклонно, безнадёжно создаёт целый язык» и что это язык, «для которого нет и не будет народа, у которого нет и не будет продолжения. Но у которого есть и будет поэзия».
Юрьев находит стихотворение-проводник, стихотворение-переводчик: «Научился разговаривать с собаками и кошками». «Эти стихи понятным способом замечательны, в них нет сгущения особенностей риссенберговской поэтики (что наблюдается в большинстве его стихотворений). Они написаны как бы одновременно на двух языках, на моем, на нашем, на русском — и на риссенберговском».
По сути дела, так поступает и Олег Дарк, только выбирает свои стихи-проводники6.
Думаю, так будут поступать многие читатели.
Я же, читая книгу Риссенберга, ловлю себя на иных, чем обычно, мыслях. Часто, перелистывая страницу поэтической книги, говорю себе примерно так: обрадовалась, услышала, поняла. А здесь, перелистывая страницу, говорю: услышала и, наверное, пойму, когда выучу наизусть, или другое: нет, наверное, не пойму. Сейчас всё больше и больше стихов, которые пойму. В общем, чувствую себя войдущим читателем.
Елена Донская родилась в 1953 году в Харькове. Окончила механико-математический факультет Харьковского государственного университета и Литературный институт им. А. М. Горького (отделение прозы). Работала программистом, в детском туберкулёзном санатории, редактором детских передач на телевидении. Преподаёт русский язык и литературу в гимназии «Очаг». Книга «Подростки и “Илиада”» (в соавторстве с В. Осетинским, С. Кургановым; М., 2001). Публиковалась в «їП» № 7 и № 11, журналах «Русский язык и литература» (Киев), «Женский журнал» (Киев), «День и ночь» (Красноярск), «Харьков — что, где, когда». Живёт в Харькове.
1
Олег Юрьев. Илья Риссенберг: На пути к новокнаанскому языку // Booknik. — 2010. — 23 марта
(http://booknik.ru/context/all/ilya-rissenberg-na-puti-k-novoknaanskomu-yazyku/). Олег Дарк. Вратоземье Ильи Риссенберга // Воздух. — 2010. — № 1.
2
Здесь и далее по тексту, кроме оговорённых случаев, выделено мной.
3
А. К. Уже здесь.
Ю. Ц. (Но и) ещё там.
4
А. К. Юрий Владимирович небось знает.
Ю. Ц. Примеры знаю, назвать — нет.
5
А. К. А ещё риссенберговская пунктуация.
6
А. К. И Александр Любинский в статье «Из жизни одного стихотворения» (http://www.marie-olshansky.ru/hl/allub-ilris.shtml).