Рассказ
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 14, 2012
родился в 1978 году в Норильске. Окончил Харьковскую государственную академию культуры. Публиковался в «їП» № 7, № 9, № 12, журналах «Харьков — что, где, когда», «СТЫХ», в интернет-изданиях «Русский Журнал», «Новая Юность». Роман «Дремлющие башни» (Х., 2010). С 2009 года живёт в Москве, работает менеджером по сбыту.
Любой уважающий себя человек носил на себе шрам от удара копытом своенравной лошади.
Тадеуш Конвицкий,
«Хроника любовных происшествий»
Игорь часто вспоминал ту историю, услышанную в детстве. Даже не историю — реплику, фразу. Ему было лет восемь. Они с отцом приехали гостить к бабушке с дедушкой. И то ли за обедом, то ли уже после, когда бабушка стала собирать посуду со стола, дед сказал: «А Колька-то наш сосед всю жизнь коня бил-бил, а потом их двоих молнией и убило…» Колька-сосед, конь, молния — Игорь запомнил, а многие события, случаи, разговоры — куда как более значимые для себя восьмилетнего — забыл… Отец иногда спрашивал: а помнишь, как мы ходили на рыбалку с дядей Женей? Или — а помнишь, был у тебя друг, вы с ним всегда на пруд бегали? А ту жуткую бурю? А как мы за зайцем гнались на машине? Игорь отвечал: «Смутно», «С трудом» и изредка «Не помню». Последнее время они с отцом виделись не так уж и часто — раз в полгода, а то и в год. Встречи не планировали и ни к чему их не привязывали; ни к Новому году, ни к дню рождения: увиделись значит увиделись, получилось значит получилось. В восемнадцать Игорь поступил в институт, переехал в другой город и поселился в общежитии. Сперва гостил дома на каникулах — зимой и летом; приезжал на майские или ноябрьские, — а потом, после третьего курса, стал праздники и выходные проводить в том,
институтском, городе, разве что заскочив к отцу на каникулах на день или два. Иногда виделись, иногда созванивались. «Всё в порядке?» — спрашивал отец. «Всё в порядке, папа», — отвечал Игорь. На этом «разговоры о делах» и заканчивались. И начиналась та самая бесконечная беседа — немного хвастливая, немного тоскливая. За окном — вьюга. Или весеннее солнце — огромное, красное, нехотя переваливающее за горизонт.
«Неужели совсем не волнуешься?» — спросила соседка. «Взрослый мужик, — ответил отец. — Всё сам решит».
В детстве Игорь нередко переживал за отца. По вечерам, если тот задерживался с работы, особенно зимой, когда рано темнело — телевизор освещал комнату и в новостях нет-нет да проскакивали пугающие сообщения — убит, погиб, ушёл и не вернулся. Или когда отец ковырялся в проводке. «Пап, может, отключить свет?» — «Ты, главное, под руку не суйся». Или когда чуть ли не ночью кто-то (никого не ждём) звонил в дверь, и отец шёл открывать. Так было в семь лет, в восемь, в девять, в десять, в одиннадцать, а в двенадцать… Они отдыхали на Азовском море, на какой-то базе с деревянными домиками на курьих ножках. При входе — тазики, чтобы смывать с ног песок. Два ряда умывальников на всю базу, столовка с телевизором, белое кирпичное М-Ж. При въезде — красный пожарный щит. В домике они жили вчетвером — Игорь с отцом и тётя Марина с дочкой Настенькой. Тётя не потому, что Игорь — её племянник. Папина коллега, женщина с работы. Иногда они весь день проводили вчетвером — завтракали в столовой, шли на пляж, купались, загорали, потом, «в самую жару», — в тень, обедали, валялись на кроватях, а после трёх часов — снова пляж, теперь уж до самого вечера. Когда темнело — шли гулять вдоль берега или на соседнюю базу, шумную, яркую — с кинотеатром, аттракционами и танцплощадкой. Иногда же бывали этакие «раздельные» дни — кто куда. Отец мог с самого утра играть в пляжный волейбол, а тётя Марина с Настей — спать чуть ли не до обеда. Игорь обычно шёл купаться, или залезал с книжкой в тень под домик, или ловил на лимане рыбу-иглу — на солнце она быстро засыхала, становилась твёрдой — такую как закрутишь, так навсегда и засохнет: хоть колечко, хоть спираль. Вечером отец мог завалиться на кровать с газетой или пойти выпить в столовой пива с друзьями по волейболу. Тётя Марина и Настя качались на качелях, разговаривая о чём-то, понятном и интересном только им; или сидели в комнате с книжкой — мама читала, дочка слушала; или играли в мяч перед домиком — спокойно и очень уж скучно: бросила-поймала, бросила-поймала… Такими вечерами Игорь бродил туда-сюда по базе и вдоль берега. Поздний вечер, почти ночь, темнота, редкие фонари. Но никто не зовёт домой, никто не загоняет спать и не будет отчитывать, если ты придёшь совсем поздно. Другой мир, другие правила. Прозрачное время, сквозь которое, казалось, легко увидеть себя взрослого. Одним таким «раздельным» вечером Игорь вернулся в комнату и застал там только Настеньку. Девочка ходила с мухобойкой и охотилась на комаров. Деловая, важная, сосредоточенная. «Где все?» — спросил Игорь. «Мама — чистит зубы». «А мой папа?» «Где твой папа, я не знаю», — ответила Настя и хлопнула мухобойкой по стене. Пятнышко крови. И тут Игорь забеспокоился. Ему показалось, что никому нет дела до его отца, до того, что с ним, как он, где он. Это Настино «где-не-знаю»… Да и мама её — тётя-не-тётя Марина — вернётся, почитает дочке на ночь, и — сон по расписанию — обе заснут, даже не задумавшись, где Игорев отец. Утром пойдут в столовую, потом — на пляж. Будут делать то же, что и всегда, что и каждый день, будто бы и не заметив исчезновения. Игорь выскочил на улицу. Ну? Куда теперь? Проще всего — само напрашивается — пробежать по главной аллейке базы, глянуть — может, здесь? или возле какого-нибудь домика? или просто стоит где-то?..
Возле умывальников Игорь заметил тётю Марину, но подходить не стал. Папа не с ней. Женщина вытерла лицо, перекинула полотенце через плечо, сложила в пакетик мыло, щётку, пасту. Игорь побежал дальше. Почти в каждом окне горел свет — квадраты на песке, ка-кая-то суета. На аллейке отца не было. И перед домиками тоже. И возле въезда на базу. Нигде. Игорь спустился к пляжу. С чего папе идти купаться посреди ночи? — но… Но-чью побережье становилось странным местом, не тем пляжем — привычным, солнечным, дневным, с раскалённым песком, слепящими зайчиками в волнах, надувными матрасами, шумной малышнёй… Неподалёку горел костёр. Пламя тянулось к небу, в темноту, тьму. Костёр освещал лица — бородач играл на гитаре, компания горланила песню (нехорошие слова казались особенно громкими), женщины хохотали. Из рук в руки гуляли кружки, бутылки, что-то ещё. Игорь не искал папу среди них, а скорее, хотел убедиться, что папы здесь нет (было неприятно думать, что отец может быть здесь, таким же). Игорь прошёл мимо компании. Бородач, мужик в майке, толстяк и две женщины, одна из которых была похожа на лису Алису. И всё. Игорь дошёл до заборчика, за которым начинался пляж соседней базы. Никого. Куда теперь? Звёзды, Млечный путь, тихая вода, остывший песок. Игорь развернулся и побрёл назад — к аллейке, умывальникам, домику, комнате. Светлее, светлее, светлее… Настенька уже спала. Тётя Марина листала журнал, повернув настольную лампу так, чтобы свет не мешал дочке. «А папа не возвращался?» — спросил Игорь. «Нет, — сказала тётя Марина шёпотом. — Тише. Настя спит». «А где он?» «Не знаю — ничего не говорил. Может, встретил кого знакомого». И тут Игоря осенило. «Я знаю, где папа!» — чуть ли не закричал он. «Тише», — фыркнула тётя Марина. Игорь выбежал на улицу и рванул к столовой. Конечно! Это же сегодня! Отец Игоря не был заядлым болельщиком, но финал — это другое дело. Тем более папа не раз говорил про этот чемпионат мира, ещё до поездки на море — про четыре-ноль у наших с Камеруном, только вот — камерунцы выбрались в одну-восьмую, а потом и в одну-четвёртую, а мы — никуда не попали. Игорь вдруг вспомнил всё. Они с отцом последние недели только и говорили что про футбол. В финале играют немцы с Аргентиной, как и на прошлом чемпионате, когда выиграла Германия; а аргентинцы на днях обыграли Италию, а если немцы победят, то третий раз подряд станут чемпионами мира… Игорь дёрнул дверь и тут же, словно не поверив, дёрнул ещё раз. Столовая была закрыта. Назад Игорь шёл медленно. Глядел по сторонам, иногда оборачивался. Перед входом в домик снял вьетнамки, сполоснул в тазике ноги и тапочки и поднялся. «Так, — сказала тётя Марина, — давай никуда больше не бегай, а то влетит нам обоим. И так полночи где-то прошлялся». Игорь кивнул. Нехотя снял футболку и шорты и залез под одеяло. «Взрослый мужик, — спокойно сказала тётя Марина. — Ничего с ним не случится». Через минуту погас свет. Игорь думал, что будет долго ворочаться, но заснул почти мгновенно. Перед настоящим сном ему привиделся придурочный конь, вроде того из мультиков про Микки-Мауса — с большущими ноздрями и ногами-шлангами, вечно ржущий. Коня ударило молнией. Мерцающий рентгеновский снимок — череп, рёбра, кости… И Игорь уснул. Ночь проскочила быстро. Закрыл глаза, открыл — а уже утро. Яркое солнце сделало обои почти бесцветными. Игорь прикрыл глаза ладонью. И вспомнил про папу. Повернулся, глянул. Отец лежал на своей кровати, отвернувшись от комнаты, света и Игоря. «Завтракать будешь?» — спросила тётя Марина. «Не хочу», — сказал Игорь. Он одел футболку и шорты, взял щётку и пасту, сходил умылся, затем вернулся к домику и сел на ступеньках. Сквозь запах моря и прочие летне-курортные запахи пробивался настойчивый и нагловатый запах столовских котлет. Все мысли куда-то делись. «Привет, Игорюльник», — отцовский голос за спиной. Игорь промолчал. «Чего хмурый такой с утра пораньше?» Снова молчание. «Из-за меня, что ли, расстроился так?» Игорь кивнул. Отблеск солнца в оцинкованном тазу, белый песок. «Ну что ты, — отец сел рядом. — Товарища встретил вчера институтского. Не виделись уже лет двадцать. Наверное, с самого выпуска… Приехал вот тоже с сыном. Чуть младше тебя. В том домике поселились…» Игорь слушал и не слышал. Папа говорил про «брюхо отрастил себе», «устроился в институт», «с нашими часто видится». А Игорь почему-то представлял лошадиную морду и то, как Колька — дедов сосед — бьёт по этой морде кулаком. С тех пор Игорь не переживал за отца — задерживался ли тот на работе, или как-то странно разговаривал с кем-то по телефону, или когда звонил и говорил, что ночевать сегодня не придёт.
— Как звать? — Игорь. — А по отчеству? — Игоревич.
С Наташей Игорь познакомил папу после Рождества. Был противный пасмурный день. Голая зима — снег растаял перед самым Новым годом, да так и не выпал снова. Хмуро и уныло. «Брр, — сказала Наташа, едва они сошли с поезда. — Идём быстрее». Игорь и Наташа прошли к остановке и сели в жёлтую, грязно-жёлтую «Газель» с табличкой «до Металлургов». Маршрутка очертила привокзальную площадь, протиснулась — именно так — между заводами и выехала на проспект. Мрак и серость, будничный город, город для своих. Как неприбранная квартира — сам в этом живёшь, нормально, но перед приходом гостей надо бы всё сложить да помыть полы. Игорь расстроился, что Наташа увидела его город таким вот тоскливым. Дома за окном — грязные тряпки. Игорь немного помолчал, а потом словно вспомнив, что он — чичероне, принялся вываливать факты, фактики, воспоминания. В тему и не очень. «Считается, что это — самый длинный в Европе проспект», «При Союзе хотели построить метро», «Отец говорил, что в его молодость тот район звали “Красный Техас”», «Видишь корпус? Пол моего класса туда поступило», «А здесь всегда, что ни афиша, то
шедевр. Ты бы видела плакат к “Титанику”». Наташа иногда кивала — то ли нехотя, то ли устало. Подружка из настоящего в городе из прошлого. Свежие ремарки на полях давнишней книжки. «Следующая — наша, — сказал Игорь и, громче, водителю: — На Сталеваров остановите». Две лавочки, прозрачный навес и билетный киоск. Игорь накинул сумку на плечо. «Идём, — сказал он. — Нам туда». Они прошли мимо подземного перехода, ювелирного магазина и нырнули в арку. «Ну а вот и отчий дом». Дубы — баобабы на планете Маленького принца. Дома окружали клумбу: боялись, что она сбежит, бросит их, а может, и наоборот — защищали от чего-то, прятали. На старых стенах как аппликации смотрелись тарелки-антенны и обшитые европанелями балконы. «Уютный дворик», — сказала Наташа. Они подошли к угловому подъезду. Игорь набрал код, открыл дверь и пропустил Наташу вперёд. «Скучаешь по папе?» — спросила Наташа. «Нет», — ответил Игорь. Предбанник с почтовыми ящиками, затем ступеньки, стены с облупившейся краской — Игорь постоянно пачкал о них куртку; перила, о которые он однажды совершенно по-дурацки умудрился порвать рубашку. «Может быть», — сказал Игорь. Какой-то особенный запах — не сырость и не побелка, не краска и не пыль, что-то ещё, в чём можно различить обычные подъездные запахи, но всё же другой. Перед самой дверью Игорь тихо сказал: «Не знаю». Звонок заиграл «Лаванду». Отец открыл дверь, оборвав мелодию на «И под солнцем лёд…» «Привет». — «Привет». «Здравствуйте». — «Здравствуй». «Погода совсем не радует», — сказал отец. Наташа и Игорь разулись, сняли куртки («Давай повешу») и прошли в комнату. Бывшую Игоревой и оставшуюся его. Отец ничего не поменял, не придумал, под что её занять. Детские вещи прятались на шкафу — торцы коробок: «игра настольная», «модель сборная», «кон-структор». Там же лежал и чёрный тубус с плакатами, из которых вроде как вырос. Сперва в тубус угодили Чак Норрис и Рэмбо, потом — «Manowar» и «Judas Priest», следом — безымянные девушки на фоне пальм и океана. Над письменным столом — книжная полка с десятком книг. Школьных: англо-русский словарик, справочник по математике, готовые сочинения… «Так здесь ты и жил?» — спросила Наташа. «Да», — ответил Игорь. Они поставили сумки и вышли на кухню. Всё ещё держащий форму пластмассовой посудины салат оливье, шпроты, селёдка, тоненько нарезанные сыр, ветчина и копчёная колбаса. Из «домашнего» — глубокая тарелка с горкой картофельного пюре. Из «почти домашнего» — сало. — Но самое лучшее сало, — сказал отец, — я покупал у вас. На Конском рынке. — Конном, папа, — поправил Игорь. Наташа рассмеялась. Они сели за стол. Игорь пододвинул к себе бокалы и налил вино. Наташа подхватила вилкой кусочек ветчины и положила на край тарелки. — Ну вот, — сказал отец, — как всегда забыл хлеб. — Давайте я нарежу, — предложила Наташа. Тётя Марина, соседка тётя Даша и та почему-то вечно хмурая — не в счёт. Это были отцовские женщины, для которых Игорь (да и они для Игоря) — лишь здрасьте-до-свиданья. И школьные подружки Игоря, иногда забегавшие в гости, — тоже не в счёт. Они заходили, когда отца не было дома, а если с ним и сталкивались, то уже на выходе, в дверях. Белые ломтики улеглись в плетёной хлебнице. Наташа достала из холодильника луковицу, лимон и какие-то лопухи. Нашла в навесном шкафу салфетки и солонку с перечницей. Колечки лука украсили селёдку, дольки лимона и лопухи — шпроты. — Сколько б ни учились мужики по дому справляться, — улыбнулся отец, — а всё равно — у женщин это в крови. — За знакомство, — предложил Игорь и поднял бокал. Рука чуть дрогнула, вино пролилось. Этот тост — «за знакомство» — часто говорила Наташина подруга, причём даже в компании старых друзей: «Ну когда-то ж мы познакомились? Вот за это и выпьем!»
Через полчаса стол съёжился: испачканные майонезом тарелки, тонкие рыбные косточки, хлебные крошки, ленты лимонной кожуры и одинокая шпротина на заляпанных маслом листьях салата («Кто-нибудь съест или свет выключать?»). Отец взял бутылку и разлил остаток — граммов сто пятьдесят — по бокалам. — Вот и нет вина, — сказал он. — Не наша вина, — тут же ответила Наташа. Отец поставил пустую бутылку к холодильнику, глянул на девушку и усмехнулся. А через секунду захохотал. Громко и заразительно, так иногда смеются ведущие в прямых эфирах: откашливаются, извиняются, делают серьёзную мину и, едва сказав несколько слов, снова хохочут. «Что, смешинку проглотил?» — как спрашивали в школе. Наташа хихикнула, затем ещё раз. Отец, смеясь, подошёл к окну, отодвинул штору, взял с подоконника коньяк и поставил на стол. — Пьяницей можно стать, — заметила девушка. — Нам это не под стать, — тут же нашёлся отец. Наташа рассмеялась. Её смех сливался с отцовым. «Прям как из банка». — «Только не банка». Казалось, что хохот отражается во всём на кухне — на обоях, посуде, бокалах, дверцах шкафов, даже на магнитах на холодильнике. Игорь будто бы исчез. Он сидел за столом, но был где-то далеко. «Ржут, как кони», — подумал он. — Взгляд уже косой, — отец хмыкнул и показал пальцем на Игоря. — Но смерть не ждём с косой, — ответила Наташа. Игорь наблюдал за этой игрой и жевал салатный лист. Словно это не он приехал с Наташей в гости к отцу, а отец и Наташа зашли в гости к нему. Со своими шутками, своей жизнью. «Надо бы знать!» — «Тоже мне знать!» «Едва откроешь пасть». — «И низко можешь пасть». «В кои-то
веки…» — «Открытые веки»…
— О, — отец посмотрел на часы, — уже половина. Вы как хотите, а мне завтра на работу. — Да и нам бы отдохнуть не мешало, — сказала Наташа. Они прошли в Игореву комнату. — Постельное внизу, — сказал отец, — разберётесь. А я спать. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи. — Зря ты так про своего папу, — шепнула Наташа, когда отец закрыл дверь. — Он хороший человек. Они разложили диван, постелили простыню, надели наволочки и заправили одеяло в пододеяльник. — Однажды, — сказал Игорь, — мне было тогда лет четырнадцать, может, пятнадцать — ко мне в гости зашёл один такой: друг-не-друг, товарищ-не-товарищ. С соседнего двора. Мы сидели на полу, играли на приставке. Потом отец вернулся с работы. Перекусил на кухне, зашёл в комнату и говорит, что, мол, пойдёт к дяде Мите сходит ненадолго. Было лето, или весна — в общем, уже тепло, — и отец надел лёгкую такую светлую рубашку. А в нагрудный карман положил деньги — долларов триста-четыреста — по тем временам что-то сумасшедшее, долг, наверное, какой-то думал отдать. Ну и, само собой, деньги было хорошо видно в светлом прозрачном кармане, — Игорь похлопал себя ладонью по груди. — Отец закрыл дверь, а у этого придурка — моего вроде товарища — аж глаза заблестели. Говорит, мол, видел сколько бабла? Я кивнул. А он — давай сейчас пацанам позвоню, объяс-нишь, куда он пошёл — под подъездом его и встретят, а бабки потом
заделим… — О, боже, — девушка вздрогнула. — И что ты? — Сказал: «Иди в жопу!» Наташа достала из сумки футболку (длинную, почти по колено, вроде как походную ночнушку), сняла джинсы и свитер. Игорь провёл рукой по её голой спине. — Мы не дома, — строго сказала Наташа. — Давай спать. Она надела футболку и нырнула под одеяло. Игорь выключил свет. Он лёг и почему-то представил, как конь варит Кольку в адском котле. Мужик пытался вылезти, но тут же получал копытом по голове. Кипящая смола, языки пламени, танцующие тени на стенах. И лошадиное ржание — противное, громкое, страшное — аж мурашки по коже. — Наташа, — позвал Игорь шёпотом, но она не откликнулась. Наташа уже спала — лицом к стенке, свернувшись как кошка. Игорь придвинулся к Наташе, обнял поверх одеяла и через мгновение тоже уснул.
Они расстались через полгода. — Вот и всё, — сказал Игорь. Или иначе: — Вот и всё? — спросил Игорь. Или: — Такой вот «ход конём», — сказал он. — Лошадь выводили на ипподром чуть ли не каждый день, но когда она переставала бежать, просто продавали. — Слушай, — оборвала его Наташа, — а мы не можем просто расстаться? Южный ветер — жаркий, по-июльски неприятный. Откуда-то издалека — с моря — высохший, растерявший в степях все воспоминания о пене и прибоях. — На-таль-я Ко-ня-ти-на, — сказал Игорь. — Смешная у тебя фамилия. — Хватит! И Наташа ушла, исчезла, пропала отовсюду — ни случайных встреч на улице, ни у общих знакомых, ничего. А в начале осени позвонила
Игорю и сказала, что погиб её брат. Словно ей некому было больше позвонить. — Лёша, мой младший брат, разбился вчера на мотоцикле, — сказала Наташа. — Грустно, — ответил Игорь и повесил трубку. В детстве бабушка часто говорила ему, что скоро умрёт: «Иди посиди рядышком, а то я скоро умру и не сможешь уже поговорить с бабушкой, сказать ей, что любишь». А потом была школа и книжки, в которых героев-революционеров сжигали в топках паровозов, вешали, расстреливали. И фильмы — про революцию или войну. В фильмах обязательно погибал кто-то из тех, кто тебе понравился. «А кого тебе жалко было?» — спросил Игоря товарищ, когда они возвращались во двор из кино… Слова «подвиг», «героизм», «смелость», «память», «боль», «долг», «уважение», «пример», «гордость», «любовь» вращались вокруг смерти, как спутники вокруг Сатурна — настоящего, не того, что на плакатах и в учебнике. А в школе и на площадке, дома и у соседей, за магазином и у речки смертей не случалось. Смерть была по телевизору и в газетах, на табличках «Не влезай — убьёт!», в чьих-то рассказах и разговорах, с людьми-спутниками, которые вращались вокруг. Род-ственники и знакомые (тем более знакомые отца — их и видел-то пару раз) сначала переставали быть близкими и значимыми и лишь потом умирали. Бабушка долго болела, и когда Игорь с папой в последний раз приезжали её навещать, даже не смогла их узнать. Из товарищей умирали лишь те, кто и так где-то потерялся, будто бы сошёл с поезда и уже не попутчик. Повседневная жизнь делала и смерть повседневной, не похожей на смерти из школьных учебников.
— Ну что вы пишете! — возмутилась Ирина Валерьевна. — Нет, вы послушайте, — она взяла верхнюю тетрадку и открыла. — Вот, например: «Офелия сбежала с любовником», — класс засмеялся. — Вам смешно!? — училка бросила тетрадь на стол и взяла следующую. — А вот! Пишет грамотей. «Сообщение о смерти отца Гамлета признали фальшивкой»…
— А мне как раз Марат гостинец привёз, — сказал отец. — Да всё как-то повода не было. Он вынул из холодильника небольшой свёрток. — Что это? — спросил Игорь. — Конина. Конское мясо, — отец развернул газетную обёртку и вывалил содержимое на тарелку. — Не брезгуешь? — Конина под «конину», — засмеялся Игорь и поставил на стол бутылку «Белого аиста» — Сколько мы не виделись? — спросил отец. — Полгода, — ответил Игорь. А потом добавил: — Или год. Отец достал стопки. Совсем маленькие — граммов на двадцать — двадцать пять. Подаренные кем-то на Новый год, прозванные в шутку «буржуйскими». «Не знаю», — прошептал Игорь. Мясо показалось жестковатым. Хотя… может, конина и должна быть такой? — Ну давай, — сказал отец, — за всё хорошее. Всё было временным. Всё и всегда. Начиная с общежития, с самого детства, когда отец постоянно твердил Игорю «Скоро мы переедем». И это «переедем» висело в воздухе. Кухонька-прихожая, переползающая в комнатушку, длинный коридор, где постоянно кто-то ходил, бегал, играл, прыгал, лифт, окурки в банках — всё это становилось временным, ожиданием того самого переезда в свою квартиру — просторную, уютную, где-то в другом районе. Вместе с этим и ребята с этажа,
вроде как друзья-товарищи, становились временными друзьями, друзьями на сегодня, которых завтра скорее всего и не будет. А потом, уже в новой квартире, одним вечером отец сказал, что его собираются отправить в Венгрию по работе, причём на два, а то и три года — и они будут жить в Венгрии. «Ну что, Игорюша, поживём за границей», — улыбнулся отец. Венгрии так и не случилось, но тем вечером, когда папа энергично строил планы на будущее, эта новая квартира, школа через дорогу, одноклассники, учителя, тополя за окном — всё это, то, что и зовётся обычной жизнью, снова стало временным, тающим, уходящим. В шестом классе им сказали, что на следующий год школу закроют на ремонт, а их — учеников — переведут кого куда. Здание школы — деревянное, построенное ещё до войны — собирались отре-ставрировать за две четверти. «Чего там ещё ремонтировать? — удивлялся отец. — Её уже под снос пора». Тот учебный год был тихим, как послесловие, все разговаривали вполголоса, а учителя, даже Шматуха и Смалец, превратились из воспитателей в товарищей, а то и сооб-щников. Год будто бы чуть отставал от какого-то «правильного» времени, шёл сзади, на минуту, две, три — но неизменно в прошлом, на цыпочках… Школу закрыли, как и обещали, но ремонтировать не стали, а быстро продали вместе со стадиончиком, и уже через месяц новые хозяева снесли здание, а территорию огородили высоченным забором. В десятом классе Игорь решил, что будет поступать в институт в другом городе. «Плачьте, милые друзья, горькими слезами». Временными были практики и подработки, знакомые и простуды, дни рождения и гулянки, увлечения и чувства. Папка «Temp», дочери Мары. Всякий раз, когда на горизонте возникал маячок — запланированного, решённого — сегодняшнее засыхало, переставало что-то значить, потому что сегодняшнему не было места возле того маячка, как, например, и листьям зимой. Говорят «нет ничего более постоянного, чем временное», но… Пустая бутылка, пустые стопки, пустые тарелки. «А лихо мы с тобой», — сказал отец. «То мыс, то бой», — эхом отозвалось у Игоря в голове.
За окном плыли тучи. Тяжёлые и угрюмые. Наваливались одна на одну, толкались, что-то бубнили себе под нос, куда-то спешили. Небесная нищета — ветошь, рвань да лохмотья. Игорь с отцом посидели ещё немного. Помолчали, лишь иногда перекидываясь ничего не значащими «холодно», «скучно», «странно», «красиво», «давно», «далеко»… А потом Игорь сказал: «Мне уже пора». «Вроде домой приехал, — улыбнулся отец, — а всё равно надо уходить». «Ну-у-у», — замялся Игорь. «Да ладно, — отец махнул рукой. — Чего там». Уже в прихожей, надевая куртку, Игорь спросил: «Слушай, папа, а помнишь дед рассказывал про своего соседа — Кольку, которого молнией убило?» «Нет», — ответил отец.
Игорь вышел на улицу и накинул капюшон. Посмотрел по сторонам, думая, куда же пойти. К проспекту? Или дворами в сторону рынка? Или позвонить Юле — пусть подъедет? Или — к чёрту всё — на вокзал? Или… И тут Игорь представил, как Колька и конь идут по какому-то бескрайнему полю. Тамошнему, загробному. Светит солнце — яркое, летнее — заигрывает с колосками. Чистое небо, кругом тишина. Ни птиц, ни пчёл-шмелей. Никого. Только они — конь и Колька. Куда-то неспешно бредут — прямо, прямо, прямо. Иногда конь вдруг остановится, встрепенётся, а Колька возьмёт да и стукнет его по морде — несильно, не со зла — и они пойдут дальше.