Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 13, 2011
Зеркальце для «Задзеркалля»
╡гор Бондар-Терещенко. У задзеркалл╗ 1910–30-их рок╗в. — К.: Темпора, 2009. — 528 с.
…Возвращение буквы «╔» наши земляки восприняли по-разному. Кое-кто придерживается взгляда Белодеда на то, что эта буква лишняя, поскольку её нет в русской орфографии; другие считают, что разрешение «╢» касается лишь таких слов, как «дзи╢лик» и «╢удзик», а все иностранные имена и заимствования следует писать так, как пишут в России; третьи согласились: да, буква «╢» нужна — только где её употреблять?
Поэтому академики пишут «Й. Г. ╔ердер», профессоры-литературоведы — «В╗ктор ╔юго», а простые смертные — «╔амбург». Вот почему, наткнувшись в тексте книги «У задзеркалл╗ 1910–30-их рок╗в» Игоря Бондаря-Терещенко (далее — «╡. Б.-Т.» или «Автор») на слово «ге╢ел╗вський», я не поверил своим глазам: неужели на Украине есть грамотные люди?
В дальнейшем я убедился, что Автор последовательно придерживается Единых Академических правописных норм — в именах русских литераторов у него исключительно эксплозивное «╔» (╔орький, ╔аршин…), и даже запрещённое слово «мистець» употребляется. Напомню, что узаконенная форма «митець» не является результатом этимологических изменений: она создана искусственно — это гибрид из слов «мистець» (что означает «мастер») и «метець» — ловкач, проныра, мошенник…
Впрочем, мне показалось, что Автор не особо вчитывался в украинскую художественную литературу Двадцатых Годов; он не заметил, что слово «духовний» имело тогда чётко обозначенный конкретный смысл и касалось лишь заведения («духовна сем╗нар╗я») или особы («духовний сан — священник»). А «духовий», «духов╗сть» — это слова для обозначения нематериальных — спиритуалистических абстрактных явлений и процессов.
Андрей Ананьевич Хвыля (которого у нас делают «Мусульбасом», а на самом деле он немец Олингер) был человеком остроумным, поэтому, насмехаясь над нашим языком, он заменил «надхнення» словцом «натхнення», а ведь это слово имеет другое конкретное значение. Правда, существительного такого я не встречал, однако часто употребляемое «натхнутись» — набраться запаха: лежало возле падали — пропахло дохлятиной… (отсюда — «тхнути», «тх╗р», русское «тухлый») — мне не раз приходилось слышать… В словаре у Гринченко слово «тхнути» имеет два значения: 1) дышать, дохнуть, пахнуть, 2) издавать запах, вонять, гнить, портиться… Когда человек, привыкший к нормальному описанию того вдохновенного состояния поэта-творца, без которого не бывает истинного творчества, наталкивается на слово «натхнення», это — вопреки логике — вызывает отвращение к «натхненному» произведению.
Я оттого так подробно остановился на этих нескольких словах, что «Задзеркалля» написано не на советском, а таки на украинском языке. Поскольку «Задзеркалля» имеет не чисто научный, а научно-популярный характер, Автор не пользуется модной заумной лексикой наших гендерных структуралистов — и это делает книгу удобочитаемой, доступной для широкого круга читателей, а не только для одних лишь литературоведов. Что же касается количества представленного материала, то его хватило бы на несколько серьёзных исследований.
Уверяю: каким бы ни был объём ваших знаний, вы обязательно наткнётесь в «Задзеркалл╗» на что-нибудь неизвестное, на события и персоналии, которые до недавнего времени были вне вашего внимания. Для себя я открыл почти не упоминаемую на Западе семью Алчевских. (Кроме статьи о певце Алчевском в журнале «Пороги», никаких материалов про эту семью в нашей эмиграционной прессе я не находил, а мой коллега назвал один из своих сборников «Туга за сонцем», потому что так называлась первая книжка Христи Алчевской.)
Немалой заслугой Автора лично я считаю то, что он рассматривает-анализирует украинскую литературу двадцатых-тридцатых годов не как будто бы отдельную самодостаточную целостность (так нам её преподносил в частности Юрий Лавриненко), а всего лишь как специфическую, но неотъемлемую часть всесоюзной. Проявлением, я бы сказал, государственного мышления выглядит, в том числе, внимание к одесской группе русскоязычных литераторов. Жаль, что Автор ино-гда теряет чувство меры и переводит читателя из области богатой на информацию научно-популярной литературы в другую область, где эта информация рассчитана на читателя бульварной прессы.
К сожалению, в книге есть три момента, которые произвели на меня досадное впечатление. Назову первые два. Это ирония по поводу Елены Телиги и её гибели. Также это обидный выпад против Багряного и его произведения «Чому я не хочу повертатися до СССР». А ведь эта книга написана во время акции «красных» людоловов, когда было выловлено и силой отправлено в лагеря смерти два миллиона невозвращенцев (автору этих строк не по-крысиному, как уверяет господин И. Б.-Т., а по-мышиному пришлось прятаться в кукурузе), а в Мюнхене чекисты, на глазах у американцев, которые спокойно жевали жвачку, стреляли на улицах беглецов.
Третье неприятное для меня место — это панегирик человеку, который менее всего этого заслуживает. Но про это — немного позже.
Автор книги не без иронии упоминает УНРаду1 и Плавьюка. Думаю, стоит напомнить, что УНРада прошла два различных этапа. Когда она создавалась, в неё вошли все партии — кроме гетманцев. Создана она была на базе «изгнанного правительства», которое возглавлял Анд-рей Ливицкий и на позициях которого стояло большинство украин-ских писателей, художников и научных деятелей на Западе (достаточно сравнить объединение писателей «Слово» — 56 основателей — с той кучкой литераторов, которых пробовал объединить Леонид Полтава после выхода из УРДП). Тогда как у бандеровцев, со временем вышедших из УНРады, были организованность, дисциплина и целеустремленность — не говоря уже про массовость членства. Деятельность УНРады была ознаменована перманентными кризисами, её выдающиеся члены — политические деятели — умирали один за другим, а после смерти Витвицкого её возглавил сын «президента в изгнании» Николай Ливицкий, и это уже была пародия на «правительство».
Расскажу такой конкретный случай.
Где-то в начале семидесятых годов прошлого столетия меня известили о том, что из Аргентины приехал мой довольно близкий приятель Николай Слипченко, и я поспешил по адресу, где тогда размещалась УНРада. Слипченко как раз разговаривал с «президентом», а ко мне подошёл долговязый старик:
— Позвольте отрекомендоваться: штабс-капитан (он назвал своё имя). В четырнадцатом году я служил в двенадцатом кавалерийском полку Её Императорского Величества Марии Фёдоровны. А вы в каком полку служили?
— Я, — говорю, — ни в каком не служил, поскольку ещё не родился…
Я не договорил, потому что старика подхватили и оттащили от меня: «Господин генерал!.. Господин генерал…»
Из таких вот генералов состояло правительство Ливицкого-сына…
Позже Плавьюк и Жила пробовали спасти хотя бы какую-нибудь видимость правительства, а когда вручили символы власти новоиспечённому президенту независимой Украины, я писал Владимиру Жиле, что они, мол, поторопились.
Но вернёмся к «Задзеркаллю». Перейдём к третьему пункту, произведшему — на таких, как я — негативное впечатление.
Конфликт между Слисаренко и Максимом Горьким Автор рассмотрел тщательно и детально, чего, кажется, ещё никто не делал. В разделе «Как казаки к Сталину ездили» он, немного отклонившись от темы, напоминает, что Слисаренко обратился к Горькому с предложением разрешить некоторые сокращения в переводе повести «Мать». Далее последовал ответ: «…мне кажется, что перевод этой повести на украинское наречие не нужен».
Стоит перечитать, как эту же историю перекручивает Юрий Смолич — и перед нами раскрывается вся фальшь той литературы, которая называлась «советской».
Характерна также реакция Владимира Винниченко, к произведениям которого я, находясь на Западе, практически не имел доступа: отдельные попытки издать или переиздать его романы завершились неожиданной публикацией параноидального «Щоденника».
Но тут в книге явным контрастом процитированному выше разделу стоит раздел, посвящённый Игорю Костецкому. Неизвестно, по какой причине Автор считает Костецкого среди представителей МУРа2 «каким-то другим». На самом деле он принадлежал к центральной группе этой организации: «Росте-кипить наш рух мистецький: Скр╗зь Шерех, ересь ╗ Костецький», — писал в то время юморист Теодор Курмита.
Центральная группа МУРа фактически состояла из четырёх персон: Косач, Костецкий, Шерех, Виктор Петров. Шереха и Косача объединяла тогда крепкая дружба, годами они были, что называется, неразлейвода, также дружили Костецкий и Косач. Не спорьте — это после они поссорились. Вспоминается такой случай: в Мюнхене открылись первые послевоенные магазины. Как-то ночью Косач и Костецкий увидели магазин мебели — с кроватями и креслами. Они разбили витрину и улеглись спать. Немало усилий (а наверное, и средств) истратили наши общественные деятели, чтобы доказать: это не бандиты, а украинские писатели…
В тоже время Евген Маланюк в письмах автору этих строк называл МУР не иначе как Московский Уголовный Розыск. Маланюк был сам по себе.
Трое из вышеупомянутой четвёрки, как теперь нам известно, были советскими агентами, а четвёртого Юрий Клён в статье «Б╗й може початись» зачислил к «людям с определёнными заданиями».
А группа «Св╗тання» выступила с отдельным заявлением, которое можно прочитать в журнале «Дзв╗н» за октябрь 2008 года.
Я лично не могу обвинять Костецкого: он писал рецензии на мои произведения, и — хотя одолженной ему книги («Ход коня» Шклов-ского) не вернул, зато прислал копии двух очень нужных мне книжек и подал мысль перевести «Песнь о Роланде», что я и сделал. А его моральное обличье (если вообще можно говорить о какой-либо морали) нас не интересует.
И тут я хотел бы напомнить об одной неприятной истории, которая на страницы «Задзеркалля» не попала. И меня немного удивляет: как можно осуждать Горького за неуважение к украинскому языку — и одновременно восхвалять Костецкого, который требовал этот язык вообще упразднить.
А дело, собственно, вот в чём. В Москве было несколько Вино-градовых, и один из них, профессор-языковед, решил, будто бы украинский язык абсолютно не нужен, и поэтому должен быть упразднён. Помню, в защиту нашего языка выступил Владимир Солоухин. Тогда Костецкий написал объёмное исследование, в котором на примерах доказывал, что украинский язык ни к чему не пригоден, от него нужно отказаться — и перейти на русский.
Редактор Иван Кошеливец опубликовал статью Костецкого в журнале «Сучасн╗сть».
На выступление Костецкого отреагировали — с одной стороны писатель Василь Чапленко, который подал возмущённую статью в журнал «Визвольний шлях», а с другой — из круга авторов «Пролога» (а в издательстве «Пролог» выходила «Сучасн╗сть») подала голос Дарья Ребет. И Кошеливца сняли с редакторства основанной им «Сучасност╗» (к слову сказать: это закрыло для меня на двенадцать лет страницы журнала: новый редактор Вольфрам Бургардт сказал Борису Александрову: «Произведения Качуровского для печати не годятся»).
Неужели история со статьей Костецкого и снятием Кошеливца не дошла до автора «Задзеркалля»?
А если бы он прочитал длиннющее — чуть ли не двухсотстраничное — предисловие Костецкого к переводу стихов Стефана Георге (в котором речь обо всем на свете, и менее всего — про самого автора переведённых стихов), то он бы убедился, что суть предисловия такова: Шевченко, Франко и Леся Украинка — это вообще не литература… Боюсь, что Автор в какой-то мере разделяет это мнение.
Не думаю, что И. Б.-Т. читал мои произведения, но он повторяет мысль, которую я где-то и когда-то излагал: так называемые самоубийства в большинстве случаев были на самом деле актами убийства. Автор книги имеет в виду в первую очередь Михновского, а я добавил бы ещё Григория Голоскевича и Василя Гайдаровского. Известный лично мне русский литератор Михаил Бойков (его отравили сигаретой) в книги «Люди советской тюрьмы» утверждает, что Сергей Есенин не повесился сам, а его повесили…
К сожалению, Автор книги не избавился от чисто русской привычки указывать вместо полного имени лишь первую букву. Недавно я держал в руках некую антологию русской поэзии, составленную при участии самого Шолохова: там нет имён — только инициалы (мне был нужен Павел Радимов, который писал гекзаметры про коров, про пойло и стойло, но там был лишь П. Радимов). Я как-то присутствовал во время спора двух сотрудников: Апушкин и Апухтин — это один и тот же поэт, или разные; позже я где-то читал про этот же спор.
Вот мне и удивительно: в книге на странице 186 сталкиваемся со списком западных писателей, которые побывали у Сталина: Ромен Роллан, Андре Жид, Анри Барбюс, Бернард Шоу, Теодор Драйзер, Энтон Синклер, Генрих Манн… а рядом О. Каменева, Л. Троцкий, Л. Каменев. И не пришло в голову Автору, что во всем мире пишут либо полное имя писателя — либо не пишут никакого, если это кто-нибудь общеизвестный: Данте, Шекспир, Сервантес…
Поэтому тут мне приходится повторить собственный афоризм: Независимость уже имеем, а до Самостийности ещё далеко.
С этими самими инициалами у Автора иногда случаются ошибки или недосмотры: А. Толстой и А. Толстой. А, тем не менее, это разные люди: первый граф Алексей Константинович, второй — псевдограф Алексей Николаевич.
Порой снижает уровень книги оперирование предположениями, догадками, непроверенными слухами — как конкретными фактами. Так, слова, будто бы сказанные Сталиным о Фейхтвангере, дошли до меня совсем другие — в форме четверостишия:
Лион Фейхтвангер у дверей
Стоит с подобострастным видом.
Но я боюсь, чтоб сей еврей
Не оказался также Жидом.
Напомню, что Андре Жид, посетив Советский Союз, написал остросоциальную статью про советский строй.
По моему мнению, наиболее ценные страницы книги «Задзеркалля» — те, которые посвящены трагической фигуре Владимира Свидзинского. Но вначале скажу несколько слов от себя. Не знаю, кто из филологов с аттестатом об окончании ликбеза доказал, будто бы в нашем языке после «З» должно стоять не «╡», а «И». До первых классов старой гимназии он не дошёл, ибо там учили: «фамилии вне правил правописания».
Посему фамилию «Св╗дз╗нський» наши знатоки языка переправили «Св╗дзИнський». Но — это в прошлом: у кого-то просветлело в голове — и поэт снова стал «Св╗дз╗нським».
Анализируя стихотворение Свидзинского «Зрада» двое наших известных литераторов пришли к такому выводу (цитирую): «То, что жена бросила поэта, он считал изменой, да и, возможно, имела место сама измена».
И тут я позволю себе подать в оригинале тезис Бориса Ярхо: «Абсурдно искать соответствие между действительностью и преломлением этой действительности в творчестве поэта».
Мне давно было известно от Ольги Мак, которая хвалилась, что носила на руках маленькую Мирославу3, — Зинаида Сулковская (которая была намного старше мужа) застала в объятиях поэта — служанку.
Теперь, благодаря расследованию Игоря Бондаря-Терещенко, мы знаем, что это была не служанка, а красавица Елена Пилинская.
Другой существенный факт исследования — это правда о страшной смерти поэта.
При этом Автор опроверг от начала до конца ложный рассказ Смолича о гибели Свидзинского. Впрочем, Смоличу, как говорится, сам Бог велел врать, иначе бы он не выжил. С другой стороны, возмущает то, как уже во времена независимости новые исследователи пытаются снять с карательных органов ответственность за смерть поэта. Так, в справочнике «З порогу смерти» автор статьи про Свидзин-ского пересказывает версию Смолича, будто бы поезд, в котором был поэт, загорелся от немецкой бомбы, а заканчивает: «существует версия о насильственной смерти в огне подожжённого амбара… <…> под канонаду наступающих гитлеровских войск. Но пока это всего лишь версия».
Для человека, который это писал, — в отличие от Смолича — я не нахожу оправданий.
Автор «Задзеркалля» опять-таки в первую очередь останавливается на двух — заведомо ложных утверждениях Смолича, который утверждал, будто бы поэт никогда не арестовывался, а отказался взять талоны на выезд из-за «болезни жены». Он приводит текст «реабилитации», где указана дата ареста. Далее привожу цитату из книги: «На самом деле до эвакуации заключённых из Харькова дело не дошло. Часть из них, а именно более 1000 человек, было сожжено перед отступлением большевиков в печально известном здании по ул. Чернышевской, где находилась тюрьма Управления НКВД. Остальных арестантов, действительно, выводили из холодногорской тюрьмы по направлению к г. Купянску в середине октября 1941-го года. Среди них был также Владимир Свидзинский. Но в связи с неожиданным наступлением немецкой армии маршрут изменили, и судьба заключённых была решена на месте. Это случилось 18-го октября в селе Непо-крытом, что под г. Салтовом».
Добавлю к этому, что Дмитро Нитченко4, приводил воспоминания профессора Рыбалова, который то ли сам был случайным свидетелем, то ли принадлежал к выжившим в огне, — этого мы не знаем.
Юрий Лавриненко рассказывает, будто Александр Сорока5 бежал, но чекист догнал его на мотоцикле и застрелил. Но верить рассказам Лавриненко я бы не рекомендовал.
Неимоверное облегчение я испытал, читая разделы про Хвылевого: ведь
не так давно в книге моей бывшей студентки я прочитал, что Хвылевой — величайший
прозаик Украины. Прочитал — и схватился за голову: неужели я мог сказать такую глупость
на своих лекциях. Но свои взгляды на Хвылевого и его творчество я собираюсь изложить
в другом месте, поэтому не буду повторяться.
Благодаря тому, что «Задзеркалля» — это первая (кажется) попытка охватить весь культурно-политический процесс эпохи с 1910-х по 1930-е годы, там, рядом с хорошо известными именами, лично я встречаю малоизвестные, а иногда и вообще неизвестные.
Я, например, с интересом прочитал страницы, посвящённые неизвестному мне до сегодняшнего дня Леониду Липавскому.
Если отдельные страницы «Задзеркалля» мне было неприятно читать, то иные разделы — на мой взгляд — заслуживают слов благодарности.
Также И. Б.-Т. — чуть ли не впервые — имел отвагу сказать правду
о памятнике Шевченко в Харькове: «Ну, стоит один такой, лучший, кстати, из существующих,
в самом центре города, ну и что? До сих пор не определились с его авторством
<…>. Хрестоматийно печальную Катерину лепили с актрисы Н. Ужвий, которую тогда
уже лупил муж-
футурист М. Семенко, но автором этого конкурсного проекта 1935 года был отнюдь не
Матвей Манизер, как значится во всех энциклопедиях, а всего лишь победитель-подсобник
Кость Бульдин».
Именем своего покойного побратима я и заканчиваю это обозрение.
Перевод с украинского
Игорь Качуровский родился в 1918 году в Нежине Черниговской области. Учился в Курском педагогическом институте. В 1944 году попал на Запад, в 1945-ом оказался в Австрии в лагере для перемещённых лиц Ди-Пи, там же начал печататься. В дальнейшем переехал в Буэнос-Айрес. С 1969 года живёт в Мюнхене. Литературоведческие работы «Новела як жанр» (1958), «Строф╗ка» (1967), «Фон╗ка» (1984), «Нарис компаративної метрики» (1985), «Основи анал╗за мовних форм» (1994), культурологические исследования, проза, поэзия, поэтические переводы с более чем двадцати языков; книга переводов из украинской поэзии на русский язык «Окно в украинскую поэзию» (Мюнхен—Нежин, 1997). Профессор, доктор философских наук. Лауреат премий им. М. Рыльского (2002), им. В. Вернадского (2003), Национальной премии Украины им. Т. Шевченко (2006, за книгу «Променист╗ сильвети»).
1
А. К. УНРада (Украинский Национальный Совет) была создана в 1918 году во Львове на собрании украинских депутатов австрийского парламента,
представителей политических партий Галиции и Буковины, духовенства и студенчества. В отличие от Украинской Центральной Рады (созданной в то же время в Киеве), которая с самого начала не ставила своей целью борьбу за независимость Украины, УНРада выступала «за право на самоопределение <…> той части украинского народа, которая живёт в австро-венгерской монархии».
2
«Мистецький український рух».
3
Дочь Владимира Свидзинского.
4
Харьковский поэт, печатавшийся в «Новой Украине» в 1941–43 гг., иммигрировавший в Австралию.
5
Харьковский поэт, этапированный в одной колонне со Свидзинским.