Рассказы и другие записи
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 13, 2011
родилась в 1972 году в Москве. В 1994-ом окончила химический факультет МГУ. Лауреат Сетевого литературного конкурса «ТЕНЁТА-98». Публиковалась в журналах «Урал», «Арион», альманахе «Вавилон», сборниках «Зондберг. Нугатов. Соколовский» (М., 1999), «По непрочному воздуху: По следам XI Московского Фестиваля верлибра» (М., 2004). Книги стихов «Книга признаний» (М., 1997), «Семь часов одна минута» (М., 2007). Книги прозы «Зимняя кампания нулевого года» (М., 2000), «Сообщения: Imerologio» (М., 2010). Живёт в Москве.
Все города теперь одинаковы
рассказы и другие записи
В нескольких стенах
От электрички минут двадцать пешком, скольжением по слегка присыпанному льду навстречу очередному поверхностному знаком-ству. Краешек шарфа обмётан инеем, но с тех пор как мне пришёл ответ, мёрзнуть по-настоящему не получается. Наверное, мысленно я уже в другом климате. Раньше никакая одежда зимой не спасала, сколько в неё ни пряталась. Cтрах перед холодом — явление скорее метафизическое, нежели физическое: хотелось, чтобы согреться, носить с собой кого-то живого — кошку, что ли, а лучше белого медведя. В транспорте, в толще себе подобных, пробирала иная дрожь: тот, в сером пальто, — вылитый истребитель-бомбардировщик, а эта, в тёмно-зелёном пуховике, — соответственно, тяжёлый танк. В прошлом году мы с тобой при такой погоде просидели бы весь вечер у поверхности тёплого южного кофе в толстостенных фарфоровых берегах, где-нибудь рядом с метро, чтобы нырнуть ближе к ночи быстро и незаметно, как из Чёрного в Азовское по учебной карте-вкладке.
Кто-то не спеша открывает дверь, кто-то включает музыку. Дет-ский неровный голосок, очень стараясь, с полными смущения паузами между слогами: «Мы на свет ро-ди-лись, чтобы ра-достно жить, чтобы вме-сте играть, чтобы кре-пко дружить». Мои первые летние каникулы, комариный писк, голова, неизменно сползающая с подушки во сне, утренний бег на зарядку под звуки всегда почему-то именно этой песенки, пять ярких бумажных лепестков фестивальной эмблемы ровно за пять лет до стремительного облетания цвета империи.
Представляю нас в детстве: плакатные мальчик и девочка, китаянка и негритёнок. Вместо третьего ребёнка можно было бы написать рядом наши русские имена, отступающие следы родительских стараний как-то закрепить нас в этом пространстве, точки не то опоры, не то пересечения, лоскутки пересаженной ткани. За что я так ненавидела те плакаты? Недостатка в друзьях и товарищах по играм не припомню, редких обидчиков совсем не сложно было ставить на место. Когда дразнили, оттягивая по горизонтали уголки глаз, возвращала аналогичный жест в вертикальном направлении. В ответ на «убирайся в свой Китай» снисходительно разъясняла, что мой народ самый большой в мире, так что если кому и убираться с моей планеты, то уж точно не мне. С плакатом, конечно, ничего не вышло бы, всё время забываю: ты старше и в то лето уже не был ребёнком, да и улыбаешься не по-плакатному, как бы это описать, белозубой-улыбкой-не-открывая-рта. Впрочем, уверена, темнокожий юноша с серьёзным взглядом и взявшая его за руку маленькая дочь страны Тан сгодились бы в эрзац-миротворцы ничуть не хуже и смотрелись бы не менее эффектно, чем тройка разноцветных детишек.
Тем временем нам приносят тапочки, показывают, куда повесить пальто, в какую комнату пройти. «Так давай-те устро-им большой хоро-вод, пусть все лю-ди земли с нами вста-нут в него». Субботние и воскресные вечера последних полутора лет подчинялись у нас негласному правилу умеренного разнообразия: прогулки, кофейни, кинозалы (с каждым месяцем всё больше фильмов, где актрисы похожи на меня), дни рождения друзей, яблочные пироги твоей кубинской мамы, которая тоже время от времени напоминает кого-нибудь по ту сторону экрана — то Сезарию Эвору, то сразу нескольких героинь латиноамериканских сериалов. Календарная определённость будущего отменила не только мою чувствительность к холоду, но и твою работу по выходным: теперь в конце каждой недели два дня подряд мы ходим в гости к твоим знакомым. Получается, не так важно то, что происходит между людьми, как то, где они бывают вместе. Со временем наше «вместе» приобрело оттенок вместительности — знакомых у тебя много. За уикенд мы успеваем побывать в трёх-четырёх домах. Ты пытался рассказывать разные подробные истории об этих людях, или в письмах потом предлагал написать, я ответила, что нет, лучше не надо. Во многих знаемых многие печали.
Среди тех, у кого мы были, помню общительную даму, которая размешивала в чашке сахар двумя ложечками, объясняя при этом что-то про структурирование воды. Помню человека, который с порога точно определял рост и вес вошедшего («не обижайся на него, у каждого свой талант»). Помню разговор о девушке, твоей знакомой, которая покончила с собой, завещав квартиру бомжу, незадолго до того подобранному ею на улице. Помню бывшего университетского преподавателя, которому благодаря математике точно известно, что бог в каждом третьем случае требователен, на треть не вмешивается в дела человеческие и на оставшуюся треть многотерпелив и всепро-щающ, и что дух, душа и тело образуют любовный треугольник, где каждая пара никак не может разобраться, кто в ней лишний. Помню юношу, который предоставил определять свою судьбу другим (это он сам так сказал, а мне кажется, у него просто характер похож на одну прядь моих волос, которая иногда упорно не зачёсывается ни на какую сторону). Помню немолодых мужчину и женщину, у которых погиб взрослый сын, и теперь они каждое радостное событие в жизни кого-либо из его друзей объясняют заступничеством на небесах. Помню мальчика, убеждённого в том, что для счастья не нужно ничего, кроме любви и образования. Он показал мне свою тетрадку с длинной повестью, под последним предложением стояла дата — трёхлетний промежуток времени — и далее длинный список городов. Помню человека, который намеренно ведёт себя то как праведник, то как подонок, потому что хочет понять разных людей. Помню, кто-то за столом разогнул креветку и долго покачивал её, держа большими и указательными пальцами. Помню двенадцатилетнюю девочку, которая принципиально весь вечер ни с кем не разговаривала (ты ещё посетовал: вот, я её вижу второй раз в жизни, в первый она говорить ещё не умела, а сейчас уже не хочет). Помню, мне рассказывали, откуда пошла мода называть пьяного человека словом «никакой». Помню, один твой старый приятель предложил тебе встретить Новый год вместе, как двадцать лет назад, я полюбопытствовала, где это вы его встречали, он вместо ответа принёс пару лезвий, катушку ниток и спичечный коробок, собрал из всего этого странную конструкцию, подсоединил к розетке и опустил в кружку с водой. Позже узнала, что вы когда-то зимой в одном укрытии избегали воинской повинности по состоянию психического здоровья.
На слова у меня память лучше, чем на лица. Может быть, оттого и не расспрашиваю о твоих знакомых, боюсь забыть их слишком быст-ро. А лучше всего помню, как после одного такого вечера, выйдя на улицу, поняла, что окружающая местность длительно и безнадёжно любит остальной мир, вызывая лёгкий его испуг, лёгкое чувство превосходства, лёгкое сожаление. Я вообще не из тех, кто переживает по поводу перемещения тел в пространстве, но одно время, ещё до того как мой отъезд стал окончательно решённым делом, было немного не по себе, потому что нельзя вот так, нисколечко, не любить свою страну. Жаловалась тебе, ты отвечал, что я имею полное право её не любить, я возражала: при чём тут право, совесть надо иметь, и ты как-то сказал: ну да, голос совести несомненно сильней даже самого полного права, но он-то и подсказывает принять сторону слабого.
Все города теперь одинаковы
— В Европе в прошлые века, оглашая приговор, судья надевал чёрную шляпу, — говорю очередной группе. Зачем я об этом рассказываю? И зачем он чёрную шляпу надевал? Я ведь этого не знаю, а вдруг кто спросит.
Они слушают и понимают, но мне всё равно кажется, что слова как будто совсем не предназначены для людей, слишком многое сообщают и далеко уводят от предмета обсуждения. Иногда это меня беспокоит.
Все города теперь одинаковы. В каждом есть китайский квартал, McDonalds, IKEA, Odeon и Imax, церковь Святой Троицы, зоопарк и аквапарк, Королевский или Императорский дворец, улица Свободы, площадь Республики (в крайнем случае — площадь Согласия); рынки — цветочные, блошиные, птичьи; фестивали театра, кино, музыки и пива; парады любви и военной техники.
Блюдце с булочкой из города В. приземляется возле кальянной лавочки города А. Кофейню Б. навещал писатель Б., обыкновенно в дурном расположении духа, если судить по его сочинениям. Улица М. до сих пор передёргивается от звуков предутренних револьверных выстрелов подгулявшего художника П. Длинный, как его название, бульвар К. помнит больше всех.
Наша экскурсия продолжается. Согласно известному здесь поверью тому, кто чувствует в себе смутное недовольство жизнью, обделённость или обиду, следует прислониться к этому старому клёну…
Сейчас под ногами у вас улочка, по которой не во всякой обуви пройдёшь, а над вами — так называемое окно безумной Инеш. Предание связывает этот дом с трагической историей португальской девушки из знатного рода, выданной замуж против воли в интересах династии и сошедшей с ума от тоски. Безумие её проявлялось вполне безобидно — она целыми днями сидела у этого самого окна (обратите внимание, при его отделке применена мозаичная техника «азулежуш») и ждала своего настоящего возлюбленного, пока не умерла в глубокой старости. О судьбе нелюбимого мужа история умалчивает. Видимо, ему было чем заняться. Рыжая черепица крыш и известковая побелка стен с жёлтой или синей окантовкой.
Как правило, чтобы добраться до уголков, возвышенных мифами и мерцающих отражённым светом легенд, приходится пересекать местности, для обитателей которых вершина романтического воображения — подраться, получить в глаз и плюнуть в лицо победителю. Но эти сказки там помнят все до единого, включая младенцев и слабоумных. Чем и горды.
В приличных районах быстро запоминаешь названия улиц, а в остальных, бывает, мерещатся пустые таблички на домах, особенно в вечерние часы.
Было время, когда ненадолго запретили давать коммерческим предприятиям собственные имена. Много спорили о вреде брендов. Рекламные щиты заменяли схемами проезда, а магазины называли просто «Продукты», «Хозтовары», «Ткани», «Инструменты». Теперь вряд ли кто помнит, ради чего, а тогда многие впадали в разного рода крайности, например, при знакомстве отказывались представляться — имя тоже считали брендом.
Мост 25 апреля переходит в улицу 25 марта. Справа Пагода Заоблачных Высот, слева университетская библиотека с балконами и приставными лестницами.
Что-то погода портится. Внутри атмосферы скребут не то небесные кошки, не то Дефанс и Сигрем-билдинг по своим углам.
Жилые баржи. Ветряные мельницы. Сыроварни и маслобойни.
Много неухоженных людей. Особенно почему-то по весне, будто они из-под снега выходят. С немытыми волосами и плохими зубами. Ковыряются в носах, в ушах. Сморкаются и сплёвывают на землю. Повстречался утром один — вид такой, как если бы его вчера комиссовали со строительства пирамиды Хеопса по состоянию здоровья и он уже успел пропить остатки выходного пособия. И все эти плакатные «брось-курить-заведи-собаку» на самом деле обращены не к тем, кто курит или имеет свободные для собаки время и пространство, а к тем, кто сам похож на брошенную сигарету или собаку.
Летом в моде была лоскутная ткань. Из неё шили всё подряд — платья, широкие брюки, майки, сумочки. Бульвары по выходным в буквальном смысле пестрели, в глазах рябило от юных созданий, прекрасных, как индуистские храмы.
Осенью хорошо в тихом омуте чертей ловить.
Зимой в автобусе, дохнув на стекло, заметить проступившие начальные буквы чьих-то имён.
Высокий и гладкий участок стены, на нём хочется что-нибудь написать. «Люди, пожалуйста, не думайте никогда о том, что вы можете упустить или потерять. Это только множит упущения и потери». И ещё совет: если о будничной поездке в общественном транспорте думать как о событии под названием, допустим, «Композиция № 1/F12/m», она проходит живее. Проверьте сами.
В совместном движении есть осторожность и трепетность: смотреть можно на каждого встречного, а вот посматривать — только на того, кто идёт рядом. Не случайно в городе всего одно кафе «Tenderness». Есть вещи, которых отчаянно не хватает.
— Алло. С вами говорит запас специального сырья и делящихся материалов.
(Чем они делятся и с кем?)
Парк Пратер, парк Тиволи, парк Ретиро, парк Тиргартен, парк Семи Звёзд, парк Фонтенбло, парк Храмов, парк Триглав, парк Никко, парк Гюлхане, парк Монсеррати, парк Лазенки, Вонделпарк, Олений парк, Алгонкинский парк, Центральный парк, Трептов-парк. Сад Камней, сад Орхидей, сад Птиц, сад Бабочек, сад Гармонии и Добродетели, Зимний сад, Летний сад, Александровский сад, Гефсиманский сад, Люксембургский сад, Ботанический сад. Внутри Садово-Паркового кольца — самое дорогое жильё, все правительственные учреждения и два действующих монастыря.
Радости мои несложны. Первая ложка вишнёвого йогурта, тонкие струйки душа, запустить все пальцы в его волосы и поцеловать глаза, уткнуться в меховое покрывало, попасть из угла по диагонали тапком в вечерний телеэкран. Печали мои, напротив, горьки и невообразимо запутанны, под их воздействием характер делается слабым и тяжёлым, как увалень на гимнастической перекладине.
Леди Либерти валялась на спине, закинув вверх-назад правую руку с факелом. Левая её рука отвалилась и лежала рядом, не выпуская Декларацию Независимости.
Сладкое чувство безопасности
Желаю вам всевозможных бед, печалей и напастей избежать.
Чехов
Памяти В. Л. и М. А.
Пальто лежало как мёртвая женщина. Капюшон завалился набок, серый мех прятался в нём, будто волосы, которые почему-то не разметались вокруг головы, спокойные, пепельные, неподвижные. Рукава безвольно свесились, не в силах увлечь за собой тяжесть порожней оболочки, забывшей о предназначении сохранять недолгое, прерывистое тепло.
Она множество раз видела свою одежду брошенной как попало и где придётся, но не могла вообразить, что предмет, имеющий к ней близкое отношение, её личная вещь может выглядеть так жалко, расслабленно и неуместно. Содрогнувшись, она обещала себе никогда больше не оставлять это пальто в горизонтальном положении. Правда, оно и в любом другом смотрелось бы сейчас не лучше. Особенно спина и локти.
Неторопливо и крайне сосредоточенно, напряжённо, а оттого не особенно аккуратно она почистила его и убрала подальше с глаз. У каждого свой скелет в шкафу, вот именно.
Зеркало повторило ей сводку десятиминутной давности о царапинах на щеке и на шее, о чувствительных, но не столь заметных ушибах и вскользь намекнуло, что кое-кто легко отделался.
С полчаса назад на неё набросилась с ножом какая-то психопатка. Они вместе вошли в лифт, едва обменявшись взглядами, поехали. Внезапно попутчица нажала кнопку остановки, резко прыгнула к ней, заключила в углу и плотно приставила к горлу непонятно откуда возникший у неё в руке нож. Не соображая, что происходит, она изо всех сил наступила нападавшей на ногу, та выронила нож, но тут же ударила её коленом в живот и повалила на спину. Обычно женщины, когда дерутся, вцепляются в волосы, царапаются. Эта ничего подобного не делала, ногти пускала в ход лишь непроизвольно, когда прижатая к полу жертва, сопротивляясь, кусала её за руки. Не требовала денег, не оскорбляла, не угрожала. Силилась то сдвинуть её с места, то, схватив за плечи, ударить головой об пол — и молчала. Удерживая её, она одновременно пыталась найти своё оружие — оно, как выяснилось чуть позже, лежало под поверженным телом. Волосы её оказались на удивление скользкими, возможно, она их чем-то специальным ради такого случая вымыла.
Будучи лет на десять, а то и пятнадцать моложе, к тому же решительней и сильней физически, нападавшая вскоре окончательно одержала бы верх, но неожиданно лифт дёрнулся и поехал. Чтобы снова остановить его, ей пришлось бы отпустить противницу. Она не отважилась. Кабина вернулась на первый этаж, двери открылись. Увидев, что на площадке кто-то есть, она вскочила и бросилась из подъезда, пообещав на бегу, что ещё доберется.
Сделав вид, будто не замечает ошарашенных соседей, несостоявшаяся жертва поднялась, слегка отряхнулась и побрела вверх по лестнице на свой одиннадцатый этаж. Даже не устала, откуда только силы.
Заявить куда следует, получить в обмен на заявление талон и ждать? Внешность нападавшей не запомнила. На вид около двадцати. Тёплая куртка, джинсы, сапоги, всё чёрное. Маленькая разбойница.
Что-то мешало ей думать о случившемся направленно, собранно и логично уже в первые минуты, сильно мешало. Она не знала, что. Некая дезориентирующая субстанция, разлитая в воздухе. О природе подобных состояний трудно судить извне, даже имея опыт их переживания: бывает, пытаешься чем-то заняться, или сосредоточиться, или куда-нибудь пойти, наконец, — и не можешь. Кажется, тебе препят-ствует сама пустота, в которой любой еле различимый фоновый импульс будто перекрывает капилляры восприятия, заглушая все внеш-ние сигналы.
Она выпила большую чашку зелёного чая, недолго посидела за столом, положив голову на руки, отдохнула, включила компьютер. Сначала почитала кое-что о женских спортивных единоборствах и просто драках. О том, например, что сама постановка вопроса, зачем женщине бить другую женщину, унизительна — иначе говоря, женщина имеет право бить кого угодно, был бы повод. Потом немного об оказании первой помощи. Airway, Breathing, Circulation. Способы остановки кровотечения: сдавление, иммобилизация, возвышенное положение конечности, прижатие на протяжении, термическая остановка. Ничего полезного не запомнила, но файлы на всякий случай сохранила. Кое-что нашла о психологическом консультировании онлайн, о тревожных расстройствах (за многие симптомы тревожности, возможно, отвечает так называемое голубое пятно, расположенное в стволовой части головного мозга), о причинах и свойствах агрессии и напоследок — о женском терроризме в исторической перспективе.
«Вы действительно хотите удалить объекты?» — спросила машина. Она испугалась. Исчезнуть, никого не предупредив ни словом, ни жестом, хуже любого удалённого объекта. Зверька какого завести, что ли. Если бы эта маньячка знала, какова её жизнь, вряд ли пожелала бы её отнять.
Засыпала она обычно немедленно, как только ложилась, и спала без сновидений, а просыпаясь, имела привычку так же быстро вскакивать, на ходу спрашивая себя: «Ну, и что у нас сегодня будет?» Но иногда, отправляясь в постель с какой-либо мыслью, она почти сознательно продолжала её в полудрёме импровизированным сюжетом, более или менее связным, переходившим в сон. Видения головы моей на ложе моём, как изволил выразиться один пророк. В ту ночь ей примерно таким кружным путём приснилось, что она долго бродит среди торговых палаток в своём многострадальном пальто, у неё мёрзнут руки, затем она покупает телефонную карточку и получает из рук продавца, залитых розовым светом настольной лампы, сдачу — тёплыми бумажками.
Утром, проснувшись, она сразу же закрыла глаза. Было холодно.
Дрожь от остывшего за ночь белья ещё долго не проходила, мысли о плохом — тем более. О нелепой жизни, которая чуть было вчера не завершилась. Впрочем, подумала она, к чему обижать свою единственную жизнь уничижительными определениями? И всё-таки кто она была, та ненормальная, почему на неё напала? Хотелось бы ей это знать — вопреки тому, что в городе каждый день кого-то убивают просто так, ни за что, без всяких причин и объяснений. А ещё взрывы, дорожные происшествия, просто несчастные стечения обстоятельств.
Выйдя из комнаты, она заметила на полу рядом с входной дверью белый лист бумаги. Подняла, перевернула.
Короткий глагол-обещание. Отнюдь не любви, хотя последняя буква та же — химерическая, нескладная, дрожащая крупной дрожью вместе с рукой, принявшей сообщение.
Когда она успела подложить это? Утром или ещё вчера? Или ночью? Откуда знает номер её квартиры?
Она нисколько не сомневалась теперь, что угроза не пустая. Бежать. На Центральный вокзал и к родителям в пригород. К бывшей однокласснице на дачу. В Шереметьево, в Хитроу, на Крит, на Мадагаскар, на Кентерберийскую равнину, в джунгли Амазонии. К чёртовой бабушке, которая давно, наверное, поставила у себя для отвода глаз бронированную дверь, а сама прячется по съёмным квартирам.
Не ко времени ей вспомнился давний спор о том, как интереснее путешествовать — с путеводителями или без. Настоящие ценители берут, конечно, что-нибудь из старых изданий, двадцатилетней давности как минимум, а можно и раньше, в зависимости от места и искомых ощущений. Неплохо, к примеру, было бы в экваториальной Африке с одной маленькой книжкой из дедушкиного шкафа. Только жарко.
«О чём я думаю? — одёрнула она себя. — Что у меня в голове? Побыстрей отсюда надо, а то я совсем свихнусь».
Проведя в обществе разнообразных посторонних мыслей ещё некоторое время, она так ничего и не решила, кроме того, что бежать ей не столько некуда, сколько незачем. Ну незачем, и всё. Может быть, те, кому есть о ком позаботиться или чем персонально значимым заняться, крепче за жизнь цепляются. Да и то не все, наверное.
Она стояла у окна, выбрав одно из деревьев и разговаривая с его листьями, с каждым наедине. Общение велось на неродном ей языке, поэтому ничего нового из жизни листьев ей известно не стало, а в остальном оно происходило так же, как с людьми, животными или так называемыми неодушевлёнными предметами. Надо было просто подпустить собеседника ближе и взглянуть на образуемую им и тобой область пространства, как в театре. Или как в кино, только там не хватает периодов хаоса между кадрами, и из-за этого то и дело спрашиваешь себя: а что мне в чередовании этих картинок, если не видно, как из осколков предыдущей получается следующая?
За этим занятием она нечаянно вспомнила, кто может ей помочь. По крайней мере, он должен что-то знать о похожих случаях. Отыскав его служебный номер (этого человека, насколько ей было известно, в выходные проще было застать на работе), она набрала его прежде, чем успела придумать, что скажет, и поэтому, когда их соединили, смешалась и не стала ничего объяснять, только спросила, смогут ли они сегодня встретиться по одному делу. Он ответил, что да, у него будет скоро перерыв на пару часов. О предмете разговора, в свою очередь, не спросил. Потом они обменялись номерами мобильных и попрощались, едва не забыв условиться о месте — у него была скверная манера изрекать напоследок «ладно, пересечёмся где-нибудь в городе» и вешать трубку, забывая, что конкретное «где-нибудь» так и не названо.
Она нашла в шкафу сложенный вчетверо и завёрнутый в полиэтилен старый, блёклый пуховик серо-фиолетового цвета — а что делать, не в пальто же вчерашнем идти. Оделась, но ещё несколько минут простояла в нерешительности у собственной двери, как выключенный утренний фонарь на парапете моста. Думала о том, что почему бы миру не быть таким, чтобы все сидели по домам, разговаривали с деревьями, с цветами, друг с другом — но вот нет, мы не можем, нам непременно надо что-то менять вокруг себя, как-то действовать, любить, кормить, убивать. Ведь зачем-то понадобилось кому-то напасть на неё, не сиделось на месте, не беседовалось с кошкой или фиалкой на подоконнике. Что-то кому-то не нравилось в мире. В частности, она не нравилась.
«Может быть, лучше сегодня не выходить? Ещё не поздно отменить встречу. Всякий выбор, — пришло ей в голову уже на лестничной площадке, в ожидании лифта, — если это выбор только из двух возможностей, с вероятностью 50 на 50 заводит в положение, из которого видно, что ставить вопрос о выборе было недопустимо. Мы все живём под напряжением альтернативных, не воплотившихся реальностей, в которых то, что мы считаем нашим прошлым, воспоминаниями, называется иначе — непоправимостью». Возможно, из такой реальности и явилась та, которая хочет её убить.
Погрузившись в эти невесёлые, но отвлекающие от ещё худших рассуждения, она не заметила, что забыла вызвать лифт, а когда спохватилась и нажала кнопку, сразу потеряла мысль, отметив, что это далеко не первый и вообще не редкий в её жизни случай, когда способность думать оборачивается потерей времени без всякого полезного результата. Паразитные токи мышления ничуть не благородней электрических.
Что-то нужно было решать и делать. Или активно избегать угрозы, или готовиться к смерти. Или и то, и другое. Но неплохо было бы для начала почувствовать себя живой. Сладковатое, похожее на неудачный наркоз облако безразличия прятало её от неё же самой. И жизнь, и смерть сквозь это облако казались выдумкой. Посматривая по сторонам, она не могла отделаться от ощущения, что то или иное содержание заложено в разные человеческие оболочки как в кусочки мозаики, а число возможных комбинаций ограниченно, так что всё предрешено и нечего дёргаться. Её постоянно отвлекали какие-нибудь мелочи: это плетёный шнурок змеиной расцветки от капюшона чьей-то куртки, а вот это — шапка слишком крупной вязки (что значит «слишком?»). Среди бесчисленных подробностей мысль о собственном не-существовании, отсутствии не вызывала у неё, казалось, никаких эмоций.
Такое равнодушие ей и самой было странно. Когда в прошлом умирали близкие ей люди, она подолгу возвращалась к воспоминаниям о них, радовалась малейшим пустякам, выступавшим вдруг из путаницы забвения, в то время как каждый изгиб разлуки с ними причинял боль. Но сейчас та часть её существа, которая пыталась почувствовать на себе, каково это — уйти из жизни, — воспринимала такую возможность как нечто будничное и незначительное.
Возможно, мы просто не любим отпускать других, а на себя чувство собственности не распространяется, предположила она и опять — в который раз — поймала себя на бессильном понимании того, что совсем не о том задумывается. В голове не мысли, а мыши. Их движения сопровождаются неприятными шорохами, они серые, мелкие, пахнут глупым мышиным страхом. Нет, не надо…
Облако сонливой безучастности мгновенно испарилось, как сахарная пудра с именинного торта, когда задувают свечки. Ей теперь хотелось кричать и выть на весь город, что её хотят убить; звать на помощь на разных языках. Напоминать людям сразу о двух неприятных обстоятельствах — во-первых, что с ними тоже может случиться несчастье, и во-вторых — что они вовсе не ждут изо всех своих душевных сил случая кого-то спасти, по первому или последнему призыву не спешат на помощь, будучи постоянно заняты иными насущными делами.
Время ещё оставалось, она доехала до «Энциклопедической» и прошла, не торопясь, переулками к выходу станции «Магна Плаза», там они договорились увидеться. Огляделась, выбирая, где бы им по-близости присесть. Минутах в двадцати ходьбы её любимое кафе «Эсцетт». Далековато, пожалуй. Напротив чайная системы «Green Tea» — хорошо, тихо и недорого, но там как-то хочется молчать, а сегодня надо поговорить. Жаль. За углом погребок «Земля Уц», там интерьер ничего, но кормят так себе, да и темновато. Ещё недалеко забегаловка в амстердамском стиле, с коричневыми стенами. Наверное, туда.
Пока она ждала у метро, с ней то и дело пытался завести беседу неопределённого возраста и неопрятного вида мужчина. Он слонялся из стороны в сторону, явно никуда не спешил и, похоже, забыл, когда спешил в последний раз. «Вы что, — спрашивал он, — не хотите со мной говорить? А почему?» Она не удивилась бы, если бы он ещё спросил, почему она избегает общения с ним активнее, чем угрожающего ей убийства.
Ответа она не знала. Её инстинкт самосохранения, подкреплённый умением и желанием не ввязываться в склоки, интриги, неприятные знакомства и сомнительные отношения, почему-то отказывал сейчас, в ситуации, когда необходимо было элементарно защитить свою жизнь. Она с усилием снова представила себя со стороны. Да, конечно, ей не хочется, чтобы её, вот эту молодую женщину, сегодня или завтра отправили на тот свет. Да, пускай пожила бы ещё лет сорок-пятьдесят, за такое время что-нибудь да успела бы сделать небесполезное. Кто знает, нашла бы любимого, вырастила ребёнка, возможно, не одного. Тогда бы нынешняя угроза вызвала у неё совсем не такую реакцию, а прежде всего серьёзный внутренний протест, которого она в себе не находит. Да и какой смысл сейчас тратить время и силы на поиски того, чего нет, и предположения о том, что было бы, если бы.
Тот, кого она ждала, подошёл. Большие глаза не всегда выглядят грустно. Его глаза уж точно не были грустными. Просто большими, без всяких дополнительных признаков.
Этот человек — через пять минут он сидел напротив неё за столиком (белый свитер в зелёную полоску, сзади тёмная стена, неплохо смотрится, отметила она) — сколько она его знала, никогда не рассказывал о событиях своей жизни напрямую. Когда у него что-нибудь случалось, об этом можно было догадаться лишь по косвенным признакам, по совокупности микроскопических изменений в его поведении. Например, он ни с того ни с сего начинал изъясняться сбивчиво, темно и торжественно, или глупо шутить. «Только один таракан из десяти может считаться практически здоровым», — как-то так. Если дело всё же доходило до конкретных обстоятельств, то он раскрывался настолько неестественно, драматично и через силу, что желание интересоваться его частной жизнью и вообще делать попытки сближения пропадало надолго.
Видимо, из деликатности он не спрашивал, что у неё с лицом, а она вместо того, чтобы перейти к делу, размышляла, чего бы заказать, упрекая себя в том, что «так неразборчива в этой проклятой еде». К ней привязалось детское воспоминание: она слизывает со стола смесь корицы с сахаром, оставшуюся от яблочного пирога.
Через час ему нужно было возвращаться на работу. Он был начальником подразделения телефонных операторов службы спасения и первичной психологической помощи в кризисных ситуациях. Каждый день спасал чужими руками сколько-то жизней, а что касается его собственных рук, то, по её представлениям, при такой должности в дополнение к ним давно должна была вырасти пара ангельских крыл.
Очень важно, кто твои друзья, думала она, но ещё более важно, что происходит. Почему она не сказала ему до сих пор ничего? Он может посоветовать, как действовать. Предложить помощь. Или успокоить её, что подобные угрозы почти всегда означают демонстративное поведение и реальной опасности не представляют.
Она вертела в руках кофейную чашку и молчала.
Тем временем он рассказывал, что у них в конторе есть специальные люди, которые сочиняют готовые фразы для быстрых ответов на часто повторяющиеся, типичные то есть, жалобы. Принцип построения этих фраз, — говорил он, — отвлечение от наведённых социумом негативных установок.
Она мало что в этом понимала, но слушать молча ей в какой-то момент стало уже неловко, и она ответила: «А есть люди, которые профессионально отмывают от земли овощи. Ну, ты знаешь, в супермаркетах мытые картофелины продают, морковь, да? Представь, кто-то приходит по утрам на работу, день за днём, видит там кучу грязных корнеплодов, подходит к ней, берёт первые несколько штук и идёт их мыть».
Возвращаться домой ей, понятно, не хотелось. Заночевать, что ли, примеривалась она к зданиям, где-нибудь в городе (уже начинало темнеть), или, авось не замёрзну, погулять по улицам до утра. Можно ходить и заговаривать с прохожими. В безличной манере. Пусть боятся. Она усмехнулась.
Взгляд её упал на неровно прилепленный к стене листок, она подошла ближе и прочла: «расклейка объявлений». Значит, догадалась, объявления на зиму чем-то заклеивали, а теперь, ближе к весне, начинают, наоборот, расклеивать. Снимают верхний слой, а там оно сохранилось всё как было. Сезонные работы.
«Царствие мне небесное», — почему-то произнесла она вслух. «Ну и что, многих убивают», — добавила про себя.
Про себя, да.
«Последний раз, когда мне кто-то понравился, — вспомнила она, — по-настоящему понравился. Сколько лет назад это было? Три-четыре-пять? Летом или осенью?» Тёмные седеющие волосы, рассеянный вид, неуверенные движения, джинсы, очки, газета. Он тогда вошёл в вагон, осмотрелся в поисках свободных мест, сел рядом с ней и погрузился в чтение раньше, чем удобно устроился. Она прочла через его плечо две большие статьи, несколько заголовков — и всё, пора было выходить. Он действительно ей тогда понравился, но они вряд ли ещё хотя бы раз в жизни увидят друг друга. Город разбросан и суетен. Все города теперь одинаковы. А некоторые истории бывают такими короткими, что не успевают начаться.
Она не заметила, как пришла почти к своему дому. Всё-таки тянуло именно туда.
В соседнем дворике жила статуя, может быть, памятник — она раньше не интересовалась. Каменная девушка с поднятыми руками и запрокинутой головой долго и расточительно одаряла небо скорбным взглядом. Она постояла несколько минут рядом, тоже запрокинула голову, как бы пробуя нездешнюю жизнь. Привыкая.
— Иди домой.
Строгий такой детский голос. Мальчик, лет четырёх-пяти, рассматривал её сквозь тёмный воздух.
Хорошо говорить «иди домой», когда дома тебя ждут мама с папой (или кто там его ждёт? бабушка? сестра или брат? собака, кошка, черепашка, рыбки?), вкусный ужин, чай с печеньем и мультики в телевизоре, а не сумасшедшая с бритвою в руке.
Пойти, что ли, и вправду домой — помимо безразличия и усталости, к этому её склоняло ещё и любопытство. Ей было важно знать, кому это так сильно понадобилось, чтобы её не было. В том, что кто-то хочет её убить, виделось ей, был намёк на то, что она живёт неправильно. Кому-то мешает и не осознает, кому и почему. Функции внутривидовой агрессии, припомнилось из вчерашнего чтения с монитора. Выживание сильнейших и равномерное распределение вида по плотности проживания. Экологически правильно находиться как можно дальше от других представителей своего вида в пределах отведённой ему территории.
Вот сейчас, подумала она, у моего прошлого и настоящего, наверное, заканчиваются ресурсы для будущего. Больше нет событий, которые заставили бы меня захотеть что-то изменить. Нет мотива избегать смерти. Она ощутила превосходство нападавшей, полноту её жизни, в которой, например, попытка убить кого-то — важное звено в цепи других действий, крепко, но без потери гибкости удерживаемое соседними. Вполне возможно, что за неделю эта девчонка успевает не единожды пересмотреть многие свои мнения, и всё вместе связывается у неё во что-то очень прочное, наматывается, как кокон. А в моей жизни, вздохнула она, случившееся, конечно, никакое не звено, а что-то вроде дырки от звена или выпавшего зуба. Произойдёт ли со мной что-нибудь настоящее, прежде чем она до меня доберётся? Хотя, с другой стороны, почему непременно должно что-то произойти? Откуда эта привычка относиться к каждому дню как к беспроигрышной лотерее с каким-никаким сюжетом на выходе? Какой смысл в пересказе подобных сюжетов? Зачем говорить о судьбе и биографии с почтительным волнением в голосе, если они не более чем…
Она подняла голову и обнаружила вывеску чайной «Green Tea» — в точности такой же, какую она видела днём. И ей больше всего на свете захотелось хорошего горячего чая. Она потянула дверь на себя.
Непонятно, что это был за чай, но очень скоро на неё снова, как несколько часов назад, наплыло сладкое чувство безопасности — вязкое, обволакивающее и быстро застывающее вокруг любого изменения обстановки. Казалось, где-то поблизости нажата кнопка записи, и все её ощущения мгновенно наполняются такой древностью, что перерастают желание сохраняться вечно.
Снаружи началась метель. Большое тёплое небо прикрывало скромные радости городского уикенда, прохожие шли обсыпанные, как снежные барсы, благо чем не охотничьи угодья все эти вечерние магазины. Едва не коснувшись окна, пролетела стайка смутно очерченных созданий — не то какие-нибудь воздушные одноклеточные, не то ангелы в пуховиках.
Сладкое чувство безопасности не отменило ясного понимания того, что угроза никуда не ушла, как не исчезли её оцепенение и неспособность сопротивляться. В этом чувстве не было никакой защиты, кроме той, что теперь можно было слышать, как летом во время грозы оконные конструкции становятся духовыми инструментами воздушных потоков, выкладывать на стенах и на полу свежесорванными во сне яблоками короткие и длинные слова, заваривать золотистый напиток из ничего и пить его мелкими глоточками, найти в глубине шкафа любимый фильм и в мгновение прокрутить все его десять серий и ещё одну, якобы несуществующую, думать о себе как о жертве, напрасной, но всё же наделённой сознанием, для которого миф превыше страха смерти, а в недолгом обряде больше жизни, чем в многочисленных днях, отличимых один от другого не иначе как по погоде и самочувствию, созерцать гаснущие одно за другим окна в высоком доме напротив, разделяя довольство всех, кому не надо завтра рано вставать, потому что выходной, знать, что когда говорят, будто жизнь прекрасна, то имеют в виду, конечно, не всю жизнь, а вот такие её моменты, и было бы неплохо собрать их все вместе и последовательно пройти сквозь, но увы, время от времени совершенство из природы заботливо изымается.
Она поднялась, оделась (оболочка безопасности скользнула в рукава и деликатно отодвинулась на полметра от тела, по-прежнему окружая её со всех сторон и сопровождая каждое движение) и вышла с видом человека, который знает, куда направляется, и не расположен отвлекаться.
Однако впечатление это было более чем обманчивым, и отвлечь её, остановить, повернуть в противоположную сторону не составило бы в эти минуты никакого труда. Собственно, она сама, без постороннего вмешательства, замедлила шаг, проходя снова через двор мимо каменной девушки с поднятыми руками и запрокинутой головой. Остановилась, подошла ближе и прислонилась к статуе. Та была чуть ниже её ростом, но из-за направления взгляда казалась выше.
«Скажи, — обратилась она, — вот если бы у тебя в руке был нож, ты бы ударила — ну, меня, или кого-нибудь, кто бы тебе не понравился?»
Изваяние, похоже, не знало, что ей ответить. Или не знало, как.
«Вот объясни, — продолжала она, — в моём возрасте рано умирать или не очень? Бывает ведь так, что человек и сам не знает, сколько ему лет, не понимает, сорок их или дважды по двадцать. Или четырежды по десять. Или тридцать пять и пять. А я точно знаю — мне шесть раз по пять и ещё четыре. Шесть пятилетних девочек и седьмая четырёхлетняя, зовут их Лена, Оля, Таня, Катя, Аня, Юля и маленькая Маша. Не важно, какое из этих имён мне дали как единственное. И ты понимаешь, было бы совсем ни к чему скрываться от угроз и нападений, но седьмой малышке очень уж хочется дорасти до остальных. И все они вместе хотят дождаться времени года, когда вкуснеет вино-град, а ещё чтобы им подарили семь гномов и показали семь холмов, как их там: Палатин, Авентин, Квиринал,.. да что я с именами, все города теперь одинаковы. Других детей у меня нет, а для каждой из них нет меня, ведь разве им объяснишь, что они живут внутри кого-то одного, кого никогда не видели? Я могу существовать для себя, для убийцы, для родителей, друзей, знакомых, для своих будущих детей, для того мальчика, который сегодня смотрел на меня в этом дворе. Они все могут что-то сделать со мной: поговорить, полюбить, убить, велеть идти домой, пройти мимо — все, кроме этих семи самых близких мне существ. Зачем цепляться за такую жизнь? Как случилось, что они не помнят меня, не ощущают сладкого вкуса безопасности на моих губах, не спрашивают, почему мои мысли заняты почти всё время не ими, а бог знает чем, путеводителями по Африке, мойщиками картофеля, бергамотом, осенним призывом…»
Мимо прошли две женщины. Она слышала их лучше, чем видела.
«Он меня совсем не понимает, — сказала одна. — Я как будто разговариваю сама с собой. Я говорю, говорю, а он молчит, а потом встанет и уйдёт».
Вторая шумно выдохнула непонятно какое, но определённо сочувственное междометие, взгляд её метнулся в сторону, нашёл тускло освещённый двор, какую-то бедно одетую тётку рядом со знакомой статуей — и остановился. Так смотрят из окна вагона проездом туда, где ждут и обещали встретить, а пока за стеклом ничего особенного: исчезающие виды, сторонняя жизнь.
Смилуйся, государыня рыбка
В сентябре прошлого года Аля после долгого перерыва обновила свой блог:
Сегодня, пользуясь замечательной погодой, я вышла прогуляться в ближайший парк. И вот шла я так медленно, в умиротворённом состоянии, хоть на лавочку садись и засыпай под Яна Тирсена в плеере, и вдруг увидела, как по обочине дорожки прошмыгнул в сторону деревьев мышонок. Совсем небольшой, сантиметра три в длину, не считая хвоста.
Не знаю, что со мной случилось и какие инстинкты в тот момент проснулись, но я почувствовала, что очень хочу его поймать. Не убить, упаси боже, и не отнести домой, зачем он мне, а именно поймать.
Короче, я преследовала несчастного зверька среди лип и тополей, пока он окончательно не скрылся. Хорошо понимая, что делаю что-то не то.
Доктор, это лечится?
В течение часа откликнулись трое.
Двое из них независимо друг от друга предположили, что в прош-лой жизни Аля была кошкой, причём, как уточнил второй, не какой-нибудь породисто-декоративной, а правильной охотничьей кошкой, полезной в хозяйстве.
Третий возразил им обоим, высказав убеждённость в том, что никакой прошлой жизни не существует, а если и допустить нечто подобное, то во всяком случае у человека и в текущей жизни может быть достаточно причин для того, чтобы вот так, на первый взгляд, немотивированно охотиться на мышь.
Четвёртый и последний комментарий пришёл ночью, когда Аля спала. По утрам она принимать почту не успевала, на работе выхода в сеть не было, так что прочесть его удалось лишь на следующий вечер:
а может быть, охотничьи повадки ни при чём, просто тебе хотелось подольше понаблюдать, как это маленькое существо стремительными движениями, лишь для поверхностного взгляда хаотичными, грациозно шевелит видавшую виды весны и лета траву?
Написал это единственный из семнадцати её друзей, с которым она не была знакома лично. Где и как она его нашла, Аля не помнила. Так, добавила однажды из любопытства.
Очередную запись она сделала уже после Нового года, раньше было как-то не о чем.
С недавних пор сразу в двух палатках с восточной едой, мимо которых я каждый день хожу на работу и обратно, неизменно висит табличка «Шаурмы нет».
Куда исчезла шаурма, не знаете?
Ты что, газет не читаешь? Телевизор не смотришь? В новостные ленты не заглядываешь?
— поинтересовался Алексей, муж её подруги Маши. На его новом юзерпике был изображён непонятный Але чёрно-белый дорожный знак.
Газет не читаю.
По телевизору смотрю только фильмы ужасов и кулинарные передачи.
А что такое новостные ленты?
Чёрно-белый квадратик одарил её тройной улыбкой, как из-под карнавальной маски (насчёт телевизора Аля, впрочем, не шутила), и ссылками на наиболее популярные новостные ленты.
Пока Аля ходила по этим ссылкам, пришёл комментарий от по-други Насти. Если бы она, признавалась Настя, хотя бы наполовину умела и любила готовить так, как Аля, её бы ничуть не беспокоило временное исчезновение какой бы то ни было уличной еды сомнительного качества.
Кстати, решила Аля, можно по такому случаю сделать улучшенный вариант шаурмы на ужин. Раньше они с мамой почти каждый вечер готовили вместе и, действительно, никогда не ели в фастфудах, только дома. Мама вообще после работы «всю эту гадость» из ларьков и забегаловок видеть не могла. В последние недели кухня была в распоряжении Али — мама часто выходила в дополнительные смены, зарабатывая к отпуску. Её который год уже влекло вместо привычного турецкого берега в страну настоящих пицц и паст, бесконечные заменители которых она штамповала ежедневно по производственной необходимости. Алина мама работала в одном из тех многочисленных заведений сетевого общепита, которые и объективно, и по совести слишком дороги для невзыскательных едоков, а для всех остальных не представляют гастрономического интереса, но тем не менее никогда не испытывают в нашем городе недостатка в посетителях.
Пока Аля обжаривала мясо и нарезала зелень, ещё два человека объяснили ей, в чём суть недавних изменений в городском миграционном законодательстве и почему, таким образом, нет шаурмы. Впрочем, она уже успела прочесть об этом на новостных сайтах.
Держа в одной руке баночку с мёдом, а в другой мышь, она не без лёгкого волнения открыла подоспевший к вечернему чаю комментарий от единственного друга, не знакомого лично:
бога тоже нет, но об этом никто с утра не предупреждает,
ни табличкой, ни устно,
а то ещё начнут спрашивать, куда исчез и почему нет.
В продолжение темы недавних инициатив местной власти, ограничивших иностранцам область приложения их трудовых возможностей, Аля на следующий день устроила в своём журнале небольшой опрос.
Скажите, а как вы называете незнакомых людей других национальностей?
Для примера: допустим, вы проходите мимо стройплощадки, где работает группа темноволосых и смуглокожих граждан, говорящих на непонятном вам языке. Какое слово для обозначения этих граждан первым приходит вам в голову?
На этот вопрос ответили почти все Алины друзья. Большинство указало слова «приезжие» или «гастарбайтеры». Один, самый старший, выбрал немного архаичное выражение «гости столицы» — привязалось, объяснил, ещё во времена вымученной бодрости монотонных телерадиоголосов. А бывшая Алина одноклассница Нина честно написала, что на подсознательном уровне ничего не может поделать со своим предвзятым отношением к иноплеменникам. Мысленно, хотя и стыдится этого, она нередко называет их «черномазыми» или даже «чурками» и считает, что без них город был бы как-то уютней. Но вслух — никогда, конечно.
Аля не знала, как поступить: удалить Нину из списка друзей? ответить ей что-нибудь резкое и осуждающее? Удалять было жалко: Нина периодически рассказывала правдивые, но при этом не скучные истории, в каковые имела талант время от времени попадать. К тому же, всё-таки одноклассница. И человек неплохой.
Продолжая размышлять о том, как обойтись с Ниной, Аля машинально перечитала несколько собственных последних записей и тут же решила, что тот, кто недавно охотился на ни в чём не повинного полевого мышонка, осуждать других за ксенофобию и агрессивность не имеет права. Так что ни сокращать список друзей, ни отвечать Нине она не стала.
Ближе к полуночи единственный друг, не знакомый лично (Аля ждала его ответа и отчасти из-за этого до сих пор не спала), написал:
раньше я тоже называл их гастарбайтерами.
но однажды случайно оговорился и с тех пор зову не иначе как «интербригады».
наверное, это плохой признак, ведь с реальными интербригадами у них нет ничего общего. всё равно что сажать в одну камеру уголовных и политических преступников.
недоброжелатели у тех и других похожие, разве что.
да и то.
Слово «интербригады» было Але определённо знакомо, но именно сейчас оно никак не желало покидать удобно обустроенное гнёздышко где-то в первом-втором круге долговременной памяти. К счастью, для таких случаев у современного человека есть поисковые системы и «Википедия». Аля ещё полчаса провела у монитора и утром едва не проспала работу.
Сегодня я видела, как ухоженная и хорошо одетая молодая женщина сильно ударила своего ребёнка и обозвала его сволочью за то, что он плакал и не хотел куда-то там идти. Стерва. Я мысленно пожелала ей прожить долгую жизнь и сдохнуть в самом вонючем приюте для одиноких старых ведьм.
В связи с этой неприятной историей у меня вопрос к тем, у кого есть дети: а как вы реагируете на их истерики, непослушание и прочие формы протеста?
Аля сделала эту запись примерно через неделю после предыдущей, с кросспостом в специализированное сообщество, куда предлагалось жаловаться на случаи плохого обращения родителей с детьми.
Отклики сыпались дня три, не меньше. Одноклассница Нина ответила, что ни разу ни одного из троих детей не ударила и что у неё старшие в таких случаях успокаивают младших, а иногда и наоборот. Подруга Маша написала, что давно прибила бы своего спиногрыза, но боится попасть в кого-нибудь невиноватого (в их маленькой квартире, помимо троих взрослых и очень подвижного пятилетнего мальчика, водились и регулярно обновлялись внушительные поголовья разнообразной живности в диапазоне от подобранных на улице собак до экзотических насекомых). Машин супруг Алексей, сменивший юзерпик с дорожным знаком на мордочку не то коалы, не то вомбата, процитировал Хармса: «А молодая толстенькая мать тёрла хорошенькую девочку лицом о кирпичную стену». В специализированном сообществе неспешно прирастала и разветвлялась дискуссия о допустимых приёмах утешения плачущих детей (отвлечь, приласкать, поговорить серьёзно, в крайнем случае — пообещать что-нибудь приятное, хотя последним, разумеется, злоупотреблять нельзя), а также о том, насколько естественно применение силы в воспитательных целях и простительно ли бить детей, если есть за что.
Единственный друг, не знакомый Але лично, отметился в комментариях одним из последних:
я очень рано объяснил своей дочери, что протест — это профанация недовольства.
Аля хотела расспросить его, какими конкретно словами или поступками он донёс до сознания младенца столь непростую истину, но не решилась. У неё были свои причины побаиваться сближения с подобными людьми, несмотря на то, что она вряд ли могла бы объяснить даже сама себе, что скрывает обобщение «подобные люди», и по каким признакам, собственно, её незнакомый друг подобным людям подобен.
Потом Аля опять долго ничего не записывала. Мама вернулась из Италии расстроенная, точнее, там ей очень всё понравилось, но она не ожидала, что возвращение столь быстро и непоправимо испортит впечатление от поездки. Зато они снова вместе готовили вкусные ужины по проверенным либо слегка изменённым рецептам.
Новые строчки в Алином блоге появились лишь в конце апреля:
Вчера в метро две пожилые женщины рядом со мной очень громко разговаривали — я слышала каждое слово. Но вот странно: хотя обычно чужие разговоры возбуждают во мне нездоровое любопыство, на этот раз я поймала себя на том, что совсем не прислушивалась. Мне было абсолютно неинтересно, о чём они говорили. Я и не помню уже, о чём. При этом в них самих не было ничего отталкивающего, неприятного. Наоборот, одна из них внешне напоминала покойную бабушку, которая меня вырастила.
И вот мне пришло в голову: если неинтересен чей-то реальный разговор, надо придумать им свой, и такой, чтобы не было скучно и обидно за говорящих. Итак, что бы я сама хотела вокруг себя слышать?
Второй день пытаюсь сочинить подходящий диалог и не могу. Не получается.
За прошедший с тех пор месяц под этой записью появился един-ственный комментарий — от единственного друга, не знакомого лично:
и я не могу.
Форма элитных частей
М. П. Н., подарившему воронье перо
Он добрался туда ближе к рассвету, лёг на траву. Тёплый сухой воздух, который, не сумев удержать никого в ночном парке, неприкаянно переливался с места на место тонкими струйками песочных секунд, как будто замедлил движение, спокойно окружив безраздельным вниманием единственного посетителя. Тому, однако, спокойствие не передалось.
Он то и дело вставал, делал несколько шагов, снова садился или ложился на спину; пару раз выполнил комплекс упражнений с применением особой дыхательной техники; пытался уснуть, подложив под голову рюкзак и не переставая теребить край футболки; даже читал в темноте книгу и немного, похоже, прочёл.
За всеми этими занятиями мысли его проскальзывали, оставляя, как ему казалось, бесполезные размытые следы. Недовольство жизнью — как собственной, так и в целом — привычно выводило его из себя повторяемостью и банальностью — он чувствовал, что не просто зацикливается, а деградирует, превращается в часть того, против чего настроен самой природой.
Чтобы не угодить снова в ловушку с гордым названием «один против всех», он закрывал глаза и старался вообразить, что рядом есть кто-то ещё. Что, допустим, в пяти метрах от него сидит человек, живущий именно так, как хотелось бы жить ему самому. Сделай шаг — и можно поменяться с ним, перепрыгнуть лет через десять-пятнадцать, работать понемногу в разных городах мира, в хорошую погоду ночевать, как сейчас, в парке, а утром идти пешком к месту любимой деятельности. Быть окружённым, конечно же, занятыми и умными людьми, чья жизнь изо дня в день наполняется чем угодно, кроме желания вмешиваться в чужие дела.
«Вот я сижу тут, — размышлял он, — не сплю, ушёл из дома, а что такое мои проблемы для остального мира? Выбери сейчас наугад десять человек и расскажи им, о чём я думаю, — и что? Трое возмутятся, прочим семи будет скучно. Ну, или наоборот».
Было уже светло, когда он уснул. Однотонный ночной пейзаж сменился резкостью и многоцветием, к которым не только взгляд, но и сам начинающийся день как-то пока не привык. Обитатель парка предстал (или, правильней сказать, предлёг) телом в состоянии покоя, лет двадцати, одетым в вытертые джинсы и ярко-зелёную футболку. Вокруг его шеи вилась почти в обтяжку нитка мелких деревянных бус.
Проснувшись, он увидел совсем рядом непуганую ворону, она вышагивала туда-сюда и не удостаивала вниманием факт его присут-ствия. Он шевельнулся, но птица нимало не смутилась и даже подошла ближе. Протянув руку, он дотронулся до её головы и погладил. Втянув голову, ворона медленно отошла в сторону и так же невозмутимо продолжила прогулку. Он поднялся, посмотрел на часы и побрёл в сторону университетских корпусов.
У бокового входа в ближайшее здание собралась большая группа молодых людей. Было начало июля, шли экзамены. Он вспомнил, как несколько лет назад сопровождал младшую сестру на вступительное собеседование в подготовительный класс одной популярной в интеллектуальных и смежных с ними кругах школы. Их родители решили, что чем раньше произойдёт вхождение, тем вероятней окончательное попадание в достойную жизнь. Он долго ждал в коридоре, ходил и разглядывал двери кабинетов. Все таблички были сделаны вручную: буквы и цифры выкладывались тополиным и чертополошьим пухом на чёрном или коричневом бархате бумаги и накрывались тонким стеклом.
Так получилось, что в тот момент, когда девочка наконец вышла, он стоял у окна в противоположном конце коридора. Она позвала его, он обернулся и впервые ощутил абсолютную неправильность происходящего, ту самую, что теперь беспокоила его почти непрерывно. Тогда он сразу понял, в чём было дело: малышка издалека казалась ещё меньше и именно в силу этого ни в коем случае не должна была находиться в подобном месте. Такие маленькие, как она, могут проникнуть в достойную жизнь без лишних усилий, точнее, не могут не проникнуть, не просочиться с водой, не просквозить с воздухом. Иначе все законы природы писаны зря, а открыты тем более.
И теперь, оглянувшись ещё раз на отдалившихся взволнованных абитуриентов, он подумал, что так называемая достойная жизнь сама выхватывает избранных ею, разглядывает на расстоянии, масштабирует, уменьшает, приводя к должным размерам. Возможно, она, достойная жизнь, даже одевает их в особую униформу, и вот сейчас там как раз идёт примерка. Одетые в такую униформу становятся принадлежностью достойной жизни. Он смутно представлял себе их положение чем-то вроде обладания дисконтной картой обширной сети заведений различного профиля. Купил что-нибудь в магазине — получил за это скидку в кафе, на автозаправке, у телефонного оператора и так до самой смерти, а может, и дальше какие-то скидки действуют — всё-таки это достойная жизнь, а не шутка на один сезон. Одно он знал точно: будь у него глаза, чтобы видеть на представителях своего вида форму элитных частей этого и того света, он делал бы всё, чтобы избегать близкого общения с её носителями.
«Очень хорошо, — думал он, — что я погладил сегодня ту ворону в парке. Надо будет об этом чаще вспоминать. Может быть, когда мне в следующий раз станут предъявлять всякие нелепые требования и нужно будет срочно отвлечься и проигнорировать ситуацию, то лучшего средства не придумаешь, чем немедленно представить, как гладишь по голове ворону».
Не откладывая тренировку полезного навыка, он тут же мысленно прикоснулся к поверхности чёрных, неярко блестящих перьев и заглянул в вороний глаз, ласково, но осторожно. Мало ли что, вдруг этот глаз начнёт расти вширь и вглубь наподобие какой-нибудь разновидности достойной жизни и затянет его вместе с гладящей рукой. А там, понятно, немного другая униформа, не та сеть и совсем не те дисконтные карты, но всё равно страшно.
Жизнь как незначительный промах. Конспект
* * *
Снова лёг в постель с ощущением, что забыл съесть что-то вкусное.
* * *
Учился так себе. Однажды, правда, чуть было не написал хорошую работу, но застрял на стадии сбора материала. Там и пребываю.
* * *
Хотелось принести в школу любимую игрушку, поговорить о ней. Увы, частную мифологию нам не преподавали. Вместо неё были вечные ценности. Никто не помнил, как ими пользоваться. Наверное, за давностью лет они вышли из рационального употребления.
* * *
Получив аттестат, очнулся вскоре с пустой головой. На донышке, правда, слышен был слабый плеск идеологической и канцелярской риторики. Передвигался с осторожностью, дабы ненароком не выплеснуть эти помои. С тех лет осталось некоторое презрение к словам — впрочем, к моим-то, слава богу, никто не прислушивается, ни на что они не влияют.
* * *
На окне у меня стоят в ряд разнокалиберные стеклянные банки, накрытые перевёрнутыми крышками. То и дело какая-нибудь из крышек падает. Развлекаюсь, короче, как умею.
* * *
Книжные развалы стали похожи на рынки строительных материалов. Недавно проходил вдоль такого, и показалось, что на одной из обложек был заголовок: «Как отомстить миру и не навредить себе». А может, и не показалось.
* * *
Когда я занят чтением, не говорите мне, пожалуйста, под руку, что в жизни всё по-другому. Не потому даже, что сегодня по-другому, а завтра нет. Главное — при чём тут вообще жизнь?
* * *
Что я ещё люблю? Нравится иногда слушать чей-нибудь пьяный бред. Он, я так думаю, лишь немногим отличается от глубокомыслия. Ну, то есть, примерно как геоцентрическая система от гелиоцентрической. После утверждения последней, разумеется.
* * *
Привычка к фоновой музыке — первый шаг по лестнице деградации.
* * *
Навстречу мне идут мужчина и женщина. Она ему говорит: вот ты в четыре года читать научился — и что из тебя вышло? Что из тебя получилось? А на ногах у неё вязаные сапожки, недавно вошли в уличную моду. Блядские синие вязаные сапожки.
* * *
Кстати, напрасно вы так считаете, в эротических приключениях у меня недостатка не было и не предвидится. Дело в том, что почти в любой ситуации проще заняться любовью, чем объяснить, почему ты не хочешь заниматься ею.
* * *
Посидел на днях в сети, почитал некий форум, условно говоря, пайщиков. Вот уж кому действительно не повезло.
* * *
У одного моего знакомого есть тайное от семьи жильё для одного себя.
* * *
Так уж я устроен, что счастье доступно мне лишь как промежуточный продукт. Иными словами, бываю кратковременно счастлив, когда у меня что-то получается. Проблема в том, что у меня уже довольно давно ничего не получается.
* * *
«Под патиной современных наслоений», — сказал только что голос в телевизоре. Никогда ничего глупее не слышал, хотя, казалось бы, всё так и есть, патина образуется от времени. Логика не нарушена, по крайней мере.
* * *
Как дела, интересуетесь вы. Хотелось бы уточнить: в целом или на общем фоне?
* * *
Успешный и неуспешный человек различаются главным образом тем, что ощущают себя должниками разных инстанций.
* * *
Смотрю — два пакетика по цене одного. В магазин этот я не хожу много лет, прищемил тут как-то однажды палец дверью, с тех пор уже и дверь переделали, и вывеску несколько раз меняли, но я всё помню. А тут вот такое дело, два пакетика по цене одного. Всё-таки не зашёл. В другой раз как-нибудь.
* * *
На пакетиках, между прочим, среди многочисленных достоинств продукта значилось: «Распадается только на то, из чего состоит».
Вместо утешения: homo habilis и другие
Никто не пропадёт: к жизни в том или ином виде приспособлены все. Не нужно уметь построить дом, чтобы выжить. Можно вообще ничего не уметь и даже не делать вид, а если что-то понадобится, просто ждать, сколько не жалко. О деятельности в отсутствие необходимо-сти таковой имеет смысл рассуждать разве что как о чувстве. Тем не менее, на кого ни взгляни — увидишь перед собой обладателя редких навыков, порой весьма многочисленных. И хотя направленность в наших условиях важней интенсивности и результата вместе взятых, иногда эти навыки бывают, безусловно, полезны.
Например, у некоторых легко получается раздвигать на руках средний и безымянный пальцы, одновременно прижимая к среднему указательный, а к безымянному мизинец.
Илья умеет причудливо изгибать пальцы и щёлкать ими.
С. К. умеет сгибать крайние фаланги всех пальцев рук, кроме больших, сохраняя пальцы прямыми.
Евгения умеет делать так же, а ещё свистеть в два пальца.
Игорь умеет изображать пальцами множество сложных фигур, а кроме того, дышать попеременно то одним, то другим лёгким, покачиваться из стороны в сторону с неподвижной головой, моргать горизонтально, чуть стягивая веки к переносице синхронно или поочерёдно, и опрокидывать глазные яблоки в орбитах далеко вверх и назад.
Т. умеет шевелить ушами, разнообразно двигать пальцами на ногах и даже показывать ими «козу».
Света легко поднимает ногами с пола мелкие предметы, пишет одновременно левой и правой руками в зеркальном отражении, умеет очень быстро двигать зрачками вправо-влево, а также хлопать себя по макушке одной рукой, в то же время гладя вкруговую по животу другой.
Женя и В. Г. умеют вчетверо складывать язык.
И. может перевернуть язык на 180 градусов.
М. умеет поднимать то левую, то правую бровь, набирать текст с закрытыми глазами и мяукать, как настоящая кошка.
Таня может за один вечер прочитать толстую книгу, а за пару часов сшить или связать красивую вещь.
Оля умеет делать уколы новорождённым мышатам.
Павел на глаз определяет вес человека.
Дмитрий под настроение хорошо запоминает номера телефонов.
Ваня Р. умеет петь и свистеть одновременно.
В. Г. умеет зажигать спичку одной рукой, подкидывая коробок в воздух и ловя его.
Алексей, путешествуя железнодорожным транспортом, умеет мысленно заставлять попутчиков переставать храпеть.
Серёжа умеет изготавливать свинцовые грузила в домашних условиях.
Ну, а я умею обижаться на кота, как на человека.
Блюз для дома с лифтом
Напротив него сидели мужчина и девочка, разглядывали чью-то маленькую фотографию. Он думал, отец и дочь, но через несколько остановок девочка встала и, на ходу попрощавшись, вышла. Дальше мужчина ехал один, его непроницаемое лицо не приглашало ни к каким размышлениям и догадкам. Может быть, всё-таки отец и дочь, кто их, чертей, знает.
Бумажный спам в почтовом ящике предлагал ему недорого по-стричься, заказать на дом японскую еду и купить электрическую мухобойку. Снегопад на улице второй день подряд медленно и невнятно говорил в пользу последней.
Вызывая лифт, загадал: если придёт не пустой, он больше никогда ничего не будет хотеть. Двери открылись, вышел и быстро проскочил мимо молодой человек, не взглянув на него из-под мягко облегавшей большую голову чёрной шапки.
Поднимаясь к себе на двенадцатый, он действительно с каждой секундой терял желания и даже не пытался остановить их отток. Не понимал, как теперь обсуждать планы на выходные, на летний отпуск, для начала на сегодняшний ужин. Думать об этом ему, впрочем, тоже хотелось всё меньше.
Открыл, как обычно, только уже совсем нехотя, своим ключом — звонок был для него чем-то вроде нелюбимого домашнего животного. Включил свет, не сразу осознав непривычность действия.
На столе лежала записка из трёх слов:
«Если хочешь, звони».
Жизнеописание
Медленные движения показывал только самым близким. На чьи-либо неблаговидные поступки взирал, как на витрину очень дорогого магазина, в смысле, камней не кидал. Сентиментальность его была странной: он плакал, когда что-то делалось просто так, низачем; видно, попытки ненужности, бессмысленности трогали его сильнее, чем усилия противоположного свойства. Одна лампа сказала другой, соседке по комнатному потолочному светильнику: «Ты берёшь на себя его левое полушарие, я — правое. Как только опять подумает сама знаешь о чём, так сразу и выключаем его». Почему-то слова «получил то, что заслужил» обыкновенно относят к тем, кто получает худшее из того.
Trendy Brain
Пластическая хирургия мозга, чтобы индивидуальным образом позвякивал в случае чего. Каждому свой однозвучный колокольчик. Или струна. Наэлектризованная душа пошла по тонкой натянутой золотой проволоке. Жмётесь вы друг к дружке, бедные нервные клетки. Просыпайтесь, уже загорелся дом большой кошки, где первый отдел заводил на вас дела и к вашим ошмёткам готовил антитела. Что с утра, что под вечер последовательность собственных и несобственных действий, равно как и встречных видимых предметов, казалась импро-визацией плохо подготовленного и ещё хуже себя чувствующего медиакорреспондента, которого надо бы за такие импровизации поскорее уволить. И нимало не утешала общеизвестная гипотеза о том, что тело — это как бы насильственно спрессованное ядро, а на поверхности, понимаете ли, мягкость, лёгкость, эфемерность и цветоч-ки к свету тянутся.
Глобализация: определение
Важно с самого начала разобраться с понятийным аппаратом. Итак, глобализация — это не макдональдсы со старбаксами, не голливуд, не икея, не ползучая колония интернет-ресурсов, не хрупкие вершины деловых кварталов и не младенцы паоло коэльо с дэном брауном в подземке у целого народа на руках. Что же она такое?
Представим, как два произвольно выбранных человека, предположительно живущие в разных странах, в разных домах, различающиеся также своими доходами, умственными способностями, семейным положением и бог весть чем ещё, одновременно перестают думать о том, что занимало их мысли секундами ранее, и бессюжетно смотрят в одну точку, каждый в свою. Если направления их взглядов не параллельны и не расходятся, то рано или поздно они пересекутся. Точки пересечения (не путать с точками, в которые они физически смотрят) образуют множество переменного состава, которое мы и договоримся далее называть глобализацией. Некоторые из тех разнообразных факторов, от которых зависят величина и структура подобного множества точек, уже были нами упомянуты…
Маленькая страна
Несмотря на занимаемый крупный кусок планеты, в космическом масштабе у нас маленькая страна. Обаяние маленьких стран в том и заключается, что к ним внимательны, как к маленьким. Вот мы и стараемся. Поддерживаем всё в относительном порядке. Повезло, что маленькая. Вот предки наши не догадывались о космическом масштабе, и страшно даже вообразить, как они тут жили.
Девяностные vs Двухтысячные
Когда спорят о них, пытаясь выяснить, когда и кому было лучше, вспоминается несчастный городок Армеро, жертва вулканической деятельности, сгинувший раньше тех и других. «Не взрывом, но всхлипом», точнее, всхлюпом: с небес не очищающее пламя сойдёт, а растопленная огнём грязь. Взрывная волна — и некоторое время спустя потоки мерзости. Этапы большого пути, сравнивать которые как-то даже неловко, разве что в академических целях.
Некоторые крайние случаи
Всегда можно тупо перечислять заползающие в поле зрения объекты.
Всегда можно втирать круговыми движениями.
Всегда можно полюбить не того человека.
Всегда можно сделать вид, что не отличаешь Sparkling от Still.
Всегда можно, если кофе и водку уже нельзя, открыть магазин «Книги и молоко».
Всегда можно отдать смирению налог на поэзию, убрав из неё стихоразделы.
Всегда можно найти материалистическое объяснение, даже обидно иногда, что не всему оно нужно.
Всегда можно оправдать рутинное времяпрепровождение типа поездки в метро на работу пришедшей за это время в голову нетривиальной мыслью. Всегда можно истолковать вышеупомянутое иначе: «Эта ничтожная, претенциозная мыслишка звякнула, как пустая жестяная банка, в моей счастливо отрешённой голове, нарушив хрупкую атмосферу общности с окружающим миром в процессе перемещения к месту полезной деятельности, вдохновлённой, кроме блага семьи, множеством иных высоких смыслов».
Книга почти мёртвых
Вот неприятный человек, он просматривает электронную почту и телефоны своих домашних, якобы всё должно быть под контролем. Предлог, понятно, белыми нитками подвязан, и на самом деле человек этот просто серьёзно болен, в нём умирает возможность свободы (не той, где «не чувствовать боли», а той, где «не передавать боль по цепочке» — прим. авт.). Когда-нибудь таких, как он, не будет. Конечно, хочется, по молодости особенно, чтобы людей определённых типов было поменьше, но потом, когда понимаешь, что они реально вымрут в ближайшие или пусть даже отдалённые годы, записываешь каждого в красный блокнотик, собираешь вместе, чтобы им скучно не было. В долговременной памяти бывшего недоброжелателя.
Два фильма
Сюжет «Сумасшедшей помощи» напомнил: ни Амели с Монмартра, ни возлюбленный её также никаких таблеток не принимали. Совпадение пустяковое, тем не менее благодаря ему есть возможность считать оба фильма фрагментами весьма перспективного, притом что в частностях пока почти не разработанного, проекта с рабочим названием «немедикаментозный альтруизм».
Предмет интерьера
Закреплённая с одной стороны вертикальная ширма трансформируется в обкладной стол на всю поверхность кровати. А может быть, для счастья нужен и не стол вовсе, а батут, ну так мы сделаем, если надо.
Натюрморт/пейзаж/портрет
Автомобили, плотно закатанные в банку общего для нескольких домов двора, где небольшое семейство кошек выглядывает из-под них, как аккуратные прядки волос из-под шапок.
Гадание
Цветок может сказать, да или нет. Тому же, кто не станет обрывать его нежные лепестки, цветок может сообщить и нечто большее, чем да или нет. Ну, скажем, назвать имя того, кто да или нет.
Энциклопедия правильных действий
Ты часто слышал: говори то, что думаешь, или уж молчи вовсе. В результате сам теперь не можешь отличить, молчишь ты в данный момент или вот именно сейчас и произносишь то, что думаешь.
Прием пищи: 9 случаев
* * *
В кармане баночка peanut butter и сияющая серебряная ложка. Всегда, за исключением нескольких жарких дней, когда не носишь одежду с глубокими карманами, да и есть особо не хочется.
* * *
Марципановая кошка и шоколадный пёс, припасённые к чаю, но на нервной почве незаметно для себя съеденные в ожидании у двери кабинета ветеринара.
* * *
В студенческой забегаловке вдвоём из одной тарелки сладковатый молочный суп с вермишелью.
* * *
Наводнённый взбитыми сливками торт в одиночестве заточить на бульварной скамейке. Строго говоря, не вполне в одиночестве, второе такое же кондитерское чудо в закрытой коробке рядом.
* * *
Принимать ванну с большим количеством кедровых ядрышек, неспешно их поедая. Эконом-вариант: очищенные семечки.
* * *
Осторожно пронести на опен-эйр ледяную алкогольную крепость на палочке, замаскированную под фруктовое мороженое.
* * *
Горячий шоколад заблаговременно влить в манную кашу и съесть уже в автомобиле, поставив тарелку на кейс.
* * *
Круглый сыр в темноте кинозала, держа на коленях, пользуясь исключительно вилкой и ножом.
* * *
Бледный консервированный горошек поштучно ртом с ладони в аптеке.
* * *
Яблочный мармелад в террариуме, ни с кем не поделившись.
Как правило
Как правило, человек склонен свои индивидуальные особенности — ум, таланты, внешние данные и т. п. — использовать для достижения личных, соответственно, целей, а для улучшения мира в целом, если это вообще для него актуально, задействовать так называемые традиционные ценности, общепринятые добродетели. У ангелов зеркально противоположная схема, но они (опять же, как правило) не навязывают нам свой опыт.
Существа
Готовятся к перегрузкам в космических путешествиях, наматываясь на колёса частных транспортных средств. За каждым автомобилем числится рептилия бестелесного цвета, а то и несколько. Переползая с зимней резины на летнюю и наоборот, они дрожат от предвкушения смены впечатлений, немало способствуя тому, что многие и без того сентиментальные автовладельцы относятся к своим машинкам, как к живым существам. Продрогшим за ночь на улице, с такими круглыми, переливчатыми, умоляюще мягкими, едва не всхлипывающими колёсиками.
На тему дня, не помню какого
Если бы полемика могла с фармакологической эффективностью воздействовать на её участников, легко и направленно менять их взгляды… Как изменился бы имидж нематериальной культуры, на какую недосягаемую высоту взлетели бы рейтинг публицистики и прес-тиж критической мысли — только бы их и видели.
Развалины пантеона
За треснувшими стёклами парадных портретов глядят снизу вверх строгие лица бывших богов.
Должность
Теперь каждая серьёзная организация держит в штате наёмного убийцу времени. Своего рабочего и чужого свободного.
Глазами критика
Большой писатель — тот, который кажется больше, потому что находится ближе. А если кто, на своё несчастье, находится ближе к другому писателю, то он не критик, а мудак.
Укор немногословному
Возможно, носители одних фрагментов твоего генетического кода неоднократно убивали или смертельно оскорбляли носителей других его фрагментов, а ты всё в себе держишь.
Утро
Не знаю, как утро, а я бы вздрогнул, будучи назван добрым с такой интонацией.
Вашей рекламе здесь не место
А чем они кредит отдавать собираются? Борзыми щенками?
Дополнительное соглашение
…содержать в порядке инвентарь и спецсредства; не разговаривать с тандыром в рабочее время…
Пол и характер, enjoy our new set of plugins
— Я ошиблась номером?
— Да.
— Мне нравится ваше «да», я перезвоню.
Сказка для дочери
Однажды я нашла в луже рыбью голову и подняла её. Голова плакала. Сначала я хотела отнести её домой и скормить нашему коту, но потом вспомнила о русалочке. Может быть, именно ей такая голова необходима или хотя бы пригодится — если не в хозяйстве, то для ритуальных целей.
Но там, где находился, как я думала, дом русалочки, какая-то особа нехотя открыла мне дверь и ответила, что у них нет никакой русалочки и одни только женщины с рыбьими головами живут. Ответив, она тотчас ушла с гордо поднятой головой, как бы намекая: и ты, мол, голову подними — свою, а чужие не трогай, пускай лежат, где лежат.
Утром его здесь не было
На крышке мусорного бака лежит мордой вниз плюшевый светло-коричневый мишка, на вид почти новый.
Это может означать только одно: в городе промышляет опасный маньяк, привыкший сдерживать себя.
Каждый раз, испытывая желание убить, он уже с утра, пока не поздно, идёт и выбирает в магазине мягкую игрушку, крадет её, увозит в один из окраинных районов — под настроение, но чем дальше, тем лучше, — и там выбрасывает.
В те же дни, когда потребность в убийстве бывает особенно жгучей и не терпит отлагательств или притворства, он добывает игрушки не в магазинах, а отнимая их у детей, которых караулит во дворах и возле детских садов.
«Как я провёл межсезонье»
Пока мишки с куклами высиживали киндерсюрпризы в кафе для игрушек, синяя пластмассовая лопата узнала вкус настоящей жизни, провалившись в шахту лифта. Вернулась через пару месяцев, прижжённая то ли окурком, то ли спичкой — вряд ли расскажет, и радостно пошла копать свежевыпавший снег.
Детство: вместо воспоминаний
1. Возможно, как вы и предполагаете, я исчадье ада, но более вероятно то, что моя привычка подолгу безутешно рыдать объясняется наследственным сочетанием сильного характера и слабых нервов, не столь, кстати, редким в сравнении с дьявольской природой.
2. Едва успеваешь смириться с тем, что нужно хорошо кушать, как выясняется, что пора бы уже меньше жрать.
О возрасте
Новенький билет на 20, нет, уже на 19 поездок. Бывает, идёт навстречу тебе знакомый, не виденный много лет, и ты уже готов улыбнуться и приветствовать, но вовремя спохватываешься, ведь тот, за кого ты принял этого прохожего, должен теперь выглядеть не так, как он, а старше лет примерно на двадцать (тридцать, сорок, пятьдесят). Возраст, думаешь ты, но пока возможны подобные ошибки и не срабатывает автоматическое распознавание реальности — всё же ещё не старость.
Ответ усомнившемуся
— А что если вы не мудрец никакой, а всего лишь старик, который смирился со своей немощью и оттого не дёргается?
— Видите ли, юноша, если вы заказали превосходное вино, а вам принесли дешёвый сорт, то имеется, конечно, некоторая утешительная вероятность того, что официант банально перепутал. Но верней всего, по вашему виду ему немедленно стало ясно, что заплатить за лучшее вы вряд ли можете себе позволить.
Счастье и благополучие
Как два лакомства в меню. Можно желать их в равной степени и, не зная, какое выбрать, на последние средства оба и заказать, но между собой они соприкоснутся разве что краями тарелок. Не посылать же на поиски синтеза вслед за переваренной пищей.
Путеводное
«Не пустить вас по миру, а отпустить с миром призвана эта серия кратких, но подробных путеводителей», — приблизительно так.
Приступая к её составлению, сразу договоримся придерживаться некоторых принципов.
Хорошо, если во все страны едет один и тот же человек, по-разному обкатывая в них какую-то свою ситуацию.
Ситуация его, скорее всего, нерадостна, поэтому будет ещё лучше, если он или она, т. е. некто с нерадостной ситуацией, — составитель серии, который за время работы над нею ни разу не покидает пределов страны своего местожительства.
А едущие и пишущие — назовём их эмиссарами — действуют более или менее согласно инструкции.
В экстремальном варианте все они остаются навсегда в обозреваемых ими странах.
Или не навсегда, на несколько недель, месяцев, лет, какая разница.
В общем, все свободны.
Но будучи свободным, эмиссар, постарайся тем не менее не впадать в ступор как можно дольше.
Если ты не дурак, попробуй сложить кусочки своей свободы в осмысленную картину. Хотя бы карту местности, для начала.
При любых обстоятельствах веди повествование от первого лица.
Дозируй информацию.
Перескакивай с одного на другое без знаков препинания, пусть речь твоя будет подобна реке, безуспешно цепляющейся за камни на дне.
Используй семейные легенды как повод начать разговор, зависть к детям — как элемент внутреннего монолога.
Только без сантиментов, драматизма и аффектации, пожалуйста.
Обязательно рассказывай о местной кухне. В идеале — о странной еде в неподходящих местах.
И на интерьеры обращай внимание.
Валяйся на пляже, укрываясь тонким свитером.
Поешь орешков в кунжуте, а после завяжи полиэтиленовый пакетик бантиком.
Расправив бантик, получишь бабочку.
Не указывай страну — зачем?
Помни, эмиссар, ты взрослый человек и не должен.
И непременно привезите мне кто-нибудь синий берберский платок, без него здесь плохо, ветер со всех краев, голова мёрзнет.
Credo
торможение —
не действие, а состояние.
приближение —
не действие, а угроза.
служение —
не действие, а громкое слово.
украшение —
не действие, а предмет.
утешение —
не действие, а так, одна мысль
и убеждение —
не действие, а так, другая мысль.
вот мельтешение
похоже на действие, но к нему
иметь отношение
ни к чему.
И о погоде
«Где хорошо?» — спрашивают они пространство в перетянутой ветром круглосуточной дождевой обёртке. «Вы совсем помешались на качестве жизни», — отвечает им оно.
Резко сократившись пару недель назад, столбик ртути с тех пор застыл на одной высоте, как завершённое стихотворение.
Лист клёна поворачивается к окну то жёлтой, то коричневой стороной, удерживая таким образом равновесие.
Осень — высокая женщина в коротком плаще, зима — холодное оружие в её кармане. Постигая начала отопительного сезона, будь осторожен. Не оставляй остальных, а себя береги и с собой не бери.
Бесконечное смирение
И. Д.
Нисхождение тучи белых лепестков в большую сточную канаву. Праздник снега Марии.
Атомная электростанция в Цвентендорфе, которая так и не была пущена из-за протестов населения.
Восьмигранная Башня ветров.
Надо что-то делать. Всё время.
Олеандр, пробковый дуб, эвкалиптовые рощи, пальмы, камелии, древовидные папоротники. Землетрясение и цунами 1775 года.
Позолоченная деревянная резьба.
Орёл, дракон, бык и другие покровители страны.
Мох, рододендрон, орхидеи, мангровые леса.
Зигзагообразный мост для защиты от тёмных сил.
Прокат каноэ, сосны, лоси, бобры, волки, чёрные медведи. Все города теперь одинаковы.
В последний момент они опускают руки и не стреляют. Я просыпаюсь. Ещё темно.
Бывают такие утра, когда пробуждение даётся особенно тяжело. Необязательно в понедельник и необязательно зимой.
Почему районы вроде нашего называют спальными? Они больше похожи на ареалы хронического недосыпания. Чем дальше живёшь от центра, тем раньше приходится вставать.
В подобные утра я говорю себе: нет, сегодня я продолжаю спать и ни на какую работу не иду. Сегодня вместо меня пойдёт кто-нибудь другой.
И вот он, другой, поднимается с постели, набрасывает халат. И так далее.
А далее он мог бы и не заметить. В окно смотрит редко, да и что там увидишь — последний этаж, окна, крыши, провода. Раньше узнавал о погоде, выходя на балкон покурить, а с тех пор, как отказался от утренней сигареты, вообще на эту тему не задумывается. На то есть уличный термометр — который показывает ему сейчас, в половине седьмого утра, плюс двадцать.
Он уверен, что уже не спит, хотя спать, конечно, хочется безумно, как всегда в это время. Градусник пора на помойку. Не бывает у нас в конце января плюс двадцать.
Разве только началась война, а он случайно не услышал взрыва. Да нет, вряд ли, с чего бы, какая война.
Выглядывает в окно. Пока темно, как и вчера, зима всё же, световой день короткий. Внизу ходят люди, с собаками и без. В футболках, рубашках, редко кто в летних курточках.
Включает телевизор, раз такое дело. О войне ни звука. О погоде тоже ничего особенного: обещают минус три-пять, снег.
Выходит на балкон. Тепло. Лето, значит, теперь. Вот тебе и утро.
Завтракать ему как-то сразу расхотелось. Нет, аппетит не пропал, но какое-то более сильное ощущение не позволяет прикоснуться к пище. Должно быть, переживание торжественности момента. Он просто сидит за столом, ни о чём не думая. Даже кофе не пьёт. По-сматривает время от времени на часы. И в окно, где другие окна, крыши, провода.
Извлекает из шкафа джинсы и летнюю рубашку, достаёт сверху туфли, кладёт в сумку на всякий случай зонтик и выходит.
Не нужен нам, стало быть, берег турецкий, и Африка нам тем более не нужна. Рядом с домом цветёт черемуха. Пышная, как процессия к Центральному кладбищу. Только не чёрная, а наоборот.
Он идёт, смотрит по сторонам. Люди вокруг выглядят весьма странно. Такое впечатление, что все они проникли в этот мир с неясной целью. Некоторые, допустим, для украшения действительности, а остальные? Неужели они по-прежнему живут в тех же домах, с теми же близкими, так же разговаривают, двигаются, доказывают свою необходимость? Какая может быть необходимость, какая нормальная жизнь, если за ночь всё изменилось, всё теперь нездешнее, всё другое?
В метро. Немного болит голова. К счастью, он человек энергичный, с гибкой психикой, быстро привыкает к любой дикости. Ему многие говорили, что он поживее большинства. Для работы ценное качест-во, не раз выручало.
Ближайший рекламный постер он видел, наверное, сотню раз, не первую зиму точно, но только сейчас прочёл весь текст. Строчка посередине сообщает, что упомянутое лекарство защитит его от гриппа и упущенных возможностей. Очень вовремя. А как же упущенная возможность простудиться, посидеть дома, отдохнуть?
Мысли с утра уже приняли издевательское направление, отмечает он, — не слишком добрый признак. Что же будет к вечеру?
Вчера он был в гостях, и там подруга его приятеля, у которой четырёхлетняя дочка, весьма любопытным образом с ребёнком общалась. На обычные детские вопросы вроде «А что ты сейчас делаешь? А дальше ты что будешь делать?» она, не отрываясь от своих занятий, но при этом очень подробно рассказывала, что именно она в данный момент делает: переводит статью для своей работы, потом будет готовить завтрашний обед, а когда приготовит, они вместе почитают книжку, вон ту, что лежит на полу. Она постоянно разговаривала с девочкой. Сейчас ему казалось, что говорили они обо всём: о том, который час, о погоде, о синего цвета стене дома напротив, о неизбежности наступления самого последнего дня. Он тогда очень скоро почувст-вовал себя на месте этой малышки, впитал, будто четырёхлетний, понимание, что взрослые всегда занимаются многими разными делами и что он, когда вырастет, тоже научится так жить.
Надо что-то делать. Всё время.
Полнейшая Австралия, — усмехается он, подъезжая к своей станции, — и Океания. В офисе сегодня только и разговоров будет, что о погоде.
Но когда он выходит на улицу, ему под ноги бросается привычное обледенение. Сразу становится как-то нереально холодно, в первую секунду он словно в прорубь ныряет. Все в зимних одеждах, впрочем, он почти не обращает на это внимания, потому что смотреть приходится в основном под ноги, чтобы не упасть, и двигаться надо как можно быстрее, иначе замёрзнешь.
На секунду он всё же замедляет шаг, поднимает голову. Бесстраст-ные, непроницаемые лица.
Как же всё ненадёжно, досадует он молча. Ни на что и ни на кого нельзя положиться, даже на постоянство погоды в пределах часа. Непонятно, как другие справляются.
Составить город
Вместо подписи юный художник откусывал всякий раз уголок листа.
Болезни согревают. Не случайны эпидемии в холодное время года. Разогревают остывших.
Смотрительница турникетов успела прокричать ему вслед что-то про нищету — как она полагала, обидное.
Выполните мой внутренний мир из тёмного шоколада. В форме гипоталамуса. Памятник внутреннему миру.
Я вот тоже иногда скажу что-то, не подумав, а мне потом припоминают ещё долго, будто эта глупость у меня, как у него, под портретом написана.
Кошка сидит и считает свои девять жизней: «Первая. Вторая? Третья! Четвё-о-о-ортая. Пятая, шестая. Седьмая. Вось-ма-я. Девя-».
Страх даёт доступ к веществам, без которых ещё страшнее.
Выберите последние три слова: а) замеченные, незамеченные, прощайте; б) я вас люблю; в) там ещё много.
Уильям Блейк написал и забыл, а я этого белого ягнёночка каждый день в метро вижу.
Отвечают на телефонные звонки на ходу, чтобы поскорее добраться домой, сэкономить время на отдых. Два-три дела одновременно, чтобы дальше можно было не делать ничего. Неравномерность, неразмеренность.
— Разобщённость между людьми, да, конечно, будет усугубляться, но не та, что на поверхности. Вот увидите, упёртые упрутся ещё сильнее, а люди с пластичным сознанием сделают его себе ещё пластичней. С уровнями доходов простой корреляции не ждите, напротив, пустые разговоры об имущественных контрастах и социальных разломах будут умышленно отвлекать внимание от реально растущей пропасти.
Поглаживая воротник своего полушубка двумя пальчиками, она ласково назвала мех мешочком. Меньше места, повторял я про себя, как бы мне занять меньше места. Мешочек, то есть горшочек, не вари. Не мешай мне.
Едят. Говорят. Едят. Говорят. Едят. Говорят. Пьют. Едят. Говорят. Не затыкаются. Говорят, прерываясь только на очередной кус или глоток. Говорят. Расплачиваются. Говорят. Встают. Говорят. Одеваются. Говорят. Идут к выходу. Говорят. Приближаются к моему столику. Говорят. А мне-то что, мне неинтересно.
Головы. Подвешенные разомкнутые круги. Мониста.
Лица, рано или поздно выпадающие вразнотык из этих оправ.
Руки, подхватывающие, водворяющие на место — или отбрасывающие дальше.
Ноги как случайно наступившие обстоятельства.
— Кем ты хочешь работать, когда вырастешь? — А можно другой вопрос? — И всё-таки? — Извините, но я действительно не считаю, что это важно.
2003–2010