Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 13, 2011
родился в 1976 году в Днепропетровске. Окончил механико-математический факультет Днепропетровского госуниверситета. Публиковался в журналах «Воздух», «Дети Ра», «Волга», «День и ночь», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «СТЫХ», в интернет-изданиях «Топос», «Другое полушарие», «Сетевая словесность», «45-я параллель», «Точка зрения», «Пролог», «Новая литература», «Новая реальность», на сайте «Авророполис» и др. Автор книги стихов «Рассеянный свет» (Днепропетровск, 2008). Живёт в Днепропетровске, работает программистом.
Из цикла «Мемуары олуха»
8. Одноклассница
Ты живёшь
на улице Аполлинера
недалеко от редакции.
Раз в два месяца
я захожу к тебе —
сутулый друг
с кожаным портфелем.
Ты, не переставая
поливать цветы
или готовить ужин,
рассказываешь мне все новости
о своём двенадцатилетнем балбесе
или о бывшем муже,
с которым у тебя
«прекрасные отношения»
(впрочем, как и со всеми мужчинами).
Вдруг твой сын,
сидевший полчаса неподвижно,
уставившись на меня,
как сторожевая собака,
хватает футбольный мяч
и пулей вылетает из дома.
Я собираюсь с силами
ещё четыре минуты
и набрасываюсь на тебя,
целую широкий рот,
сдёргиваю одежду.
Ты смеёшься и отбиваешься:
«Ну что ты, милый.
Как же тебя изняло!» —
но потом начинаешь проявлять
лёгкий интерес,
помогаешь мне раздеться,
показываешь,
как тебя надо ласкать,
и даже покрываешься,
как в детстве,
мелкими жемчужинками пота —
но тут звонит телефон,
ты хватаешь за голову
малиновую гадюку
и начинаешь обсуждать с ней
кулинарные рецепты,
наводнение в Австралии
и чудовищные известия
о генетически модифицированном мясе.
Твои глаза становятся
синими и стерильными —
две алюминиевые звезды.
Получив-таки своё,
я одеваюсь,
стараясь не глядеть
ни на тебя, ни в зеркало.
10. Болотный ноктюрн
Бывает
проснусь ночью
и шепчу женское имя
Аня или Наташа
не имеющее отношения
к ценительнице скрытых талантов
груди которой вчера
аппетитно шлёпались друг о друга
если я не придерживал их руками
а теперь это милое вымя
разметалось рядом
прихотливо
как на картинах Пикассо
Я приподымаюсь в постели
Тело любовницы
колышется в болотном свете
будто готовится всплыть
и виолончельная грусть
армянского разлива
брезжит в наушниках
как небо
испачканное помадой
11. Censored
Долго не вспоминал
Иру Конюхову,
территорию
моих юношеских позоров,
первую девушку,
которую я держал за руку
в реторте кинотеатра.
Эта априорно опытная
тринадцатилетняя женщина
приехала из Тобольска —
помню, она рассказывала,
как мёрзли её пальцы
во время школьного концерта,
и клавиши фоно от дыхания
покрывались ледяной коркой.
Впрочем, поначалу
мне больше нравилась
её подружка,
наполовину сербка,
вместо имени которой,
как назло,
зияет чернильная клякса.
(Потом эта девочка
выучилась на журналистку
и уехала в Белград
сразу после войны.)
Почти полгода
я то и дело
поворачивался за партой
градусов на сто
и пялился на мою любовь,
чем забавлял и её,
и новенькую,
как украинская государственность,
грудастую соседку Ирину.
Кажется, однажды Заречная
(фамилию мне всё-таки
удалось изъять у забвения)
пригласила меня
прогулять с ней уроки;
я растерялся
и бормотал чепуху
насчёт предстоящей контрольной.
Друзья звали Ирину
Лошадью или Дыркой.
Она и впрямь была
практичной чёрной дырою,
засосавшей два мои года,
непролазным островом,
на котором я не выцыганил
ни одного поцелуя.
Забавно,
что я невыносимо
хотел её трахнуть,
хотя в бассейне
коротконогая мучительница
вовсе не казалась красивой.
Теперь у Иры
чемоданообразный муж —
ещё один одноклассник,
по прозвищу Мясо.
При случайных встречах
богатые супруги
делают вид,
будто со мной незнакомы.
Пользуясь удобным случаем,
шлю их обоих <CENSORED>
с помощью электронной чумы
и волшебника.
12. Отпуск
Уже десять дней
мы не произносим ни слова —
колесим на велосипедах по Крыму
и занимаемся любовью
на больших и малых холмах.
У тебя зелёные глаза,
близорукие, как море,
и прохладная душа,
словно воздух в сырых каньонах.
Слава Богу,
нам не о чем говорить.
Наш секс —
как зябкая хижина
на склоне горы,
как звезда,
дрожащая в стакане чая.
Сегодня мы видели
на очередном пляжике
бронзового ангела,
который мочился так мощно,
будто намеревался
побить мировой рекорд,
собаку
с высунутым языком,
похожую в профиль
на половину герба России,
и парня
в жёлто-голубых трусах,
так закрывшего свою даму,
что наружу выглядывали
только толстая ляжка
и две трети улыбки.
А потом
мы неслись под уклон
за разогнавшимся автобусом,
симметричные,
как классическая рифма,
вооружённая колёсами, —
а в заднем окне
взмывали и опадали
два фиолетовых банта,
и хохотал,
указывая на нас пальцем,
рыжебородый поэт.
За время нашего знакомства
я трахнул тебя
почти сорок раз,
но не прочитал на твоём лице
ни прошлого, ни будущего,
ни иронии, ни любопытства.
Мы лежим,
сплетённые, как жгут,
в одном спальном мешке.
Я ещё не вышел из тебя,
руки гладят
давно не мытые волосы,
обнимают солёные плечи,
а мысли
катятся в ночь,
как троллейбусы,
забитые прошлогодней листвой.
Из цикла «Инверсии»
2
она чем зыбче тем красивей
даже когда раздвигает ноги
приглушённая ускользающая
чужая жизнь
тело покорно
тело каждой пурой
славит слабость и униженность
женщина спит
женщина врастает в быт
корневой системой
разговора
женщина протаптывает стёжку
и выходит из леса
к насекомому свету лампы
семя всё ещё
вытекает
и тонкими струйками
спускается до сандалий
истина кривоугольна
как странный столовый прибор:
вы отражаетесь
перевёрнутые слепые
измазанные вишнёвым вареньем
6
безрассудство растёт
как пышное дерево
ты ощущаешь кожей
медлительные щупальца ночи
универсальную ласку
плотных как лапы окружностей
мужчины с нежными руками
и амбарными замками вместо лиц
знают в какое море
впадает элегическая болтовня
тихоня с чугунными бёдрами
внутри твоей головы белая нора
твои уши чиновники
их зарплата кубометр темноты
телевизоры ползут на далёкий мыс
где нетерпеливо
приплясывает виолончель
в тряпье проститутки
уплотнённая луной
ревнивая бесконечность
источает нежные запреты
крот-аристократ
вылезает из твоего рта
лишая душу отчётливой радости
звонко лопается ночь
ненасытная как половая тряпка
могучая тьма чернильницы
протыкает твоё одеяло
ты выскакиваешь на улицу
теряешь ухо в толпе
и весёлая белка
выбрасывает твой желудок
Из цикла «Ошибочные теоремы»
№19
Солнце скачет с бугра на бугор,
как широкоскулый
и ни черта не понимающий
в нашей жизни
гастарбайтер.
Оно подметает улицу,
моет витрины церквей,
а потом хватает,
как детский микроскоп,
мою девятиэтажку,
трясёт её жёлтыми руками
и приговаривает:
«Ни сердца, ни зеркала,
ни звука.
На-ми-а-ми-да-бут-су».
№20
Я перемещаюсь,
как Харон,
из палаты в коридор
и обратно.
В коридоре полумрак,
прохладный японский сад,
где роли камней
играют медсёстры,
замершие в странных позах.
А в палате
прицельное солнце,
попка-врач
и разверстое радио,
похожее на пасть
мистического льва
или на яму
со зловонными останками.
№32
В голове моей музыка,
это не музыка счастья, нет,
скорее это похоже на футбол,
только вместо игроков
каменные идолы
(такие же, как
перед музеем Яворницкого),
а вместо болельщиков —
одинаковые барышни
в бальных костюмах, —
но разве это важно,
если жук-короед
ползёт по моей руке
в поисках
(глупо сказать)
неизвестности?