Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 7, 2006
Илья Исаакович Риссенберг родился
в 1947 году. Окончил химический факультет Харьковского
государственного университета. Стихи публиковались в «їП» №5,
альманахах «двуРечье», «Новый Ковчег», «Юрьев день»,
антологии «Освобождённый Улисс», журналах «Соты», «Харьков — что, где,
когда» и проч. Живёт в Харькове, ведёт клуб русской поэзии при еврейском
культурном центре «Бейт-Дан».
ПСАЛМОПУНКТ
Пень
помалкивал, песнь ворожила
И венком поминальным в рассрочку
Не на жизнь, а на смерть возложила
Пожилую суровую строчку.
Ну и странные насмерть старанья:
Ничего, кроме точек совместных, —
Неусыпные знаки вниманья
Для хранителей их бессловесных.
Я их дрожью ужал запятую,
И державная правда, и ложь их,
Угадавшая точку святую,
Неиного иным не предложит.
Эти звёзды сквозь сон сеновала —
Наяву, и в уме, и в комете
Никогда и нигде не бывало
Ничего, кроме света на свете.
Этот круг тишины всеединый,
Эта вечная высь поимённо
Уделяет божественный иней
Человечьему остову клёна.
Ни развеяться ей, ни успеться,
И послушать бы звонницу стуж ей,
Как восцарствовал плач псалмопевца
Замираньем цевницы пастушьей.
И душою омытой, на страже
У народа, для смертоизбранья
Отворяется сердце, и даже
Это шире ворот мирозданья.
И не рано теперь, и не поздно —
Никогда, — хоть на миг соберись ты:
Осыпается свет пылезвёздный,
Осокорий завет серебристый.
Письменами пернаты, не прочь мы
Путемлечные тратить старанья
На взаимя; созвучным и точным
Называется опыт молчанья.
Духопламенно, несотворимо
Подойдя океану и суше,
Всё ж интимного времени имя
Бесконечно глубинней и глуше.
И отточий порывом пернатым,
Чтоб напрасных имён избежать, я
Как чертог, возмещаю пенатам
Средоточье премирного сжатья.
И лесные уроки, и степи,
И в забвенье бумажном книжонка
Воспевают священную степень
Отщепенца, утёнка, бомжонка.
И пленисты, и каменны губы.
Изначальная жалует школа
Любознаньем, желанным врагу
бы,
Золотой голосок ореола.
Во-влеченье не-речью потока —
Криворожски-корчагинской сталью
В безымянном ничтожестве срока
Даже точку никак не поставлю.
В самотожестве бегству любезна,
Чтобы в сердце источье звучало,
Воссияла всевышняя бездна
Воедино конца и начала.
* * *
В проступка
образе сквозь роскошь —
На счастье, море и загаре
Ажурная простая брошка,
Не проданная на базаре.
В покуте врозь, по слову Солнца,
Пока что с голоса поверий
Восход с глазницей не сольётся —
Душа похолодала первой.
Тепло любви огнепалимо.
Как тополиную опалу,
Закланье в капле ланолина
Свою оплакивало балю.
До скорой!, зоркая карета, —
И вслед проистеканью с веток
Довлели дереву запрета
Узоры впадин иносветных.
Ночные распродаж рубашки.
Хлеб Колесницей осените,
По лестнице пятиэтажки,
Колосья Снития в зените.
Взирая земли зерновые,
Взыграл кондрашку детский лепет:
Мол, филигранные резные
Изъяны жизнь великолепят,
Как воздаянье и утеха,
И вдовый оберег изгоя
Из дома пользы и успеха
В чертог раздумья и покоя.
Звенит комедия финифти,
Кадмона станцевал тарантул
Из тонких витвин; тьмы, вините
Завет, что сонмы тайн утратил.
— Берите брошку-побирушку! —
Всесемо брошенный смотреть я
На длань любимую игрушку
На грань обратного бессмертья.
* * *
О
дом напротив, дом напротив,
Священнодействуй, правь обряд,
Где жизни праведных народов
Из тайных скважин в явь горят!
Миры бесформенны и хмуры;
Всё ж ночь от ночи горячей
Сиянья, взоры, амбразуры
Начальносветочных очей.
Мерцала мгла космичных выслуг
За сказы, символы, азы,
Не причащаемы ко смыслу
В сознанья чистого язык.
Трансцендентальная Порода
Высоких, косвенных висков
Впадала в дальность, чья работа
Радеть о Господе веков.
Бытую, бедствую, исную;
Из помутненья у окна
Ночлежной ямы одесную
Немые знаю имена,
Как пастень внешне-прописную —
Шероховатых тишина
Миров, — их душу всеиную:
В хорошем — хором сведена.
Огнепалимые мгновенья
Пыльцой пикалевою здесь
О процедуре незабвенья
Подушно сказывались взглезь.
Препоручила дух ущерба
Стыду, что нищетою прост,
Сфероуклончивая верба
В добре и зле падучих звёзд.
Жерлом огнепоклонной лавы
Тщедушных вер сухая жердь
Проникновенна внутрь онавы,
Пустынную верая твердь.
Стальное пекло спит, загнёток
Лия астральную росу,
Попискивающих, как слёток
Ночниц древесном на весу.
У персти, подданной костру, нет
Рабов, сторонних и господ —
Их подлинно как связку струнит
Слепых пенатов антипод.
Неразличимые стенанья
Привычных проторей, мольбы
Столь совершенные старанья
Достойны призренной судьбы.
Мне свет призывный, вот, дарован
В тоске ветхозаветных свеч —
Страшней, чем пролежнем дворовым
Разрыв превечный пересечь.
Разлука — родина свиданья:
Раз навсегда, и предо мной
Соседний корпус мирозданья,
Очаг воочью праземной.
* * *
Теперь
уж, мгновенные блики разменных монет,
Как образ, в тезаурус возраста взяв, разменяв
Меняющий облик прожиточный минимум лет, —
Забыть эти счёты, прозреть и заметить меня…
Не сник я, твой Лот, от насмешек, стенаний, свобод
Степного Содома — как смеет несносный хамсин!..
Останусь проснуться, воскреснуть — не столпотворенье,
исход,
О Ева, Елена, спадёт пелена, и алмазом сверкнёт,
И пастень Вавилоэона падёт
насовсем…
И всем своим видом, что сердце разбил мне — да сплыл
На случай лучей, на не ближний и набожный свет,
Прихлынуть, и тихим сияньем, в старательный северный ил
От Чермного моря до Красного дна изливая свой пыл,
Блеснуть состраданьем, — Елена, прекраснее нет:
Ну что тебе стоит!? Какая стоит тишина,
Деньки золотые… не деньги, а дети погонь
Пространных осенних… нашепчут, напомнят, и на
Протяжных перстах затрепещет священный огонь.
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА
Баллада
Плоймя в завесах венчало овальные,
Словно чело, небеса
Пламя пречистой свечи поминальные
Двадцать четыре часа.
Своды приземисты. Козлик у Лейзера,
Шамеса, стигмой клеймён.
Ждёт синагога со скрипочкой клейзмеров,
Молится копоть времён.
Тонут в притворе шандалы субботние,
Тьмы фолианты неймут.
В коле амвона сидят ешиботники,
Тихо читают Талмуд.
Чёрные скамьи и ёмкие проблески
Смысла таинственных искр,
Коим заклятывал цадик чернобыльский
Жуть гайдамацких сокир.
Риза позёмки к зерну прикасается.
К сонмов древесному сну
Сизая прядь утонувшей красавицы
Тянет отца седину.
Полозом скрипнет по зимнику скорому
Тучных пудов семерик:
Нужно ко сроку заказывать скорбному
Мужний прочесть патерик.
Сердцу верны, мудрецы бородатые
Миром вершат чудеса.
Радости тихой скорбят завсегдатаи —
Двадцать четыре часа.
Ждёт Колесница на Царствие избранных,
Солнцем целованных букв.
Смилуйся, Г-споди!, странствует изгнанных
Дух смертоносный, Дибук.
Высь в непокрытую голову спёртого
Воздуха свёрстана вниз:
— Радость печальная, жизнь моя мёртвая,
Серденько, любый,
вернись!..
Тише, он спит, этой заметью, сам того
Не замечая, воспет.
Завтра черту преступившая в тьмарево
Вступит — свидетелей нет.
Рви же заклятье, невеста, и замертво
Падай, и за очи свет.
Скорбные перлы в молитвах схоронены.
В мёртвых сквозь Тору взросли —
Радуйся, Г-споди! — первенцы родины,
Силы прекрасной земли.
Мова эдемовой ветки
оливковой —
Садик: царевна-игра
Дарит цветы: на местечке великого
Цадика — космос, дыра.
Хана на кухне. Оборку передника
Трогает кошка. Ну вот
Сальная тает свеча, проповедника —
В тайне всевышних сфирот —
В сумрак рассеянья песнь-милосердинка
Вводит миров хоровод.
Так хоть пройдёт тоскованье посредника,
Только Мошиах придёт!