Проза
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 6, 2005
Владимир
Афанасьевич Стариков родился в 1952. Художник,
поэт. Автор книг «Оказия» (Х., 1998), «Третье поколение зимородков» (Х., 2000),
«Заглавие» (Х., 2001). Публиковался в газете «Гуманитарный фонд», журнале
«Харьков — что, где, когда», книге-выставке «Верлибры — Пушкину» (Х., 1999), а
также в «їП».
* * *
1. Это было время, когда большей новостью были гностики, киники, Диоген, чем запуск уже привычных спутников и достаточно регулярные триумфы космонавтов.
2. Это было время, когда пришло осознание, что идея Космоса-порядка важней и действенней, чем Космос, продырявленный ракетами и загаженный станциями, исчерпавшими свой ресурс.
3. Время, отмеряемое каплями из плохо закрытого крана.
4. Когда предпочли запаху благоуханного, но чужого дезодоранта запах родной помойки.
5. И если фаллос всё ещё топорщит брюки — ему есть куда стремиться. А шарику
— ему всё равно, куда скатываться. И чем глубже яма, в которую он попадёт, тем
вероятней исполнение надежды на долгожданный покой.
* * *
В январе стало понятно, что реакция в очередной раз победила. Достаточно регулярно стал работать транспорт. Дворники — дебелые тётки — скалывали лёд топориками, приваренными к железным прутам, скребли лопатами по асфальту. Можно было увидеть полицейских — по двое, по трое, вооружённых резиновыми дубинками, на боку кобура. Они стояли где-нибудь в сторонке. Общались, травили анекдоты — демонстрируя доступность. К ним можно было обратиться.
* * *
Через трещины асфальта уже пророс спорыш. Ослик жевал целлофан. Гражданская война сюда не докатилась. Или мы не докатились до гражданской войны. Но в моём квартале в трёх местах выставляют в баночках цветы у дороги — погибшим при переходе улицы.
* * *
Был бы другой человек, я бы ему доказал. Бьёшься в одной оболочке, и кто из них — ты? Каждый по-своему прав и на твоей стороне. Нет ясно выраженных различий (если формулировать позиции, то противоречий, наверное, не будет; да и как это выглядит: позиции А и A1? Так, двух таких специальных правд, с которыми я был бы согласен, у меня нет. И придумывать, создавать не хочется. Сплошная диалектика и глупость). Остаётся невыясненное, невыявленное согласие.
Они не утверждают, не кричат, а тихо разбираются между собой, не привлекая внимания, молча, сжав зубы, пытаются разжать пальцы другого, которые на рычагах действия — стоит только двинуть в ту или другую сторону… Но ничего не происходит. Они, каждый вовремя, предупреждают действия друг друга (враг врага), без резких движений, и внутри — не боль, а муть.
Только зафиксируешь на них внимание, попытаешься анализировать их действия, они — паиньки, чуть на расстоянии. Только по шороху за спиной понимаешь, осознаёшь, какая там борьба, как шёпот за спиной у учителя. Он поворачивается — глаза, полные внимания, обращены на него, на доску, или ученики склонились в полной сосредоточенности над тетрадями.
От себя в себе же тайну прячешь. Может быть, узнал и стал собой?
* * *
Птичка-птичка… Но не та блядская птичка, что суёт свои обнажённые яйца в лунку из снега, дожидаясь оттепели и поклёвывания в зад. А, скорей, тот щипаный, дрюченый Платонов петух с плоскими ногтями, который хотел бы, но не может. Грешит взглядом и мыслью, но… это ещё не сразу. Вначале пытается понять — не может. Потом наступает беспамятство. И оставшиеся годы старается вспомнить, что же такое он пытался? В лучшем случае — академическом — заинтересовывается проблемой, что же такое «понять», «понимать» — и насыщенная творческая старость обеспечена.
* * *
Жил и умер в стенах государственного учреждения, в конторе гигантских размеров. По вечерам пустые гулкие коридоры и холод, который незаметно проникает внутрь и от которого начинает крутить лучевую или — какую там ещё? — кость левой руки. Болит под ключицами. От озноба весь сжимаешься, стараясь согреться. Имитируешь активность, делаешь зарядку. С бодрым видом садишься за дело, но на долго не хватает. А с годами всё труднее… И думы одолевают. Переходишь в пустую ночь.
* * *
Собравшись пообедать, П. обнаружил, что в доме нет хлеба. Когда он вышел из подъезда, с ним поздоровалась соседка и, кивнув в сторону с усмешкой, добавила:
— Хорошо наши соседи отдыхают!
П. оглянулся и увидел под телефоном на стене их дома лежащего пьяного мужчину. П. перешёл дорогу, купил в гастрономе хлеб. Когда возвращался, пьяного уже не было.
* * *
Извините, я не могу с Вами разговаривать. У нас разные степени искренности.
* * *
— Что-то в последнее время у нас погода, как в художественных произведениях.
— А это как?
— Каждый день дождь.
— При чём здесь произведения?
— А там тоже, если это необходимо автору, идее произведения, погода может меняться. Если произведение — модель мира, а в произведении метель или дождь, то мир, в котором постоянно, всегда… мир Метели, мир Дождя!
— По-моему, там слишком часто погода меняется. Герой нахмурился, а за окном уже буря, улыбнулся — солнышко светит.
— Это, наверное, два возможных варианта.
— И всё?
— А что ты ещё предложишь? Или меняется с состоянием героя и контрастирует. Или вот таким «общим колоритом» — не меняется.
— Глупость какая! Можно придумать множество вариантов. Например: с героем разное происходит, а он записывает в дневник — нейтрально — погоду.
— Если он сотрудник Гидрометцентра или если он идиот.
— Слушает радио…
— Ну, раз, может, и послушает, если это нужно произведению, а если регулярно
это описывать, то — автор идиот.
*
* *
И, наверное, всё же лучше быть, чем казаться.
Свернувшись калачиком, спать, но и во сне улыбаться.
Даже если не видишь или не помнишь снов при пробуждении,
испытывая от положения тела в пространстве — наслаждение.
* * *
ну это слишком просто
есть и сложнее трюки
как беден человек или богат
не знает сам как беден и богат
*
* *
Был настолько гармоничен, что даже прыщики у него на лбу выскакивали попарно и симметрично.
*
* *
Курвотень развели доминоги
тут
Цельный вечер стучат костьми
А желанье убойно: достучаться из тьмы
До мира упругого, как батут.
* * *
Благозвучие речи италийской
(Образцом?) — так доколе и на хрена при наших-то негораздах?
Латиною за обедом?
Деловитость, дотошность немецкой,
с уходом в абстракцию, здесь на кой?
Дороги всё те же.
Да, в последнее время пытаются что-то сделать,
так и то басурмане — турки.
Мы — те же.
Извечные Дык и Авось.
*
* *
Свою жизнь я не хотел бы прожить как-нибудь по-другому. Но и так тоже не хотел бы.
*
* *
— В пекле жарко, невмоготу.
— В пекле холодно.
— Жарко!
— То жарко, то холодно.
— В пекле. Вдумайся… Поэтому жарко.
— Вот именно «в пекле». Пекло. Было жарко, а теперь холодно.
— А было тепло?
— Какой смысл? Тело тёплое. Его так не измучишь. Поэтому либо жарко, либо холодно.
— Да, но переход от одного к другому — даже если это периодами, а тем более, если постоянно меняется: то жарко, то холодно — это же и есть «тепло».
— И оно что — постоянно? Нас наказывают теплотой?
— Но почему же мне жарко?
— А мне холодно?
— Может, это разные зоны?
— Но мы же разговариваем.
— А вы поменяйтесь местами.
— Я тоже не люблю, когда жарко.
— А когда холодно, тебе что — лучше?
— Попробуйте меняться местами со скоростью температурных изменений.
— Это ещё зачем?
— Чтобы находиться в комфортных условиях.
— Ну, во-первых, это может и не получиться…
— Кто-то тут заговорил о комфорте. Ты что, на курорт приехал?
— А мне ни жарко, ни холодно.
— Тепло?
— И не тепло.
— Так это у тебя не физическое, а моральное.
* * *
Заинтересовавшись, под воздействием Пушкина, людями, я решил приобресть дуэльные пистолеты. Пистолет адмирала Макарова своим калибром и убойной силой весьма меня удовлетворил.
* * *
Не медитация. Какой-то ступор. Два дня неотрывного рассматривания при различном освещении собственных кистей рук: морщинки, складочки, волоски. Сгрызенные ногти. Именно после этих двух дней его отношение к жизни, к людям, его окружающим — друзьям, близким, к себе — совершенно изменилось, можно сказать, стало биологическим. Ботаническим. Циничным. Оно стало каким-то нечеловеческим.
* * *
Явился, наконец! Ну и вид! Обычно аккуратный сундучок-кубик разодран, пробит. Весь в дырах, а через них — свет. Сам-то, бог с тобой, светись, но увеличенный повтор на стенах раздражает. И, что самое обидное, повторяет не твой свет, а утверждает формы дыр. Это круглое отверстие с корявым выдранным краем, треугольный выдранный клок.
* * *
— Вы ощущаете в себе какие-нибудь изменения? Может, появились новые качества, свойства после того, как Вы начали писать?
— Пожалуй, одно. Теперь я могу совершенно спокойно брать чужие деньги.
* * *
Если верна гипотеза о цикличности времени, то завораживающие метаморфозы древних — это последняя стадия пугающих нас мутаций. Мы находимся в начале конца времён.
* * *
Как хочу, так и говорю. И не тебе мне указывать: арв,
рав и ли вра!
М
М. — Пушкин-поганец! Как будто он не знал, что стихи (истину) нельзя записывать.
М. — Ничого. Отой, що усэ вбыра, прыйдэ.
(У Шукшина — Чудак на букву «М».)
Митасов. Мотрич. (Машка о Мотриче и Пескаре.)
Мальчик. Метла. Мать, мама. Мудак. Маша, майор, мусорщик.
«Мыцик» — рыжий.
Муругий — тёмно-рыжий или тёмно-серый.
Мудрый старый воробей, который на всех гадит. А может, это к деньгам?
«М» туалет. Мутоновая шапка. Монстр, мутант.
Метрополитен, маршрут.
МОКРИЦА
Никакая мокрица и не мокрая! Ну да, любит сырые места. Но когда её
раздавишь… О, мокрица! От неё остаётся только небольшое влажное место,
миниатюрная лужица.
БЕСЕДА С АНГЕЛОМ
На книжных полках ангелы расселись,
слетелись. Кыш вы, Божье вороньё!
Один остался.
— Кто такой?
— Посредник.
— Сегодня вторник — время не твоё.
— Я подожду.
— Ну, с ангельским терпеньем
услышать столько жалоб, а думать о своём:
πR2, π = 3,141592653589793238462643…
Перед глазами бублики висели.
Нам-то полегше, хлебушек жуём,
когда он есть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Ты в жизни участвовал,
значит — виновен.
— ?
— В такой — не следовало.
*
* *
Дистанцируйся от
сновидений —
приходят во мраке,
памяти —
топчется у ворот,
замысла —
на поверхности всё,
слишком ясен ход,
случая —
падающий маслом вверх
или вниз бутерброд,
от фиксации фактов —
грубая материя,
от идеалов —
высок полёт,
от денег —
ещё Пушкин сказал:
«Вдохновение…»,
от абсурда —
никто ничего не поймёт.