Стихи
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 4, 2002
Наталья
Юльевна Бельченко родилась в 1973 в Киеве, где
и проживает по сей день. Высшим образованием обязана филологическому факультету Киевского
Государственного университета. Стихи публиковались в отечественной и зарубежной
периодике, последние пять лет преимущественно в немецкой, швейцарской,
австрийской (в переводах Эльке Эрб).
Имеются книги «Смотритель сна» (Киев, 1997), «Транзит» (Киев, 1998). В 2000
удостоена стипендии для молодых восточноевропейских лириков, учреждённой Хубертом Бурда.
Скульптура Психеи
Твой
копирайт защищён
На всех живых языках.
Пахнет грибным дождём
Розово-серый пах
Девы Психеи. Ждёшь,
Просишь: взгляни, взгляни.
Дева, зачем же нож
Возле твоей ступни?
Чистить картошку тел
Станешь ли ты? Ой ли?
Мёртвый язык успел
Вылизать соль земли
И обнажить покой
Бабочки: крылья, прядь,
Маленький скальпель твой —
Гимены рассекать.
На выставке
цветов
Язык
цветов пушист и усложнён.
В посудной лавке смысла вечный слон,
Улитка на изгибе саксофона,
Средь местности вполне пересечённой
Я двигаюсь, как в цинковых белилах
Осевшая наколка пустоты.
И все цвета, включая все цветы
Покинуть этот склон уже не в силах.
О Выставка, когда на Вы к цветам
Я обращаюсь, думаю, не дам
Себе уловки этой пёстрой снедью
Заесть горчащий привкус, в каковом
Доныне я казалась знатоком.
Не цветовое исполненье Энди
Уорхола, плакатный палиндром,
С которым мне не совладать добром,
Сегодня в голове моей, а нечто
Чему значенья можно не придать —
Лишь погрузиться в эту благодать
Цветов, а проще выражаясь, лечь там.
* *
*
Снег
идёт без боли и касаний.
Ночью он становится желанней.
Фонари сегодня будут клёш.
А сейчас на снеговой поляне
По сетчатке движется сиянье:
Мелких мушек золотая дрожь.
Притупилось послевкусье лета.
Налегке по льду скользит Одетта —
Хочется поближе подойти.
Наклонясь, вдыхает из кювета
Выхлопного газа «Амаретто»
Старая берёза-травести.
* * *
Горячий
пар выходит из котельной,
Шурша своей душою запредельной.
Котельные и бойлерные, их
Таинственные цифровые коды
Мне хочется вложить в железный стих,
Как пальчики в минуты непогоды
Я вкладываю в муфточку свою,
Где пригреваю новую змею.
Испариной покрытый мерный гул
Метель вокруг доводит до конвульсий.
Как если бы не город — горный луг
Был так прогрет, что говорил: разуйся.
Двоится стрелка, дышит кипяток,
У двери пузырится осьминог,
Шурша своей душою запредельной.
Горячий пар выходит из котельной.
*
* *
Саламандры
и Василиски,
Без огня вам — и дыма нет,
Чтоб вдыхать его без прописки
Остальные пять тысяч лет.
Вы зажмурились на фасадах,
Брошах, форзацах, судном дне.
Лента Мёбиуса, не надо
Сгусток детства тащить вовне.
Я не знаю ни слова больше.
Есть отчаянье плоти — и
Боль поверхности. Только, Боже,
С промежутками говори,
Чтобы втиснуть мне сердце между
Тайных встреч и открытых глаз,
Чтобы только коснуться нежно —
И иллюзия удалась.
*
* *
Боюсь
вещей. Их всюду много.
Но как порядок навести?
Он — как иголка в центре стога.
Из упорядоченности,
Воспетый сотнями поэтов,
Трамвай приходит. Безбилетов
Его фамилия. Давай,
Умчи меня, 8-й трамвай.
11-й и 10-й,
Не тяготись моею платой.
Ведь ты недаром вписан в рельсы —
И разомкнуть их не надейся.
*
* *
Мы Невский проходили целиком.
У набережной не остановиться,
Когда Нева всего одним глотком
К присяге пригибает очевидца.
Дуга искрит,
гранит,
чугун,
трамвай,
Васильевский, ростральное терпенье
Колонны — проходи, не забывай,
Приезжий, раньше видел, но теперь не
Увидишь, как врасплох дворы сквозят
Внутрь коммуналок, если зазеваться.
И самый зимний в мире Летний сад
В снегу и сказке на четыре пальца.
*
* *
Я
тоже здесь пройду, и след мой мокрый
По этой тёмной улице, опять,
Не будет мне тебя напоминать.
Как если б разом запотели стёкла
И тысячи из тысяч — вензеля,
Накрученные пальчиками в кухне
На бесфонарной улице, — потухли.
Ведь не оставят освещенье зря,
Когда закончен ужин, съеден суп —
Там гасят свет, чтоб в комнате укрыться,
Пока воспоминание клубится
От рамы к раме со следами губ.
* * *
Есть
сумерки в любом квартале. Здесь
Есть сумерки. Их больше, чем обычно
В любом другом. И солнечная взвесь
Как лес прозрачна, как стена — кирпична.
Эфирных масел маски примерял
Закатный ветер — слипшиеся маски
Цветочных мумий. Вечный маргинал,
Закат заходит к нам по-фортинбрасски:
Когда уже всё кончено. И дом
Нас принимает за других. Люблю я,
Когда, необъясним и невесом,
Он выбирает форму поцелуя.
*
* *
На Шведенштрассе лёжа на матрасе
Тебе ль гадать по внутренностям снов
И по полёту слов без всякой связи,
Пока ты гераклически здоров
И можешь чистить авгиеву душу,
Потом зайти в кафе в соседний дом,
Её туда заманивая вчуже,
Чтоб разобрать узоры языком
На покрывале Майи. А бокалы
С шипучею берлинскою водой
Вам втихомолку подают сигналы:
Зелёный — начинай, а красный — стой.
Приятель — по негласному намёку —
Бокал зелёный деве подаёт…
И значит, ей не будет одиноко.
А может быть, совсем наоборот,
С малиновой бокал опустошая,
Она тем самым говорит ему:
«К себе я прикасаться запрещаю,
Я никогда тебя не обниму».
Подсохшею начинкой содрогаясь,
Испарину рептильную сглотнув,
Твой взгляд уже не заземляет хаос,
Но выдувает мир, как стеклодув.
Приноровись и всклянь, душа, наследуй
Всё то, что исчезает, ускользнёт,
Заядлый воздух, запах речи этой,
Невольно проступившей через рот.