Опубликовано в журнале СловоWord, номер 80, 2013
Маленькая повесть о больших чувствах
В школе её с первого класса звали Гориллой. Невысокая, с кривыми ногами и обезьяньей походкой, с длинными руками, она выделялась среди своих сверстников. К тому же, чем старше она становилась, то всё сильнее покрывалась волосами. У неё никогда не было подруг, а мальчишки попросту издевались над ней, пока она не стала давать им отпор. После этого с ней никто старался не связываться, и подшучивали издали. Держалась она в стороне, чувствуя к себе неприязнь окружающих. Замкнутость и недоверие ко всем испытывала она всегда, но ненависти не было. Она с детства принимала свои физические недостатки как какое-то наказание, посланное на неё. Тем более что мать, бывая пьяной, плакала над ней: «За что так тебя Бог обидел, за что наказал? Что я такого сделала не так в своей жизни?»
Отца у Гориллы не было. По здравому рассуждению, он, конечно, должен был быть, но о нём мать никогда не упоминала, да, наверное, и сама не помнила, с кем пьяной сотворила дочь. Работала она в котельной и, подвыпив, шутила, что орангутангов там не было.
Горилла училась средне, но, закончив школу, поступила в лесотехническую академию. Председатель приёмной комиссии, увидев её, чуть не поперхнулся, но быстро нашёлся, сказав: «Лешачихи нам в лес нужны». Так впервые было названо новое имя Гориллы. После, когда она уже работала лесником, любой впервые её увидевший человек внутри себя её так и называл.
По окончании академии в лесничестве ей дали самый дальний участок, который все избегали. Во-первых, добраться туда можно было только на вертолёте, верхом на лошади по тайге добираться целую неделю не всякий захочет. Во-вторых, участок прилегал к территории староверов, а те чужаков не жаловали, особенно охотников и рыбаков. А каждый лесник это, в первую очередь, охотник. Лешачиху устраивала её новая должность и жизнь. Староверы, увидев её впервые, говорили между собой: «Ишь, как её Бог-то отметил, неча нам, людям, обижать её». И относились к ней доброжелательно, не трогали её капканы и ловушки, и даже давали советы, где и как лучше промышлять.
Лешачиха стала жить почти безвыездно в тайге. Два-три раза в год за ней прилетал вертолёт, она сдавала отчёты в лесничество, пушнину – заготовителям, получала жалованье, закупала необходимые товары и провиант, и её снова забрасывали в тайгу. Она сделалась настоящей таёжницей, физически сильной, бесстрашной и с крепкими нервами. Не раз ей приходилось в одиночку схватываться с медведями, и только собаки помогали избежать верной смерти. Она полюбила тайгу, не замечала гнуса и других неудобств. В тайге человек или принимается ею или изгоняется. Лешачиху тайга приняла сразу.
В тайге всё живёт, подчиняясь единому разуму. Звери, птицы понимают друг друга, помогают избавиться от чужака. О нём расскажут птицы, белки, а уж о самом страшном враге тайги – пожаре, она сама предупредит всех взволнованным биополем, и всё живое кинется в спасительную сторону. Лешачиха принимала сразу такой сигнал и сообщала по рации пожарным МЧС. Уже несколько очагов были ликвидированы с её помощью. Подружилась Лешачиха и с обитателями тайги. У неё в домике жили белки, бурундуки, вокруг всегда было много птиц, приходила лосиха, которую Лешачиха освободила из-под упавшего дерева. Лосиха нежно слизывала у неё с ладони соль шершавым языком, касаясь рук мягкими огромными губами. Собаки не трогали многочисленных друзей Лешачихи и только отгоняли её врага, медведицу, которую она назвала Курвой.
Курва
Это была хитрая, коварная и наглая зверюга. Медведицы живут в тайге в основном на участках самца, и только самые сильные из них имеют свою территорию, которую отстаивают даже от самцов.
Медведи-самцы терпят на своём участке свою самку с детёнышами. В урожайный год осенью, бывает, они вместе мирно пасутся на ягодниках, запасая жир на зиму, и даже иногда залегают в одну берлогу. Медведь отмечает границы своего участка и выгоняет забредшего к нему чужака. Чужую самку он может даже убить, но свою терпит, правда та старается не попадаться ему на пути, если тот не в духе.
Курва жила на участке самца. При первом же обходе Лешачиха познакомилась с ним. Рамзес, собака Лешачихи, бежавший впереди, вдруг остановился и стал тревожно обнюхивать большую пихту у комля. На дереве, на высоте двух метров, была отметина, содранная лапой медведя кора. Глубокие порезы когтями заплыли свежей пихтовой смолой. К стволу прилипли кусочки грубой буроватой шерсти. Рамзес взлаял злым голосом, шерсть на его загривке встала дыбом , и он кинулся в сторону от тропки. Лешачиха, взяв наизготовку карабин, пошла за ним. Пройдя метров сто, она увидела среди кустов голубицы большого медведя и лающего на него Рамзеса. Медведь, не обращая внимания на собаку, уставился маленькими глазками на Лешачиху.
«Я не убийца, – мысленно произнесла та, – Я тоже живу здесь и хочу мира. Я не помешаю тебе, а ты мне, в тайге места хватит всем. Нам нечего делить».
Медведь как бы прислушивался к её словам, наклонив огромную лохматую голову, а потом повернулся и медленно побрёл в гору. Собака, не переставая лаять, смотрела на хозяйку, ожидая от неё приказа. «Пойдём, Рамзес, он нас не трогает, а мы – его». Собака нехотя двинулась за ней.
А потом к избушке Лешачихи пришла Курва. Она подкралась, когда Рамзеса не было рядом, и долго наблюдала с пригорка за Лешачихой. Курва сразу учуяла, что это самка, и в её зверином сознании пробудилась к ней ревность. Она не понимала, почему её самец не изгнал чужую самку со своего участка. К тому же запах Курве говорил, что чужая самка не имеет детёнышей и хочет самца. Прибежавший Рамзес спугнул медведицу, и та ушла.
Но с того времени она часто следила за Лешачихой, а однажды, когда той не было дома, сорвала дверь и разворотила стену избушки. Разбросала продукты, разорвала мешки, перемешав их содержимое с землёй. Вернувшись, Лешачиха, увидев погром, озлилась на Курву и погрозилась пристрелить её. Всё лето ей пришлось заниматься ремонтом и строительством. Она срубила себе баньку в ручье, прирубила к домику кладовку и сделала прочный лабаз. Теперь она обезопасила себя от погромов.
А разозлённая Курва подралась с чужим самцом и до самой зимы зализывала, залечивала раны. Но уже весной она пришла к домику Лешачихи, чтобы проверить, там ли соперница.
Но её встретил Рамзес и ещё две молодых собаки. Они посадили медведицу на её лохматый зад и не давали ей сосредоточиться, носясь вокруг, а та только огрызалась, махая бесполезно лапами. Лешачиха стояла с карабином и смотрела ей прямо в глаза. Ярость и ненависть излучали они. И тогда женщина поняла, что медведица её попросту ревнует. Впервые Лешачиха испытала чувство женского превосходства над соперницей.
«Хоть эта меня приревновала» – с горечью подумала она. Наверное, по этой причине и отпустила Курву живой. И та, посрамлённая, кинулась бежать в тайгу, где её дожидались двое медвежат. Больше к избушке медведица не приходила.
Матрена
Раза два пришлось Лешачихе бывать в деревне староверов. После погрома, что нанесла ей Курва, она ходила к ним купить продукты, староверы посочувствовали ей и продали куль муки и другие нужные товары. Они же дали вьючную лошадь и отправили с ней свою женщину-возчика. Её звали Матрёна, она была одних лет с Лешачихой и уже имела четверых детей. Была она крепкой, ладной, с добрыми и ясными глазами.
Очень любознательная, она расспрашивала Лешачиху о жизни «мира»:
«А неужто сейчас девки голые по улицам шастают и живут со всеми мужиками»?
«Не совсем так, но, похоже» – отвечала Лешачиха.
«Господи, грех-то какой, антихрист, знать, управляет ими».
«Да и не только женщинами, мужской род стал ещё отвратительнее женского. Иной раз веришь, что сохранят себя только такие, как вы, живущие в природе».
«У нас тоже многое меняется. Надысь приезжали из Канады русские старой веры. Так они к «миру» всё сильнее прибиваются. Вот и хотели перенять у нас крепость веры».
Уехала Матрена, а жизнь у Лешачихи текла по уже пробитому руслу. Незнакомому с таёжной жизнью человеку думается, что жизнь в тайге – сплошное созерцание и сплошные приключения. На самом деле, это – обыденный труд. Лето и осень – подготовка к длительной и суровой зиме. Заготовка дров, мяса, рыбы, ягод и прочего, необходимого для выживания, отнимает много времени и сил. За работой Лешачиха не заметила, как пролетели лето и осень. Уже ярые заморозки по утрам схватывали ледком лужи и твёрдой коркой облетевшие мокрые побуревшие листья. Попискивающие бурундуки спрятались в свои зимние норы, приготовились ко сну медведи, накопившие под мохнатой шкурой большой слой жира, они ждали только большого снегопада, который спрячет их следы до берлоги. Вся тайга замерла в ожидании этого снегопада.
Матрёна жила с мужем, как живут почти все женщины в старообрядческих семьях, полностью доверяя и подчиняясь ему как главе семьи. Муж у неё был спокойный, немножко с ленцой, рослый и красивый мужчина. Большая рыжеватая борода, безмятежные сонные глаза, крепкие и ласковые руки. Матрёна любила его и даже не задумывалась, как это можно сравнивать своего мужа с другими мужчинами. Он для неё был всё: муж, подруга, родители, она не представляла себе жизни без него.
Но в последнее время она как женщина почувствовала в нём что-то пугающее её, чужое для них обоих. Однажды она увидела, как муж, оглядываясь и сторожась, прокрался в баню, стоявшую у самого леса, а через какое-то время из леса туда прошмыгнула женская фигура. Ещё ничего не понимающая Матрёна подошла к бане и заглянула в оконце. Её муж и вдова Анисья бесстыдно совокуплялись. Волна брезгливости, стыда, горечи обдала её и, оттолкнув от оконца, понесла домой. Дома машинально Матрёна собрала небольшой узелок и, ничего и никого не замечая, бросилась в тайгу.
Обида и какая-то тоска душили её, давили камнем грудь, сжимали сердце и застревали где-то в горле. Она бежала, не понимая куда и зачем, её гнал испуг, испуг за мужа, который совершил грех , к которому она причисляла и себя как его жену. Она упала на бурые листья и, раскидывая их руками, разрыдалась. Она чувствовала себя обманутой в самом главном, её вера в мужа и Бога, который дал ей его, пошатнулась.
Приближался вечер, небо затягивалось чёрными снеговыми тучами. Матрёна огляделась, припоминая места, где она находится. Вспомнила, что здесь она проезжала с пришлой женщиной-лесником, и что до её избушки часа полтора ходьбы. Она решила дойти до Лешачихи и остановиться пока у неё.
В деревне староверов – переполох, почти все ищут в тайге Матрёну, но выпавший снег скрыл все следы. Несколько дней люди прочёсывали окрестности, стреляли, кричали, но бесполезно. Муж Матрёны сходил к кордону лесника, встретил на полпути Лешачиху и спросил о жене. Но та, помня наказ Матрёны, сказала, что не видела её.
В деревне решили, что Матрёну задрал медведь – такие случаи бывали, и поиски прекратили. Сама Матрёна слегла, видимо сказались нервное потрясение и холод. Лешачиха ухаживала за больной терпеливо и со знанием, и вскоре та стала поправляться.
А зима вступала в свои права. Снегу всё прибавлялось и прибавлялось, а потом ударили первые морозы. Они прижали рыхлый снег и переодели всех зверей в новые шубки. Лиса, щеголяя в новом наряде, неслась по снегу за белым, кидающимся из стороны в сторону, зайцем. Белки сменили рыжие шубки на голубые. Красавцы- соболя в новых выходных нарядах вышли на охоту. А на охоту за зверьками вышли охотники-люди. Лешачиха тоже вышла за соболем. Собаки неслись по свежему следу, загоняли соболя или белку на дерево, и охотнице оставалось только метким выстрелом сбить их с ветки. Весь день в ходьбе по снегу, а вечером в избушке надо было ободрать зверьков и выставить их шкурки на просушку. Почти выздоровевшая Матрёна помогала.
Охотничий сезон на пушного зверя с собаками недолог, уже в ноябре собаки тонули в снегу, а переходной соболь откочёвал дальше. К этому времени охотница выходила раз или два в неделю на обход капканов. Стало больше свободного времени, и женщины проводили его в разговорах. Матрёна задавала много вопросов и Лешачиха терпеливо ей объясняла всё, что знала сама. За эти долгие зимние вечера женщины очень сдружились. Матрёну в Лешачихе восхищал ум, её обширные познания. Сама она была, как ребёнок, у которого мозг заполнен информацией недостаточно, и поэтому она его жадно заполняла. Лешачиха впервые встретила человека, который не презирал её за уродство, а считал равной себе и даже выше по интеллекту. Благодарность и признательность к Матрёне рождали в ней новые чувства. Впервые она обрела подругу, сестру, мать.
Женщины встречали Новый год. Для Матрёны это был новый праздник. Староверы Новый год не празднуют, считая это бесовским занятием. Она с любопытством смотрела, как Лешачиха украшает ёлку игрушками. Впервые у них разговор зашёл о Боге. Лешачиха, как многие современные люди, верила в Бога по-своему. Для неё это был некий космический Разум, управляющий миром.
«Бог это Природа, – говорила она Матрёне. – Люди, живущие в Природе, живут в Боге, потому-то они чище тех, кто живёт вне НЕЁ».
«Нет, наши старики учат, что природу, землю, людей создал Бог и всё вокруг творение Божье».
Они не спорили, просто каждая осталась при своём мнении, которое не навязывалось другой. Лешачиха всё больше и больше привязывалась к Матрёне. Она чувствовала себя перед ней подростком. В Матрёне была женская мудрость, сохранившаяся с давнейших времён. Эта мудрость стояла выше всех знаний Лешачихи. Лешачиха любила слушать, как Матрёна тихо поёт то ли старинные песни, то ли молитвы. Держа её руку в своей руке, прижавшись щекой к её плечу, она испытывала нежность и благодарность к человеку, понявшему её.
Приближалась весна, день прибывал и тайга начала просыпаться. Пригревавшее днём солнце притаивало снег, а утром он становился настом, по которому забегали самцы в поисках самок. Красивый огненно-рыжий лисовин крутился около пенька, на котором пробегавшая лиса оставила отметину. Он с жадностью втягивал носом её запах. На сосне, по раскидистой ветке, прыгали два самца белки , воинственно задрав пушистые хвосты, стараясь привлечь внимание самки. Краснобровый красавец рябчик насвистывал свои любовные песни для незаметной курочки, бегающей по насту.
Матрёна с Лешачихой топили баню. Натаскали воды, распарили веники, раскалили каменку. Потом в пару хлестали друг друга вениками, весело повизгивая. Лешачиха тёрла спину Матрёне намыленной мочалкой. Она стояла сзади, над согнувшей спину Матрёной, та покачивалась в такт её движениям и своими ягодицами прижималась к лобку Лешачихи. Словно жар полыхнул по всему телу Лешачихи и скопился где-то в низу живота. Она обхватила одной рукой Матрёну под груди, закрыла глаза и, закусив губы, вжималась лобком в её мягкий зад, пока не почувствовала какое-то облегчение и пустоту внутри себя. Она поняла, что произошло, это поняла и Матрёна. Она вырвалась из рук Лешачихи и, ополаскивая себя водой, говорила: «Господи, грех-то какой». Потом, накинув на себя одежду, убежала в дом. Опустошённая Лешачиха ещё долго сидела в бане, с ожесточением натирая себя мочалкой. Когда она пришла в дом, то увидела, что Матрёна стоит на коленях и молится. А потом был разговор.
«Прости меня, это моя вина, что я ввела тебя в соблазн, – говорила Матрёна, – старики говорят, что самый страшный грех это ввести в соблазн своего ближнего. После того ему лучше утопиться».
«Не виновата ты ни в чём, это на меня блажь нашла, не вытерпела я…»
«Через меня пришло всё, вот и мужу моему грех через меня пришёл, наверное я что-то не так делала, раз он к другой пошёл».
«И с мужем нет твоей вины, мужики они все кобели».
«Нет, нет, моя вина, мой грех, и мне надо вернуться к нему, и молить, чтобы он и Бог простили меня».
После той бани что-то разделило подруг. Матрёна стала молчаливой и подолгу молилась, а Лешачиха днями пропадала в тайге. По первым проталинам Матрёна собралась домой. Она держала Лешачиху за руку и молчала, все слова были давно сказаны. Поцеловавшись на прощание, Матрёна ушла.
Гришка
Гришка был паскудником. В природе это падальщики, живущие за счёт других. Среди людей их становится всё больше, они живучие и приспосабливаются к обстоятельствам мгновенно. Такие люди не пойдут на дуэль за поруганную честь с открытой грудью, но нанесут свой удар в спину. Не зря его иногда называли Шакалом. Какой породы или национальности, он и сам не знал. В нём текла кровь татар, чувашей, русских, украинцев. Одним словом, нация за таких людей не отвечает. Родился он на Урале от татарки, несколько раз был женат, бегал от алиментов по всей Сибири, нигде долго не задерживаясь. Из себя видный мужик: чёрный волос, шалые, с томной поволокой глаза, прямой нос и вечно презрительно кривящиеся губы. С женщинами Гришка умел ладить. Он брал от них все, что ему было нужно, а когда видел, что они хотят что-то взять взамен от него, то просто исчезал. «На каждого мужика приходится десять баб, я должен управиться со своими» – говорил он.
Он переезжал с места на место, благо Сибирь большая. Кроме женщин, у него была ещё одна страсть – охота. Как в охоте на женщин, так и в охоте на зверей Гришка вёл себя паскудно. Он приходил на чужой участок, бессовестным образом обворовывал хозяев и исчезал. Так он добрался до мест, где охотились староверы. Вот здесь-то его и ждало возмездие.
Идя по набитой лосями тропе на солонец, он наткнулся на самострел. Ему повезло, наверное, это было для него только предупреждением – пуля, пробив мякоть руки у предплечья, не задев кость, чиркнула по груди, разорвав кожу и мышцы. Кое-как перебинтовав себя, Гришка, сверившись с картой, решил идти до кордона лесника, где надеялся отлежаться. За несколько часов ходьбы он потерял много крови, ослаб, перед глазами мелькали круги, тело налилось тяжестью. Раза два он терял сознание, падал в снег, который своим холодом приводил его в чувство. Только страх за свою жизнь гнал Гришку к спасительному жилью.
Лешачиха, подходя к избушке, интуитивно почувствовала, что там кто-то есть. Потом залаял Рамзес, учуяв запах чужого человека. Открывая дверь, она думала, что увидит кого-нибудь из староверов, но увидела лежащего на полу незнакомого человека. Поняв, что он без сознания, она перевернула его на спину и осмотрела. Рана была не опасная, но незнакомец потерял много крови. Лешачиха раздела его, промыла рану марганцовкой, перебинтовала и уложила в постель.
Потом, растопив печь, перестирала всю одежду раненого, повесила её сушиться. Закончив все дела, села около спящего и стала его рассматривать. Он был чертовски хорош собой. Болезненная гримаса обиженного ребёнка не портила его лица.
Он спал целые сутки. Очнувшись, Гришка осматривался, не понимая, где он и что с ним. Слабость по всему телу передалась и сознанию, он никак не мог вспомнить, как попал сюда. У плиты возилась какая-то женщина.
«Ё-моё, какая уродина, или снежный человек, или лешачиха. Ведь не советовали мне к староверам соваться, мол, они на пень молятся, и всякая чертовщина у них водится» – подумал он.
Женщина, заметив, что Гришка очнулся, подошла к нему, неся в кружке какое-то пойло.
«Где я?» – спросил Гришка.
«На кордоне лесника, у меня значит. На вот, выпей, слабый ты очень».
«Значит ты лесник».
«Да, ты пей, это травы, тебе сейчас надо восстанавливать силы, много крови из тебя вышло. И где это тебя подстрелили?»
«На самострел напоролся» – вспомнил Гришка.
«Не повезло, значит, сейчас я тебя кормить буду бульоном из глухаря».
Поев, Гришка снова уснул. Проснувшись после, он чувствовал себя намного лучше. Лешачиха, как он назвал про себя женщину-лесника, накормив его, предложила сменить повязку. Он только сейчас обнаружил, что лежит совершенно голый. Сменив повязку, Лешачиха мокрым полотенцем смыла выступившую кровь и протёрла его всего. Она не стеснялась наготы, трогая руками самые интимные части его тела.
«Животное» – подумал тот.
Больше недели Лешачиха не давала вставать Гришке с постели, даже хотела помогать ему оправляться в посудину, но тот воспротивился. Лешачихе нравилось ухаживать за раненым, его болезнь давала ей право распоряжаться им, как своей собственностью. Гришка уже чувствовал себя почти здоровым, рана зарубцевалась, а она всё обходилась с ним, как с тяжелобольным. Меняла повязку, помогала повернуться, протирала его тело мокрым полотенцем. А ещё взяла в привычку лежать у него в ногах. Иногда он просыпался от тяжести обнимавшей его, как ребёнка, руки Лешачихи.
Восстанавливались силы, Лешачиха старалась накормить Гришку самым вкусным, что могла достать в тайге. Она умудрилась за день обернуться до деревни староверов и принесла банку сметаны, масло, мёд, домашнюю колбасу. Поила его с ложки рыбьим жиром.
«Как сыр в масле, нет, не зря она так старается» – думал Гришка.
Однажды ночью он в темноте и спросонок, нащупав рядом женское тело, опустошился в него. Утром Лешачиха носилась по дому, как на крыльях, настряпала для Гришки блинчиков с мёдом, старалась предупредить любое его желание. Она с любовью и нежностью смотрела на него, а Гришка в душе смеялся над её глупыми и неумелыми попытками понравиться ему. С той ночи так и повелось. Сделав своё дело, Гришка отворачивался от Лешачихи, а та лежала у него в ногах, переполненная любовью, поглаживая их и целуя. Когда Гришке это надоедало, он спихивал её ногой на пол.
Окреп Гришка и поправился, надоело лежать в избушке. Он стал ходить на лыжах проверять капканы Лешачихи. Та совсем забросила охоту, и Гришка решил выправить это дело. Соболя было много и шёл он в капканы охотно. Пушнины всё прибавлялось, Гришка был доволен, говорил Лешачихе, что весной сдаст пушнину. А потом поедет за границу на море, «где золотые пляжи и женщины красивы, как цветы».
Лешачиха слушала его с обожанием и наслаждалась каждой их совместной минутой. Она хотела только одного и с надеждой ждала этого. И вот она почувствовала и поняла, что в ней зародилась новая жизнь. Поняв это, она сразу изменилась. Гришка стал ей безразличен и даже противен. Она смотрела на него с брезгливостью, как когда-то он на неё. К себе она его больше не подпускала и спихивала ногой с постели, если он приходил к ней.
В тайгу пришла новая весна. Снег растаял, ручьи, переполнившись, в свою очередь переполнили таёжные речки, и те ринулись, неся свою мутную воду, в Ангару. Поднимавшаяся вода с треском ломала ледяной панцирь. Могучая таёжная красавица понесла его осколки к Енисею.
В это время Лешачиха провожала Гришку. Тот уходил к своей мечте, «золотым пляжам и женщинам-цветам». Они оба расстались без сожаления. Кажется, впервые Гришка отдал женщине то, чего та хотела.
Лешачиха стояла около ручья, прижав руку к животу, и смотрела на рождавшуюся вновь природу. Проснувшаяся от спячки медведица Курва с двумя медвежатами лакомилась по ручью сочной черемшой. Она учуяла знакомый запах ненавистной самки, но он был другим. Теперь это был запах самки, ждущей детёныша. Курва беззлобно хрюкнула своим медвежатам и повела их вниз по ручью.
Красноярский край, г. Назарово