Беспечное путешествие с группой «Волосы»
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 80, 2013
В 1975-м году в Доме культуры ВДНХ прошла легендарная выставка, в которой приняли участие 145 художников-нонконформистов. 35 лет спустя кураторы Третьяковской галереи Кирилл Светляков и Кирилл Алексеев фрагментарно восстановили ее экспозицию.
В сентябре 1975-го года едва ли кто-либо другой вызвал больше замешательства одним своим присутствием на выставке в ДК ВДНХ, чем художники группы «Волосы». Ради исторической справедливости их имена стоит восстановить в памяти: Офелия (Светлана Барабаш, 1949 – 1991); Манго (Константин Оськин-Двойрис, 1953); Лютик (Сергей Большаков, 1955); Стрелец (Игорь Каменев, 1955); Шмель (Любовь Чупрасова, 1955); Денделайн — Лой (Елена Губарева, 1959); Лайми (Алексей Фрумкин, 1958); Шаман (Игорь Дегтярюк, 1952); Чикаго (Андрей Тюфякин, 1955) Диверсант (Юрий Попов, 1954 – 1999).
Если верить недоумению посетителей выставки, участники группы «Волосы» казались зрителям одушевленным экспонатом. Очаровательная особа с глазами енота, уткнувшись в рукоделие на полу, откликалась в гробовой тишине на шепот – «Офелия» — и смотрела с выражением Веры Засулич перед выстрелом в генерала Трепова. В шелковом балахоне со старинной вышивкой пейзажа Великой Китайской стены на спине и с цитатой председателя Мао на противогазной сумке, расшитой бисером, она действительно мало походила на присутствующих. Ее юных соратников в одеяниях, вдохновленных магическими предметами Мадленской культуры палеолита, зрители разглядывали так, словно застали их падение с Луны. Но и сами молодые авторы экспозиции — и воздушный, как мираж, Лайми, и необъяснимый, словно тропическая птица, залетевшая случайно в зал, Лютик — тоже смотрели на зрителей с недоумением. Группа «Волосы» не была ни выставочным выкрутасом, ни художественной условностью, ни даже творческим союзом. На самом деле это была живая и безымянная коммуна хиппи со своим художественным скарбом.
Вопреки расхожим мнениям обывателей, хиппи той поры не пытались ни развлечь себя, ни удивить публику, ни переделать мир. Они отказывались участвовать во всеобщем балагане человечества, чтобы найти в себе и сохранить исходную точку человечности. От стремления к истокам и первозданности, их облик, образ и уклад жизни невольно заимствовали немало если не из Эдема, то из верхнего палеолита. В своем толковании человеческой природы они уподоблялись Пико де ла Мирандола и флорентийцам неоплатонической школа Фисино Марсилио. Для теоретика контркультуры Светы «Офелии» Барабаш и для ее единомышленников изобразительное искусство не было ремеслом. Оно служило образом жизни, в которой границы между художником и произведением были стерты. Даже в нездешнем облике этих отступников общества было больше неподдельности, чем в извечной уверенности обывателя, что жизнь дана ради обретения своего приземленного благополучия.
Офелию, выпускницу факультета журналистики МГУ, отстраненную от защиты диплома за ее роль в пацифистской демонстрации хиппи на Манежной площади 1 июня 1971 года, замешательство зрителей не смущало. Она считала себя и себе подобных обязанными воплощать воображение в повседневной жизни так, словно этому ничто не препятствует. Слияние искусства и быта, к которому авангардные течения начала 20-го века стремились декларативно, осуществлялось группой «Волосы» практически. А их флаг, снятый с экспозиции выставки, был реальным предметом обихода, который еще прежде выставки повидал виды над бивуаками хиппи в Крыму. Дважды конфискованный на выставке флаг хиппи был скроен не ради шутки над средствами выражения, а чтобы не терять ориентиры из виду в крымских ущельях. Если в эстетическом решении флага и скрывалась ирония, она была обращена лишь к голодным чайкам. Когда Офелию спрашивали о происхождении названия группы, она отвечала вовсе не то, что предполагал услышать собеседник: «Пока вы рассуждаете о природе искусства, вы бросаетесь словами. А мы — сидим на берегу и слушаем как растут волосы».
Подмена глубины мысли терминологическим обскурантизмом не вдохновляла хиппи. Семиотика была для группы «Волосы» дамскими фижмами для нового платья короля. Все рассуждения о «значимом» и
«значителе» были для Офелии хромы на глиняную ногу ложной предпосылки. Потому что вся эта лукавая мудрость вытекала лишь только из поверхностного наблюдения Соссюра о том, что слово не имеет ничего общего с предметом. И Офелия всегда была готова возразить, что имеет. Ведь форма и сочетания букв напоминают об опыте знакомства с предметом при усвоении слова. А осмысление искусства с ложных предпосылок не наполняет его содержанием. Поэтому из прямолинейной аллегории бабочки, летящей на огонь в картине Офелии «Вопрос чести», можно было извлечь больше абстрактной эстетики, чем рассудочной иронии.
Художественные интересы группы «Волосы» были далеки от своего времени. Пока течение истории несло искусство в будущее с одной мели толкования на другую, группу «Волосы» вдохновляли истоки изображения в магических ритуалах палеолита. От того, что умственное значение наскальных рисунков было забыто вместе с ледниковьем, эстетическая глубина их содержания становилась лишь наглядней. Подобно авторам пещерных галерей Grotte de Lascaux хиппи чувствовали себя ловцами духа предмета.
Такие вольности во взгляде на искусство государство не поощряло. Если независимые художники не вызывали симпатии у чиновников, то отступники общества нравились им еще меньше. В результате, Юра «Диверсант» не принимал участие в спорах на открытии выставки лишь потому, что был помещен накануне в психиатрическую больницу. А вскоре после закрытия Игорь «Шаман», гитарист-виртуоз «Второго Дыхания», названный с легкой руки Алексея Козлова «русским Джимми Хендриксом», был арестован. Предварительно, в интервью Newsweek он признался московскому корреспонденту Альфреду Френдли, что ожидает любой провокации. Но вряд ли догадывался, как скоро во время обыска слуги народа невозмутимо положат ему в пианино свой предлог для обвинения и наказания. Этим последствия выставки в ДК ВДНХ для группы «Волосы» не ограничились. Спустя неделю после закрытия Лайми был помещен в психиатрическую больницу № 4, «Ганушкино», Чикаго — в п/б № 8, «Соловьевку», а Денделайн получила курс сульфазиновых шоков в п/б № 15. Хотя в моей памяти не сохранилось, где коротал следующие месяцы заточения Манго, подробности из жизни группы «Волосы» мне известны не понаслышке.
Офелия была моим близким другом и нередко – соавтором. Если я не выставлял с ней в ДК ВДНХ своих картин, то лишь потому, что непредвиденные обстоятельства в организационный период выставки задержали меня в путешествии автостопом. Насмотревшись в день открытия на эпопею демаршей вокруг изъятия картин, мы окончательно укрепились в замысле выставить свои работы независимым образом 27-го сентября на пустыре улицы Гарибальди. Эту выставку — «Небесные Знаки» — Дима Махашвили, Андрей Виноградский и ваш покорный слуга готовили третий месяц. Картины были предварительно спрятаны в помещении на пустыре, и мы наивно полагали, что ничто уже не может помешать появлению экспозиции из 40 работ. Но заблаговременно 24-го сентября сотрудники госбезопасности задержали будущих участников и потратили битый день, пытаясь убедить отказаться от своего замысла. Затем меня попросту посадили под домашний арест, а потом доставили в «Соловьевку», п/б № 8. Когда зимой меня выпустили, в коммуне оставалось 8 человек.
После выхода статьи о группе «Волосы» в декабрьском номере Newsweek всех упомянутых стали вызывать на беседы в КГБ, и мы сочли за благоразумие скрыться. В те времена над Коктебелем еще стоял дом безногого покровителя художников Юрия Киселева, дом, который слуги народа сожгли в 1984-м. В декабре 1975 года за его наспех сложенными стенами коммуна Офелии укрывалась от государственной немилости. Три зимних месяца между гребнем Кучук-Енышар и подножием Кара-Дага мы чувствовали, почему на этом месте вдали от верхнеюрского побережья Европы, в теплых водах Тетиса, средиземного океана, описанного у Зюсса, кое-где проступали мезозойские острова и атоллы. И пока зимними ночами на ледяном ветру мы дули в деревянные флейты, над нами без хитростей Дедала и без помощи фессалийских чар, на тяге лягушачьих помыслов к совершенству, парили белозубые предшественницы птиц, и летающие ящеры изредка взбалтывали тишину острием несгораемых на солнце холодных крыльев.
К концу 1976-го года коммуна Офелии распалась. Дальнейшая судьба участников группы «Волосы» складывалась самым различным образом. Лайми, изощренный в акварели автор психоделических миниатюр, не пожелал в очередной раз отправляться в «Ганушкино» и выехал в апреле 1976-го в США. Там он закончил семинарию Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, принял сан в 1981-м году и служит по сей день в православном приходе на Аляске. Виртуоз и пионер рока в СССР, Шаман, в 1979-м году вновь играл у Алексея Козлова в «Арсенале», в дальнейшем работал журналистом на Гостелерадио СССР и ныне сотрудничает в СМИ. Неутомимый маньерист, Стрелец, в 1978 году вступил в секцию живописи МОПХГ и регулярно выставляется с тех пор. «Лютик» — Сергей Большаков, автор четырех психоделических акварелей в экспозиции выставки 1975-го года, посвятил много лет фотографии. Свой опыт фотографа, мышление экспериментатора и художественный взгляд на жизнь он со временем применил в сфере компьютерной графики и стал ведущим специалистом в этой области. Монументальный революционер духа, Юра «Диверсант», оставался организатором многолюдных мероприятий контркультуры и завсегдатаем психиатрических больниц. Традиция хиппи проводить встречи 1 июня в Царицыно восходит к его инициативе художественной выставки, разогнанной милицией в царицынских руинах в 1982 году. В 1983-м году он совместно с анархистом Сергеем Троянским организовал пацифистское объединение «Свободная Инициатива». За эту деятельность он дважды оказывался за решеткой и освобождался под давлением западной общественности. Дата его смерти мне неизвестна.
Со времен коммуны Офелия нередко принимала участие и в моих рискованных начинаниях. Но не все художественные замыслы благополучно осуществлялись. Так, для художественной акции, названной
«Жертвоприношение Мифа», в мае 1979 года Офелия вместе со мною и Мишей Островским приготовила отливки со слепков своей ветреной головы и изящных конечностей. Наши гипсовые копии собственной бренности мы предполагали выставить в корзинах на обозрение на Лобном Месте, которое исторически никогда не служило эшафотом, а было в прошлом символом власти и праведного суда. Накануне акции я очутился на Лубянке, где майор КГБ Цопов смущал меня заверениями, что концепция будет интерпретироваться по статье 206 УК РСФСР о злостном хулиганстве, и что мне не сносить головы. Однако на следующий день, возможно из высших соображений казенной гуманности, художники были задержаны оперативными сотрудниками, и зрители напрасно дожидались нас у Лобного Места.
В 1981 году нравственный ландшафт Москвы был неприветлив для художественных вольностей. И все же из моей квартиры были удалены все признаки жилья, а опустевшее помещение было оборудовано под выставочную галерею. Выставка «Границы Рассудка» была открыта 23 февраля в день начала работы 26-го съезда КПСС. Одним из пяти авторов была Офелия. На этот раз наш расчет оказался верным, и в течение съезда никто не препятствовал доступу посетителей на выставку, где картины можно было рассматривать через ряды колючей проволоки, натянутой вдоль стен. Среди языческих страхов и обывательского оппортунизма в городе свежевыбритых чиновников такая экспозиция выглядела невероятной дерзостью. Не только вольная выставка, но даже ее посещение казались публике явлением, которое в границы рассудка никак не помещалось. И все же за девять дней на выставке побывали две с половиной тысячи зрителей. На десятый день доступ на выставку был блокирован слугами народа, а художники оказались под домашним арестом.
Когда весной 1982-го года я сочинял текст декларации Антиядерной Группы Доверия, Офелия была в числе первых, кто поставил свою подпись под этим документом, который стал -истоком пацифистского
движения в СССР и внес в язык понятие «общественная дипломатия». 5 августа того же года, через час после открытия художественной выставки АГД, приуроченной ко дню атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, доступ посетителей к экспозиции был закрыт КГБ. 88 работ оказались конфискованными. Среди них были три работы Офелии, три картины Максима Викторова, две – Димы Махашвили, остальные – мои. На следующий день я был арестован и помещен в 14-ю психиатрическую больницу. Через год меня выдворили из страны. Офелия трагически погибла весной 1991 года при невыясненных обстоятельствах. Вполне возможно, что ее скульптурный портрет по сей день хранится в архивах КГБ. Об этом мне напоминает сохранившийся протокол обыска со списком конфискованных работ выставки 1982-го года. Ни одна из них не была возвращена.
Египетский папирус времен Рамесидов 13-го века до РХ сообщает, что «зима пришла летом, месяца поменялись местами, часы спутаны». От того, что египетский год был на шесть часов короче астрономического, и до, и после 12-ой династии, Египет не успевал повернуться вокруг солнца за срок, отпущенный календарному году херихебами, следившими за сохранением традиций. Неточность в шесть часов накапливалась годами до ошибки в несколько месяцев и, наконец, меняла местами времена года. Подобным образом ошибка в толковании искусства, заметная Офелии 35 лет назад, давно остановила развитие художественного выражения. Сегодня мы живем в мире дутых величин и забытых эстетических ценностей. Легко предсказать, что до тех пор, пока искусство будет зависимым от рассудочных толкований, а художник — от новизны своих средств выражения, произведения будут лишены творческой индивидуальности, а от их титанической скуки будет ломить скулы.
Творческим методом Офелии было самовозгорание художественного взгляда на действительность. Иногда кажется, что, кроме исчезновения произведений и молчания истории, о таком взгляде на вещи уже ничто не напоминает в окружающем пространстве. Но стоят же вулканические столбы Кара-Дага перед плато Тепсень над Коктебелем, где когда-то слуги народа сожгли дом Киселева? Разве не там Света-Офелия еще раньше собирала выветренные из склона осколки индоевропейской шнуровой керамики пятитысячелетней давности? Там, среди каменной пустыни, на пыльном гребне у подножия Шайтан Кая, склеивая досарматскую жертвенную посуду, со значением на сонливом от солнца лице, Офелия казалась ангелом, посланным принять, наконец, у язычников жертву, которую проспали их небесные благодетели. Ее лицо, всегда подчиненное невесомости дыхания и взгляда, в самом деле, нездешним образом преображалось, когда она клала себе за щеку бусину с божками эламитов и, глядя сквозь закрытые веки на солнце, искала в наступающих на нее световых пятнах признаки высшей воли.