Иван III и евреи
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 80, 2013
Собиратель Руси, державный великий князь Иван Васильевич привечал в своём Отечестве и иудеев. Им было дозволено “торговлю чинить” и беспрепятственно колесить по городам и весям Московии. Повсюду можно было заприметить еврейские повозки, обтянутые парусиной. “Высокие, худощавые лошади нерусской породы, — живописал в историческом романе “Басурман” Иван Лажечников, — казавшиеся еще выше от огромных хомутин, испещренных медными полумесяцами, звездами и яблоками, давали знать о мере своего хода чудным строем побрякушек такого же металла. На передках сидели большею частью жиды… В тогдашнее время не было выгодной должности, которую не брали бы на себя потомки Иудины. Они мастерски управляли бичом и кадуцеем, головой и языком… Во Пскове, в Новгороде и Москве шныряли евреи-суконники, извозчики, толмачи, сектаторы и послы… В авангарде, из-под общипанного малахая и засаленного тулупа торчала, как флюгер, остроконечная бородка и развевались пейсики, опушенные морозом”.
И всё же великое княжение Ивана III стало злополучным для евреев на Руси. Ведь именно при нём восторжествовали воинствующая нетерпимость и решительное неприятие иудаизма и евреев. Словами “жид”, ”жидовин” стали называть “совратителей душевных”, испытывая перед ними суеверный страх. Это именно в годину Ивана Великого запылают “костры очищения” — аутодафе, в которых сожгут заживо в прах десятки так называемых “жидовствующих” — отступников от Христовой веры. Но произойдёт это уже на самом излёте его правления, а поначалу великий князь оказывал еретикам молчаливое покровительство и долго (десятилетиями) всё противился, медлил и никак не решался предать их казни…
Впрочем, медлительность, постепенность ощущалась и в других действиях Ивана Васильевича. Его вообще отличала природная осторожность, свойственная умам зрелым. Он, по словам Николая Карамзина, “не любил дерзкой отважности; ждал случая, избирал время; не быстро устремлялся к цели, но двигался к ней размеренными шагами, опасаясь равно и легкомысленной горячности и несправедливости”. Осмотрительность, проницательность, дальновидность в сочетании с широким кругозором соединялись в государе со стратегической масштабностью мышления. Историки называют его выдающимся стратегом, дипломатом, законодателем, и при этом — суровым прагматиком, чьими действиями руководило не романтическое вдохновение, а трезвый расчёт; не сердечные влечения, а работа ума. Считая себя преемником греческих императоров (Иван увековечил это преемство принятием византийского герба — двуглавого орла), он чтил православные обряды, знал таинственную магию ритуала.
Почитание святынь и монастырей уживалось в нём с неукротимым стремлением проводить в жизнь свой идеал благочестия, вступая порой в острые конфликты с высшей церковной иерархией (чего стоят, например, его настойчивые попытки отобрать вотчины у монастырей!). Исследователи говорят о своеобычности религиозного сознания Ивана, отмечая, с одной стороны, его истую приверженность православию, с другой, — интерес к усвоению элементов вероучения иных конфессий. При великокняжеском Дворе длительное время господствовал дух религиозной терпимости. При этом Иван Васильевич не жаловал католиков, видя в них особую опасность для православия, зато “покровительствовал в России и магометан, и самых евреев”. Историк Алексей Алексеев подчеркивает: “Ивану совершенно было чуждо предвзятое отношение к иудеям, которое господствовало в католических странах Европы”.
Более того, великий князь не гнушался пользоваться услугами иудеев и вести с ними важные для державы дела. Едва ли здесь может быть усмотрено юдофильство, особая приязнь государя к народу Израиля. Нет, Иван радел исключительно об интересах России и заскорузлыми национальными фобиями не страдал. “Полезных евреев” он зазывал к себе в Белокаменную, на государеву службу и жаловал по-царски.
Не знаем, ведал ли о том Иван Васильевич, но институт придворных евреев существовал в большинстве стран Европы и Азии. Он имел давнюю традицию и вел свое начало еще с книги Бытия, где рассказывалось об Иосифе – высоком сановнике при египетском фараоне. Впоследствии жизнеописания придворных евреев, сохранивших религию отцов и помогавших своим соплеменникам, вошли в книги Даниила и Эсфири, а также в апокрифическую книгу Товита. В Средние века правители некоторых мусульманских стран приглашали на службу еврейских врачей и финансистов, многие из которых играли выдающуюся роль в жизни этих стран: Хисдай Ибн Шафрут, Я’аков Ибн Джау, Шломо Ибн Я’иш и др. Особых высот достиг Самуил Ха-Нагид Ибн Негрелла, ставший визирем и главным полководцем Кордовского халифата. Можно назвать врача и дипломата кастильского короля Иосефа Ха-Наси Фарузиеля (XII век) и его племянника Шломо-Ибн Фарузиеля, члена королевского совета Кастилии Иосеф де Эсиха (XIV век). В Арагонском королевстве выдвинулся ряд представителей еврейского семейства де ла Кабальерия (2-я половина XIII века), Альконстантини, Абравалья. В Португалии были широко известны астролог Ибн-Яхья, сборщик пошлин Гдалия бен Шломо, государственный казначей Ицхак Абраванель.
Хотя придворных евреев на Руси XV века не находится, тем ценнее для нас “дружелюбная связь” между Иваном III и кафским (феодосийским) купцом-иудеем Хозей Кокосом. Кокос был одним из самых приметных торговцев Крыма. “Евреит сей мудр и в торговых делах и государственных. Вельми хитер. Сейчас он наиглавнейший из богатых купцов в Кафе”, – говорили о нем. Этот “евреит” вел дела с государем еще с начала 1470-х гг. Сохранилось государево послание: “Да Кокосу ему также говорити от великого князя, чтобы купил великому князю лалы и яхонты, да зерна жемчужные великие, да прислали бы к великому князю; а цену им князь велики за то заплатит, да сверх того ещо своим жалованием пожалует”. Монарх остался весьма довольным евреем, который, по его словам, вел честную игру не только в торговле, но и в делах тайных. Может быть, именно поэтому Кокосу было поручено передать хану Менгли-Гирею челобитную грамоту и уговорить его на союз с Московским государством. Так иудей стал важнейшим дипломатическим посредником между московским князем и крымским ханом.
При этом Кокос радел как о пользе Крымского ханства, так и о российских интересах. Он понимал, как важно для Ивана III заполучить надежного союзника на рубежах с Казанью, Ордой, Польшей и Литвой, как необходим ему союз с Крымом, а через него — и с турками: ведь ослабление распрей на сем пограничье решало важнейшую для Москвы задачу о вольнице Новгородской. Мечтал он и о сильной ханской власти на полуострове и о финансовых вливаниях в государственную казну, о союзе с султаном, о прекращении бесчисленных походов воинственных казанцев на Крым и о контактах со ставленником Москвы – Ордынским наследником престола царевичем Касимом.
В 1474 году государь поручил прибывшему в Крым русскому послу Никите Беклемешеву передать Кокосу поклон от великого князя и просьбу поспособствовать сближению сторон, обещая еврею в случае успеха “свое жалование”. Из документов видно: переписка между ними долгое время велась древнееврейскими буквами, что, как видно, доставляло царю немалые трудности с пониманием. Потому, наверное, иудею было приписано, чтобы впредь “он жидовским письмом грамоты бы не писал, а писал бы грамоты русским письмом или бессерменским”. Иван поручает также своему послу: “Да молвите Кокосу жидовину от великого князя… как еси наперед того нам служил и добра нашего смотрел, и ты бы и ныне служил нам, а мы аж даст Бог хотим тебя жаловати!”…
Кокос посылает к Ивану Васильевичу своего зятя Исупа, который после мучительно долгого пути достиг, наконец, Первопрестольной и предстал пред светлые государевы очи. Государь и бояре в горлатных шапках с удивлением взирали на басурманина в ермолке, с характерными пейсами.
Может статься, в великокняжеских палатах произошла такая сцена. Поклонился Исуп царю и пожелал удачи.
— Почему руки не целует и в ноги не падает?! Аль не ведает, как вести себя с государем?! – взъярился было Иван Васильевич.
— Не казни, государь, не положено им, — вступился за еврея дьяк. — Вера у них такая. Один государь у них – Бог, а остальные все равны перед ним. На смерть идут ради своей веры, не прогневайся, государь!
— Коль за веру на смерть идут, это похвально. Вера – дело серьезное! – миролюбиво отозвался великий князь.
— Пишет Кокос, что хан только союза с Москвой хочет крепкого. Позовешь его на войну с Казанью или с польским “крулем” Казимиром – с тобой будет. Мыслит Менгли-Гирей, что от дружбы той обоим государям только польза будет!..
Хозя проявил себя как преданный друг русских в самое тяжелое для Московии лихолетье. Так, в
Кокос всемерно содействовал русским купцам в Крыму, добивался для них привилегий от хана Менгли-Гирея. Нередко Хозя слал Ивану III знатные подарки: яхонты, жемчуга, сукно ипрское, бархаты и т.д.
Неоценима была роль Кокоса в освобождении русских пленных и, прежде всего, дьяка Федора Васильевича Курицына в 1487 году. Курицын насказал царю о помощи Хози и просил Ивана щедро отблагодарить еврея. Но Хозя Кокос так и не смог приехать в Москву. Дружба и сотрудничество еврейского купца и царя, продолжавшиеся всю их жизнь, так и не увенчались встречей.
Последней акцией помощи Хози Ивану III было возвращение православных святынь, захваченных Менгли-Гиреем в Киево-Печерском монастыре. Кокос выкупил тогда все награбленные ханом православные ценности и отправил в Москву. При этом Хозя и не ждал благодарности: воспитанный Торой в уважении к святым местам и святыням своей религии, он просто совершил акт восстановления справедливости по отношению к другой религии.
В 1502 году государь всея Руси Иван Васильевич торжествовал полную победу: крымский хан Менгли-Гирей полностью уничтожил Золотую Орду и стер с лица земли ее столицу Сарай. И в этом есть толика заслуги Кокоса.
Иван III вёл длительную переписку и с ещё одним жителем Кафы, которого считал евреем — с Гизольфи Заккарией (или Захарией). Тот писал великому князю в 1483 году о взятии турками своего родового замка на Таманском полуострове, просил принять его на государеву службу, на что получил обнадёживающий ответ: “Божию милостью, великий осподарь русския земли, Иван Васильевич… Захарие Евреянину… Писал нам еси… о том, чтобы у нас бытии. И ты бы к нам поехал. А будешь у нас, наше жалование к себе увидишь. А похочешь нам служити, и мы тебя жаловати хотим, не похочешь у нас бытии, а всхочешь от нас в свою землю поехати, и мы тебя отпустим добровольно, не издержав”. В посольских книгах Заккария аттестовался также “Захарья Жидовин”, причём великий князь трижды (!) приглашал его в Москву и даже отрядил проводников для его торжественной встречи у устья реки Миуса. На самом деле, Заккария к иудеям никакого отношения не имел (он был по отцу итальянец — “фрязин”, по матери – “черкасин”). И хотя еврейство ему приписали облыжно, из-за прозвания “Ивериянин” (сходного по звучанию с “Евреянин”), важно то, что великий князь был рад “евреинам” покровительствовать.
Существенно, что когда занедужил наследник русского престола, сын и соправитель Ивана III Иван Молодой, к нему был приставлен “лекарь Жидовин Мистро Леон из Венеции”. А ведь обращение за исцелением к иудею строго порицалось в средневековом христианстве! Да и православной традиции это претило: “Слово Иоанна Златоуста о лечащихся волхованием от болезни” гласило: “Христиане, почто ся зовете, да повинимся кресту и не идём к врагам Божиим, к волхом и чародеем, то врази Божии суть, лучшее умерети, нежели ко врагам идти. Кое пособие тело целити, а душю убити, так я обретатель зде мало прияти утешение, а тамо посланным быти с бесы в вечный огонь”. И что ещё более примечательно, этого еврейского эскулапа пригласила жена государя Софья Палеолог, ревнительница Христовой веры, которая, по словам историка, “из всех западных нововведений больше всех ценила одно — инквизицию”. События показали, что в основе действий Палеолог был строгий, воистину инквизиторский расчёт.
Врачевателю было объявлено, что Иван Молодой болен “камчугою” (то есть подагрой, ревматизмом) в ногах. Вот что сказывал летописец: “И видел лекарь жидовин Мистр Леон, похваляясь, рек великому князю Ивану Васильевичу, отцу: я вылечю сына твоего, великого князя, от сей болезни, а не вылечю его яз, и ты вели меня смертию казнити; и князь великий Иван Васильевич иняв веру речем его, повеле ему лечити сына своего великого князя. И нача его лекарь лечити, зелие пити даде ему, наче жечи стекляницами [банками – Л.Б.] по телу, вливал воду горячую”. Лечение оказалось, однако, безуспешным, и 7 марта 1490 года наследник престола испустил дух. Современники-книжники не могли оставить без внимания библейскую параллель: “И сделался Аса болен ногами на 39 году царствования своего, и болезнь его поднялась до верхних частей тела; но в болезни своей взыскал не Господа, а врачей” (2 Пар. 16: 12).
Судьба еврейского эскулапа оказалось на редкость суровой: после сорочин (сорока дней) cо смерти Ивана Молодого Леона свезли на Болвановку, что на берегу Яузы, и при огромном стечении народа отрубили ему голову.
Во всём винили лекаря-жидовина. О нём говорили как о самонадеянном шарлатане, не вызывающем к себе ни малейшего сочувствия. В расправе же над ним “народ видел одну справедливость: ибо Леон обманул государя и сам себя обрек на казнь”. Или ещё: “Этот мейстер лечил и залечил Иоанна младого и за то казнен всенародно. Об этом никто не жалел: поделом была вору мука!”
На самом же деле, молодой медик, сам того не ведая, стал пешкой в чужой игре и без вины виноватым в изощренном убийстве российского наследника. Тонкий знаток кремлёвских тайн князь Андрей Курбский утверждал, что “предобрый Иоанн”, “наимужественнейший и преславный в богатырских исправлениях”, был отравлен “смертоносным ядом” именно своей окаянной мачехой. Такую же версию умерщвления наследника престола повторили и авторитетные российские историки Владимир Савва и Георгий Вернадский.
Отмечая особую изощренность Софьи в хитроумных каверзах, исследователи прямо говорят о том, что это она, страстно желавшая передачи трона своему сыну Василию (будущему Василию III), была кровно заинтересована в устранении постылого пасынка. Её называли “греческой колдуньей”, “злой женой” и “чародейницей”. Говорили также, что ломота и онемение ног (от чего страдал покойный Иван) могли быть симптомом отравления либо змеиными ядами, либо экстрактом аконита. Софья же родилась и выросла в краях, где прекрасно знали свойства этих ядов. Так что царевича по указке Софьи “опоили”, подмешав отраву в пищу.
Когда жидовин ручался Ивану III за жизнь и исцеление сына, никакого самохвальства в его словах не было. Не подозревая об отравлении, он лечил его именно от “камчуги” (подагры), от которой, как он знал, не умирают. О том, что потребен был сильный антидот, медик и не помышлял. И виной тому – Софья. Она потому и настаивала на приезде медика из Венеции, чтобы тот не разобрался в ситуации: решилась отравить Ивана чем-то местным, специфическим, тем, что в Италии не растет и не ползает.
Интересно, что в “Русских народных сказках”, собранных Александром Афанасьевым, имеются сюжеты об Иване-царевиче, который так же, как Иван Молодой, был смел в бою, женился на Елене Прекрасной (Иван был женат на Елене Волошанке), боролся с расхитителями царской казны и тоже умер в результате отравления. Фигурирует там и некая Сонька-Богатырка, коей приписывается знание ядов и противоядий, хранение в пузырьках живой и мертвой воды. Не намек ли это на Софью Палеолог?
Леон Поляков в своей книге “История антисемитизма” утверждает, что расправа над Леоном способствовала развитию юдофобии в России. Однако думается, никакой специфически антисемитской подоплеки здесь не было. Достаточно сказать, что за пять лет до истории с Леоном за неудачное лечение знатной особы был казнен другой доктор, к евреям никакого отношения не имевший. “Такую же участь, — сообщает историограф, — имел в 1485 году и другой врач, немец Антон, лекарствами уморив князя татарского, сына Даниярова: он был выдан родным головою и зарезан ножом под Москворецким мостом”. Примечательно, что именно Иван Васильевич настоял на том, чтобы зарезать сего лекаря, “яко овцу”, хотя даже отец знатного татарина соглашался выпустить его “за откуп” (за выкуп). Видать, крут и жесток был государь к неудачливым докторам…
А у истоков воинствующего антисемитизма на Руси стоит событие, смысл и значение которого откроются лишь спустя годы. В 1470 году в “господин Великий Новгород”, тогда еще вольный город, прибыл луцкий князь Михаил Олелькович из Киева (он был двоюродным братом Ивана III), а с ним, как значится в летописи, “жидове с торгом”. Особым расположением сего князя пользовался “жид Схария”. Как установлено, полное его имя Захария Бен Аарон га-Коген, и был он близким к Двору киевских князей астрологом, тесно связанным с провансальскими и испанскими учёными евреями; к тому же весьма поднаторел в рационалистической философии. Этот “странствующий жид” исколесил много стран, останавливался в Византии и Дамаске, побывал паломником в Иерусалиме, подолгу жил в Киеве и Крыму, и везде находился в самом средоточии умственных страстей века.
Захария Бен Аарон обладал поистине энциклопедическими познаниями (это вынуждены будут признать даже его злейшие враги). Есть свидетельства, что он глубоко постиг не только Ветхий и Новый Завет, но и творения отцов и учителей Христианской церкви. При этом занимался философией, естественными науками и особенно астрономией (мог, к примеру, безошибочно предсказывать солнечные и лунные затмения и т.д.). Владел испанским, итальянским, русским, татарским; писал на древнееврейском и латинском языках. “Сей Схария, — негодовал впоследствии его православный оппонент, преподобный Иосиф Волоцкий, — бяша дьяволов сосуд и изучен всякому злодейства изобретению, чародейства же и чернокнижию, звездозаконию и астрологы”.
Кроме того, Захария был превосходным полемистом и диалектиком, что в соединении с исключительной на русскую мерку образованностью давало ему в руки неотразимое оружие. Интересно, что сей проповедник выписал из Литвы двух помощников – евреев Йосефа Шмойлу Скарявого и Моисея Хануша.
Захарию Бен Аарона и принято считать основателем секты еретиков — ересиархом, причём советские историки стыдливо называли его родоначальником “Новгородско-московской ереси”. Современники, однако, прямо указывали на религиозную, а заодно и национальную подоплёку действий сектантов, аттестуя их “жидовствующими”. Некоторые историки полагают, однако, что в строгом смысле слова это была не секта, а светское антиклерикальное течение, связанное своим происхождением и направленностью с ранним европейским гуманизмом.
И в этом есть резон, ибо гуманисты Возрождения XIV – XV веков к евреям и еврейской культуре проявляли стойкий и неподдельный интерес. Если говорить об исторических аналогиях, то культурная ситуация, в которой возникла ересь, может быть уподоблена времени распространения “ученой магии” в Западной Европе XIII-XV веков, отмеченного обостренным интересом к сведениям по астрологии, алхимии и некромантии, почерпнутым из арабских и иудейских книг. Напрашивается также параллель между этими сектантами на Руси XV века и еретиками при Дворе Роберта Благочестивого в 1022 году, связанными с иудейским учением и отрицавшими действенность святого крещения и т.д.
Что же втолковывал новгородской пастве этот Захария, “умом хитрый, языком острый”? Вот как толкует его лжеучение профессор богословия Виктор Тростников: “Отрицание Троицы есть рационализм, отрицание божественности Христа – антропоцентризм, отрицание инобытия – материализм, призыв к роспуску монашества – прагматизм… Рационализм и прагматизм евреев, выработавшиеся в них за столетия внедрения в чужие культуры и коммерческую деятельность, хорошо всем известны. Так что этот мировоззренческий букет вполне справедливо можно назвать мировоззрением иудеев или тех, кто мыслит так же, как они, то есть жидовствующих”.
Но полноте, профессор, как же можно в пору бурного расцвета еврейской мистики объявлять подобный “букет” некой квинтэссенцией иудаизма?! Непонятно также, зачем надобно льстить Захарии, приписывая ему строгую законченную систему воззрений, каковой у него вовсе не было. Сам ересиарх не поверил свои мысли бумаге, а гонители его, одержимые обличительным запалом, подчас противоречили сами себе даже в определении самой сущности “жидовства”. Так они, к примеру, то утверждали, что еретики отрицают загробное существование, то – что признают его. То говорили о том, что те не поклоняются иконам, то, что поклоняются иконе Иисуса-Спасителя и т.д. Известно также, что Захария со товарищи активно занимались астрологией, а это, согласно Моисею Маймониду, строго запрещено иудеям. По-видимому, более правильна взвешенная оценка: что сектанты лишь “примесили мало нечто жидовского” в свое учение, не имея какой бы то ни было готовой религиозной концепции. Русский философ Георгий Федотов обратил внимание на то, что среди подозреваемых в ереси были “и истинно православные, заподозренные в некоем богословском свободомыслии”. А академик Дмитрий Лихачёв назвал их “движением свободомыслящих, связанным своим происхождением с отголосками гуманистического течения на Западе, возможно, через литовских евреев. Отдельные представители этого движения, очевидно, по-разному углублялись в это свободомыслие и тем давали повод к противоречиям в характеристике”.
Утверждают, что Захария Бен Аарон “вкрадчиво, но настойчиво, стал знакомить представителей новгородской верхушки, к которой, конечно, принадлежали и духовные лица, с этим неслыханным здесь доселе учением”. Опять неточность: факты свидетельствуют, что проповеди ересиарха легли в Новгороде на уже подготовленную почву, и был он не пахарем, а скорее, сеятелем. Ведь еще в середине XIV века в Новгороде и Пскове возникла еретическая секта стригольников. В переводе с еврейского языка “стригольник” означало “хранящий откровение” или “тайный изгнанник” – понятие, близкое к лексике тайных обществ гностиков и манихеев. Они считали, что все русское священство “во зле лежит”, потому что берет пошлины и подарки при посвящении в сан, и отказывались от общения с таким духовенством. Были в обычае религиозные споры; люди разных сословий сходились не только в домах, но и на площадях, обсуждали духовные проблемы, порой спорили до хрипоты, критикуя церковь, ее обряды и постановления. Несмотря на преследования, стригольники разносили повсюду своё “богоборное” учение.
Русские источники указывают, что Захария “прельстил в жидовство” двух влиятельных новгородских священников – Алексея и Дионисия, людей критически мыслящих и открытых к знаниям и новой вере. При этом “обольститель”, якобы “из коварства”, запретил им совершать обрезание; еретики не отказывались при этом от священства, продолжая служить в храмах. “Иудейство” их держалось в глубокой тайне, равно как и новые их имена (священник Алексей получил имя Авраам, а жена его – имя Сара). Через четыре месяца Михаил Олелькович (1), а с ним и Захария уехали из города (2). Ересь стала чрезвычайно активно распространяться без них, уже людьми русскими, одержимыми, по словам Николая Карамзина, “духом суетного любопытства”. Филолог и историк Вадим Кожинов видит в этом проявление “русского экстремизма”.
В 1479 году великий князь московский Иван III побывал в Новгороде. До него дошли слухи о мудрости, красноречии и благочестивой жизни тайных еретиков Алексея и Дионисия, которые и при ближайшем знакомстве произвели на государя столь сильное впечатление, что он тут же предложил им переехать в Москву. В столице они были назначены протопопами главных храмов Русской церкви: первый – Успенского, второй – Архангельского соборов Кремля. По прибытии в Белокаменную те спознались c главой Посольского приказа дьяком Федором Васильевичем Курицыным, полиглотом, человеком европейски образованным, который, как выяснилось, был “главным печальником московских еретиков”. Впрочем, к религиозному вольномыслию он пришёл независимо от новгородцев, похоже, в бытность в Венгрии и Валахии, где находился с дипломатической миссией и общался с последователями великого чешского реформатора Яна Гуса. Обладавший огромным влиянием при Дворе, Курицын горой стоял за ликвидацию церковных земель, что весьма импонировало Ивану Васильевичу.
Вокруг влиятельного великокняжеского дьяка создался кружок, который враги считали главным оплотом еретиков. В его тенета была уловлена даже невестка государя Елена Волошанка, что, впрочем, поддаётся объяснению. Воспитанная в православии своим отцом, валашским господарем Стефаном III-м, она в то же время была научена и религиозной терпимости (канцлером Двора был иудей Исаак бен-Вениамин Шор из Ясс). К тому же, на неё также могли оказать влияние и популярные в Валахии идеи гуситов. За невесткой великого князя последовала часть придворных, вознамеривавшаяся использовать новую веру во внутренней борьбе за власть. Да и сам Иван III временно “склонил слух” к ереси: государь проводил тогда политику конфискации монастырских земель, на чём горячо настаивали и еретики. И это, понятно, примирило их позиции.
В течение семнадцати лет (!) еретики, число коих, по некоторым подсчетам, умножилось до полутора тысяч (!), якобы ухитрялись держать свое “лжеучение” в тайне, пока о нём не проболтался спьяну “жидовствующий” поп Наум. Тогда-то, в 1487 году, и забил тревогу истый ревнитель православия Новгородский архиепископ Геннадий (Гонзов). Он вкупе и влюбе с помощником Дмитрием Герасимовым и католическим монахом обители св. Доминика Вениамином сочинил и направил государю извет, в котором изобличил “тягчайшие” вины “кощунников”. Только, категорически настаивал архипастырь, нечего с еретиками диспуты вести, разговоры разговаривать, надобно всех “их казнити – жечи да вешати”! И здесь православный иерей вознёс фимиам – католику, ревнителю Христовой веры испанскому королю с его зловещими аутодафе. Он примерял на государя всея Руси лавры великого инквизитора, призывая последовать примеру “Шпанской земли”, где еретиков “казнили многими казнми и многими ранами, да и сожгли… Да мучили их многыми разными муками, да и пережгли всеx… а животы (собственность) их и имения на короля поимали… А слава и хвала того шпанского короля пошла по всем землям по латинской вере, что на лихих крепко стоит” (3).
Видать, не сильно прозорлив был Новгородский владыка: надо же было понимать, что Иван Васильевич был непримиримым борцом с латинством. А Геннадий, мало того, что взял себе в товарищи иноверца-прелата, но и сплёл хвалу католическому монарху. С точки зрения Москвы, восторги, расточаемые еретикам-католикам, были столь же неуместны, как и сочувствие их жертвам. Из-за этой его связи с папистами энергичная деятельность Геннадия не могла иметь желанного успеха. Мало того, совершенно неожиданно для сего неистового обличителя некоторые из еретиков открыто выступили против него, рассылая по городам грамоты с “лайбою”, обвиняя самого его в ереси. Так что архипастырь принуждён был не столько “растерзать утробы” своих врагов, сколько защищать свою собственную особу.
И сам Державный отнесся к доносу Геннадия довольно прохладно. Из множества преступлений, инкриминируемых еретикам Геннадием, он признал только обвинение в иконоборстве и, скрепя сердце, дал ему разрешение “обыскать” и в случае необходимости “понаказать” еретиков. Но наказанию подверглись лишь несколько сектантов (третьестепенных по значению). Наиболее же видные еретики, так или иначе связанные с великокняжеской властью, никак не пострадали и всемерно противодействовали уничтожению секты. Разногласия в сем вопросе между Геннадием и государем были столь значительны, что владыка с горечью посетовал на то, что “Новъгород с Москвою не едино православие”.
И всё же ревнители чистоты веры повели решительное наступление, так что тучи над супротивниками начали сгущаться. В 1489 году новым митрополитом Руси стал Симоновский архимандрит Зосима, которого ортодоксы тут же окрестили “вторым Иудой” за то, что тот не был склонен к жестокой расправе над еретиками. На церковном соборе 1490 года (под водительством того же Зосимы) ересь подверглась осуждению, а ее сторонники были названы “сущими прелестниками и отступниками”. И хотя еретики упорно отрицали свою вину, собор лишил их духовного сана, предал проклятию и осудил на заточение. А особо злостных отправили к Геннадию в Новгород, и тот распорядился за чинимые святотатства “бить их кнутом”, а также встретить их за сорок верст от города, надеть на них вывороченную одежду, шлемы из бересты с мочальными кистями и соломенные венцы с надписью “се есть сатаниново воинство”. Их сажали на лошадей лицом к хвосту, а народу было велено плевать на них и улюлюкать: “Вот хулители Христа, враги Божии!” Затем на головах “поганых” зажигали шлемы из бересты…
Для борьбы с “неверными” были наново прочитаны основные церковные книги, и все чуждое православной традиции из них нещадно изымалось. По инициативе Геннадия была полностью переведена на русский язык Библия (с изобретением книгопечатания она потом будет напечатана в Остроге в 1580-1582 гг.), а также некоторые полемические сочинения. Свою роль в идейной борьбе с еретиками сыграли и составленные преподобным Нилом Сорским Жития Феодора Студита и Иоанна Дамаскина, где открыто осуждалось иконоборчество.
Наиболее ярким, сильным и неустрашимым противником ереси стал игумен Волоцкого монастыря Иосиф (Санин), возгласивший: “Ныне шипит тамо змий пагубный, изрыгая хулу на Господа и Его матерь”. Наиболее полно критика сектантов изложена в его сочинении “Просветитель”. Примечательно, что, составляя сию “книгу на еретиков”, преподобный Иосиф был весьма тенденциозен. Он всячески стремился слить воедино “ересь Алексея” и “ересь Фёдора Курицына”, изобразив их единой жидовской ересью, сиречь чистого иудаизма. Понятно, что обвинение в жидовстве крылось в обычной манере средневековой полемики обвинять своих противников в наиболее зловредных с христианской точки зрения взглядах. Преподобный вопиял: “С того времени, как солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси. В домах, на дорогах, на рынке все, иноки и миряне с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении о вере пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников Христа: c ними дружат, пьют и едят и учатся у них жидовству”.
Между тем, владыка Геннадий уличил в жидовстве лишь некоторых, причём только новгородцев. Что до московских еретиков, то в “жидовстве” их не обвинял никто. Да и трудно было отыскать черты иудаизма в похвалах “апостольских и евангельских”, вышедших из-под пера Фёдора Курицына и его товарищей. К тому же, многие факты, приводимые Волоцким, в пользу жидовства своих противников, оказывались голословными и доверия не вызывали. Откуда, к примеру, ведомо было, что они хулу на евангельские и апостольские писания изрыгали, если делали они это, только встретив кого “из простых”, причём с глазу на глаз? Озадачивало и то, почему у этих самых жидовствующих не было ни малейших признаков иудейской обрядности? Иосиф утверждал, что так повелели сами жиды, дабы держать в тайне своё учение, но было совершенно непонятно, отчего русские так слепо и безропотно им подчинились. Чтобы доказать своё, в ход шли сомнительные, не поддававшиеся проверке факты: якобы Ивашка Чёрный и Игнат Зубов пустились в бега за море и перед тем обратились в жидовство.
Дальше — больше. Преподобный Иосиф убеждает духовника государя Нифонта открыть глаза Ивану Васильевичу, очистить церковь от “неслыханного доселе соблазна” и свергнуть митрополита Зосиму. И Зосима отлучается от метрополии, вроде бы “за страсть к вину и нерадение к церкви” (на самом же деле — за мягкотелость и потворство “кощунникам”). Казалось бы, победа! Но поверженные добиваются назначения архимандритом Юрьева монастыря, что в Новгороде, монаха Кассиана, тоже тайного еретика. Последний вновь устраивает cвои “злобесные” сборища. И вновь сие “осиное гнездо” уничтожает бдительнейший архиепископ Новгородский Геннадий!
Но даже и после этого ересь не ослабела. Как отмечает “Еврейская энциклопедия”, её позиции даже усилились, когда в 1498 году сын тайной сектантки княгини Елены Волошанки, царевич Дмитрий был объявлен наследником престола и в Успенском соборе Кремля торжественно венчан шапкой Мономаха. Тогда в опалу попала Софья Палеолог, ибо открылось, что по её наущению и Дмитрия пытались отравить. По счастью, меры безопасности в Кремле были тогда усилены, и знахарки, доставлявшие яды Софье, были схвачены и утоплены в Москве-реке.
Но что не смог сделать яд – сделала ловкая византийская интриганка. Уже с августа 1501 года великим князем всея Руси и соправителем отца именуется её сын Василий Иванович. А Дмитрия и Елену государь “посадил в камень и железа на них положил”. Впрочем, историки связывают сию опалу не только с каверзами Палеолог. Важно то, что Василия Ивановича очень поддерживал преподобный Иосиф, требовавший самых крутых мер против еретиков. Виной тому и международная обстановка: Иван, воевавший с Польско-Литовским государством, был заинтересован в поддержке духовенства Западной Руси – с этой точки зрения его связь с еретиками была неблагоприятным фактом; кроме того, отец Елены Стефан III перестал быть военным союзником Москвы.
Державный несколько раз приглашал Иосифа к себе для беседы. Известно, что Волоцкий толковал с ним о “конечной муке” для всякого “начальника”, знавшего о еретиках и не “предавшего” их. И монарх сознался, что “ведал ересь” и просил простить ему его прегрешения. Можно догадываться, как много значила эта уступка для великого князя, который ещё недавно “во всём послушаша” Курицына. Однако ценой уступок, ценой почти унизительного разговора с “обличителем” сектантов, суровый прагматик Иван хотел спасти то, что больше всего привлекало его в ереси: идею конфискации монастырских вотчин. “Государь, — парировал Иосиф, — подвинься только на нынешних еретиков, а за прежних тебе Бог простит”. Но стоило Иосифу заговорить о жестоком наказании еретиков, Иван оборвал его на полуслове. Государь стоял на том, что казнь противна духу христианства. Как заметил историк, “многие действительные или мнимые еретики умерли спокойно. А знатный дьяк Фёдор Курицын ещё долго пользовался доверием государя и был употребляем в делах посольских”.
И когда в августе-сентябре 1503 года в Москве был созван собор, Иван намеренно не включил в его повестку вопрос о ереси, но сосредоточился на вопросах упразднения церковного землевладения и церковных поборов (за что как раз ратовали еретики). И хотя соборяне вопреки его воле высказались в защиту монастырских вотчин, Иван добился отмены оплаты за поставление священнослужителей.
Примечательно, что первейшей жертвой сего постановления стал обличитель ереси Геннадий, который, вернувшись из Москвы в Новгород, “начал мзду брать с священников за ставление и ещё больше прежнего” вопреки решению собора. Владыка не только “оставил свой престол неволею”, но был заключён под арест и направлен в Москву, в Чудов монастырь, где и окончил свои труды и дни. Некоторые историки видят в этой опале и низложении руку Ивана III, не простившего Геннадию его слишком усердной борьбы с еретиками.
А преподобный Иосиф всё сокрушался бездействием Ивана Васильевича: “Уже тому другой год велика дни настал, а он государь не посылывал, а еретиков умножилося по всем городом, и християнство православное гинет от их ересей”. Он гремел красноречием, грозно обличая жидовствующих, и требовал для них самой лютой казни, для чего объявил сектантов отступниками (согласно церковной традиции, казни подвергались не еретики, а именно отступники от истинной веры). И неважно, что многие из них покаялись: раскаяние, вынужденное пылающим костром, настаивал преподобный, не есть истинное и не должно спасти их от смерти, потому они “огнём сожжены бысть” (4). При этом Волоцкий приводил как пример казней преимущественно из Ветхого Завета, в приверженности к которому он как раз обвинял еретиков. На это, кстати, потом прямо укажет преемник вождя нестяжателей Нила Сорского старец Вассиан. Выступая против суровой расправы над покаявшимися еретиками, он заклеймит жидовствующим самого Иосифа: “Аще же ты повелеваеши брата брату согрешивша убити, то вскоре и субботство будеть и вся Ветхого закона”.
Наконец, зимой 1504 года “Иван Васильевич и сын его Василий Иванович с отцом своим Симоном митрополитом всея Руси и со епископы со всем собором обыскаша еретиков и повелеша лихих смертною казнию казнити. И сожгоша их в клетке 27 декабря 1504 года”. А вот другое летописное свидетельство: “Того же лета князь великий Иван людей жёг ересников развратников веры христианския многых”.
Некоторые российские историки, по существу, оправдывают эту варварскую казнь. По их разумению, “лжеучение” еретиков суть не что иное, как “идеологическая диверсия”, “опаснейшая угроза самому бытию Руси”, и для устранения этой самой опасности все средства хороши. Николай Карамзин, хотя и признаёт, что “сия жестокость скорее может быть оправдана политикою, нежели Верою христианскою”, тем не менее, оставляет последнее слово за самодержцем российским: “Если явный дерзостный соблазн угрожает церкви и государства, коего благо тесно связано с её невредимостью: тогда не митрополит, не духовенство, но государь может справедливым образом казнить еретиков. Сия пристойность была соблюдена: их осудили, как сказано в летописях, по градскому закону”. Историограф добавляет: “Великий князь решился быть строгим, опасаясь казаться излишне снисходительным в деле душевного спасения”.
Думается, однако, что это решение претило великому князю, так долго и отчаянно ему противившемуся. С его стороны оно было вынужденной уступкой ревнителям веры и примкнувшему к ним сыну Василию. Как точно сказал другой историк, “наконец, Иван III сдался”. Иные исследователи говорят о духовной капитуляции, резком переломе, произошедшем тогда в сознании Державного.
И вот ещё что примечательно: разительная перемена в отношении великого князя к еретикам совпала с изменением положения евреев в Восточной Европе, на что обратил внимание историк Георгий Вернадский. Власти Великого княжества Литовского, видя покровительство, оказываемое Иваном иудеям, объявили их “пятой колонной”, потенциальными агентами Москвы (тем более что литовские евреи проявляли повышенный интерес к распространению на Руси ереси жидовстующих). Это повлекло за собой запрещение евреям жить в Ковно в 1492 году и изгнание иудеев и караимов из Литвы в 1495 году. Но в самом преддверии расправы над еретиками в Москве, а именно в 1503 году, великий князь Александр Ягеллон аннулировал сей антисемитский указ.
Характерно, что на смертном одре Иван Васильевич решил покаяться перед “жидовствующим” Дмитрием. За день до своей кончины, когда церковь праздновала память великомученика Дмитрия Солунского – небесного покровителя великокняжеского внука, он “приказал привести к себе Дмитрия и сказал: “Дорогой внук, я согрешил против Бога и тебя тем, что заточил тебя в темницу и лишил наследства. Поэтому я молю тебя о прощении. Иди и владей тем, что принадлежит тебе по праву”. Государь получил от внука желанное прощение, что вызвало у присутствующих слёзы умиления. Однако когда Дмитрий вышел, его, по приказу уже нового великого князя, Василия, тут же схватили и бросили в тюрьму.
По мнению писательницы Алины Ребель, ересь жидовствующих стала одним из разрушительных факторов в отношениях между славянами и евреями, которые поплатились за безрассудство исторически недальновидных сектантов. Есть, однако, и полярно противоположные оценки: ересь будто бы имела важное просветительское значение для русской цивилизации и культуры. Исследователи Лев и Наталья Пушкарёвы отмечают высокую интеллектуальность сектантов, способствовавших русскому духовному возрождению. А историк Сергей Платонов подчеркивал, что созданное еретиками настроение критики и скепсиса в отношении догмы и церковного строя не умерло в России. Академик Дмитрий Лихачёв резюмирует: “Движение жидовствующих имело серьезное прогрессивное значение, будя мысль, вводя в круг образованности новые книги, создав в конце XV – начале XVI века большое умственное возбуждение”. В этом контексте расправа над еретиками толкуется уже как акт воинствующего мракобесия.
Существенно то, что именно с тех самых пор, как запылали костры жидовствующих, евреев на Руси начали воспринимать как “антихристов”, как квинтэссенцию зла и извращенности. Русский посол в Риме Дмитрий Герасимов (тот самый сподвижник Геннадия Новгородского) заявил в 1526 году: “Евреи для нас отвратительнее всех, даже простое упоминание их имени внушает нам отвращение; мы не позволяем им приезжать в нашу страну, поскольку это мерзкие и злобные люди”. Своего апогея антисемитская истерия достигнет в Московии при внуке великого князя, свирепом Иване Грозном, о коем писали: “Как ни был он жесток и неистов, однако же не преследовал и ненавидел никого, кроме жидов, которые не хотели креститься и исповедовать Христа: их он либо сжигал живьем, либо вешал и бросал в воду”. Но Иван Великий не ведал о сих мрачных последствиях, о том, что его имя будет сопрягаться с гонениями на евреев: он не запирал от них рубежей, продолжал вести переписку с надёжным “жидовином” Кокосом и получил, наконец, благословение от несправедливо обиженного им внука.
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) Отметим, что сам Михаил Олелькович к ереси никакого отношения не имел. Он погибнет в начале 1480-х гг. в Литовской Руси как участник православного антиягеллоновского заговора.
(2) Последнее упоминание о Захарии Бен Аароне находим в послании инока Саввы (киевского митрополита Спиридона-Саввы) против еретиков, адресованном Дмитрию Шеину, бывшему русским послом в Кафе с 1487-1489 гг. Савва предостерегает: «И ты, господине Дмитрий, коли был еси послом и говорил еси с тем жидовином с Захарией-Скарою. И я, господине, молюся тебе: что еси от него слышал словеса добры или худы, то пожалуй, господине, отложи их от сердца своего и от уст твоих, якоже некое скаредие; несть с ними Бога, уже не действует Бог ими, ни на молитву их не внемлет: изриновени быша и не могут стати, якоже Давид глаголет… Тако и жидовское сокрушенье, встати им не мощно сокрушенным, и погребленным, и разметанным яко прах от лица ветра». И говорит далее: «Аще человек будет добр и украшен всеми добродетелями, и примесит к ним мало нечто жидовского семени, ино то все его житие не потребно перед Господом и человеки, и Бог не стерпит ему и обличит его”.
(3) В 1483 году в Кастилии был создан инквизиционный трибунал, который возглавил исповедник королевской четы Томас Торквемада. За 18 лет, что он находился на сем посту, было убито и сожжено, по разным источникам, от полутора до восьми тысяч “неверных”, в основном, мусульман и евреев. По некоторым данным, 10220 жертв было сожжено живьём, а ещё 97321 человека подвергнуто опозоренью, конфискации имущества, пожизненному тюремному заключению и исключению из службы на общественных и почетных должностях. Общий итог этих варварских казней доводит число навсегда погибших семейств до 114401. 31 марта 1492 года под нажимом Торквемады король и королева Испании Фердинанд и Изабелла издали декрет об изгнании всех евреев из Испании. При этом христианам запрещалось укрывать иудеев в своих домах после этого срока под угрозой тех же наказаний. Эта мера заставила покинуть Испанию до 800 тыс. евреев.
(4) Первое известие о сожжении в клетке на Руси относится к январю 1493 года, что явилось влиянием испанской инквизиции.