Опубликовано в журнале СловоWord, номер 80, 2013
Виталий Амурский
Париж
СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА
В.Сычёву
Кто в тишину стремится, как на дно,
Тебя ж влечёт круговорот событий…
Два словаря: чучмекский и блатной,
В отечество собравшись, не забыл ли?
Там нынче трудно обойтись без них,
А я и потому туда не еду,
Что выстраданный мой родной язык
Стал непонятен бывшему соседу.
СТИХИ О КАПЕЛИ
Памяти поколения родителей
Вечерних улиц лабиринт
Наполнил музыкой апрель,
Пружинным танцем балерин
Взлетает за окном капель.
Взлетает искорками па
И растворяется, как тень,
Там, где, по-мартовски слепа,
Недавно плакала метель.
Ещё, конечно, может быть
Ветров и снега карусель,
Но, словно освежая быт,
Лёд превращается в Жизель!
И, приоткрыв иную даль,
И что-то в ней сместив внутри,
Являет в память календарь,
Где год с концовкой «пять» и «три».
* * *
Как в старом репродукторе,
Где хрипотца заложена,
Знакомый голос, будто бы
На много лет моложе мы.
Нежданно и негаданно
О том платочке синеньком,
Когда нам небо капало,
Касаясь щёк слезинками.
Времён далёких музыка,
Надтреснутое эхо,
Средь уличного мусора,
Среди чужого смеха.
* * *
Дух турецких кофеен
И немецких пивных —
Лишь по фильмам трофейным
Представлял я о них.
Лишь с пластинки охрипшей
Мне являлся Монтан,
И бульвары Парижа
Были с ним… где-то там!
Жизнь идёт по-другому
(«S’il vous plaît…», «Bitte schön…»),
Не вернусь к Рубикону,
Что давно перешёл,
Но в стенах тех кофеен,
В тех же шумных пивных,
Как чужой, о Расее
Говорить не привык.
Да, бульвары Парижа
Ближе мне, чем Арбат.
Не дороже, но ближе —
В этом разница, брат.
Рита Бальмина
Нью-Йорк
* * *
Мир сузился и точностью зрачка
Отфокусировался в болевую точку.
Привет от волчьей ягоды цветочку
С могилы безымянного сверчка.
ПОМИНАЛЬНОЕ РОНДО
И. Ю.
…И ничего не изменилось в мире:
Все тот же пыльный пальмовый пейзаж…
Куда б душа не совершала хадж,
Молчанием ее покой уважь,
Оставив запоздалый панегирик.
Она была живой, тянулась к лире,
Была стаффажем книжных распродаж.
Но книжной жизни опустел стеллаж —
И ничего не изменилось в Ире.
В чужом углу, а не в прямом эфире,
Отматывая неурядиц стаж
И отжимая перегара гири,
Куражилась, когда входила в раж —
Но растворилась тише, чем мираж.
И ничего не изменилось в мире…
***
И я глотала чачу нищеты,
Пока в полупустынных Палестинах
Лепила идолов из пластилина,
Строгала им сосновые кресты.
А ты глотал очередной язык,
Был полиглотом. О насущном хлебе —
Переводил на варварский молебен
Мелодии божественных музык.
Но не форси затверженным фарси,
Подстрочный перевод не очень точен.
По-русски это значит — “Аве-отчим!
Чачу эту мимо пронеси!”
***
Мы повстречаемся по долгу служб
В роскошном Вашем кабинете:
Финал альянса будет незаметен
Коллегам, и немного неуклюж.
Там, где не жаль ни денег, ни сирот,
А зеркала ведут себя по-свински,
Мой перемазанный помадой рот
Привет Вам шлет от Моники Левински.
***
Крамольные поэмы
Окончены до срока.
Они глухи и немы,
А мужество пророка
Оборвалось на слове…
И, как в печальной сказке,
Все дружбы и любови,
Мечтая о развязке,
Сыграли non finita.
Их дальше не прожить
В кольце из эбонита
По-беличьи кружить —
Крушить, колесоваться,
В пророки не соваться.
Борис Херсонский
Одесса
Сказка о кошачьем запахе
Людоед поглотил население. Остались не люди —
объедки.
Опустошил все села, городки и монастыри.
Перспектива голода стала реальной. Четвертый год пятилетки,
а дела с продовольствием плохи: где хочешь, там и бери.
Хочется, чтобы много. А нет ни крошки.
Хочется отовсюду — а нет нигде.
Хорошо, что теперь, когда съедены псы и кошки,
расплодились крысы на суше и на воде.
У водяных на лапках перепонки, словно у уток.
Людоед еще помнит уток, плывущих по глади пруда.
Но крысами не наешься. И сон на голодный желудок
чуток и ненадежен, то проваливаешься туда,
то выныриваешь оттуда, ворочаешься под
покрывалом.
Делай что хочешь: хочешь слонов, хочешь овец считай.
Вот у людоеда в Китае, пишут, людей навалом.
Хватит на всех. Нужно поехать в Китай.
Там, говорят, красота, как на
фарфоровых вазах:
куда ни посмотришь — горы, реки, цветы,
птицы, и, главное, — люди. В народных массах
твердый дух и особый вкус трудолюбия и нищеты.
Но и местный пейзаж хорош — колонны, терраса,
открывается вид на речку, заросший сад.
Изловить бы в саду ученицу десятого класса,
в белом передничке, и — здравствуй, маркиз де Сад!
Впрочем, школа пуста. Бессмысленно нюхать парты.
Запах плоти выветрился. Только на черной доске
какая-то надпись мелом. На стенах портреты и карты.
Но думаешь не о картах, а о надежном куске.
И еще вспоминаешь страшную сказку: на задних лапах
приидет кот в сапогах и людоеда съест.
Иногда людоеду мерещится острый кошачий запах
и это немного тревожит его, хозяина этих мест.
***
у мужика чужака пришлеца
отсутствующее выражение отсутствующего лица
желтые зубы во рту кукурузный початок
маска слепок посмертный гипсовый отпечаток
за плечами двустволка в сумке десять зайчат
мамку кличут горько плачут на вкус горчат
между лесом и речкой село на сорок домов
из печных кирпичных труб тянутся сорок дымов
а весна красна лопочет хлопочет торопит
скоро снега сойдут река разольется село подтопит
хаты к морю синему поплывут что твои корабли
жалко весел нет а то бы гребли
разгулялась погода опять не видать ни черта
сидим тянем музыку из каждой гармошки каждого рта
такие песни у нас пословицы поговорки
такие речные жемчужницы плоские створки
такие усатые рыбины плавают в глубине
такие утопленницы пряжу водоросли прядут на дне
***
Волосатый колокол, било — кошачий хвост,
дернешь и вместо звона услышишь мяв.
Из костей сложили часовенку, благо рядом – погост,
материал в избытке. Страну под себя подмяв,
потусторонний идол чешет облезлый бок,
моргает единственным глазом, грызет ядовитый гриб.
Хорошо еще, что над идолом живет милосердный Бог
и бережет тебя, иначе бы ты погиб.
Погиб бы ты ни за грош, ни за платяную вошь,
положили б тебя в корыто, и — молчи до Суда.
Конечно, страшная сказка, но ты в этой сказке живешь,
ну и сам виноват, дурак, не ходил бы сюда,
лучше бы дома сиднем сидел на печи,
лучше бы ты был двуглавый безрукий урод,
и со всей страны тебе бы несли пряники и калачи,
потому что у нас любопытный, жалостливый народ.
***
списком врагов народа в те дни обернулись святцы.
статуи стали противниками наравне с войсками.
мертвые тем страшны, что уже ничего не боятся.
святые идут на небо со связанными руками.
стоит собор — снаружи — огромная глыба,
поставленная вертикально с соблюденьем пропорций точных.
но изнутри он выпотрошен, словно большая рыба,
заходишь и видишь ребра и позвоночник.
рыба — ихтиос — символ
Христа — ворочает плавниками,
жабры вырваны с корнем, облуплена чешуя-черепица.
мы об этом читали в книжках, но глубоко не вникали,
да и теперь не вникаем — приходится торопиться.
торопиться от точки отсчета к точке возврата,
из пункта "альфа" в пункт конечный "омега".
избави, Боже, меня от крови убитого брата,
очисти меня — и стану белее снега.
верни мне слух — и услышу отзвуки хора.
верни мне сердце — и кровь побежит по жилам.
а пока я не лучше разрушенного собора,
о чем со мной говорить незримым небесным силам?
***
Гераклит писал — у бодрствующих
общий мир,
а у каждого спящего — свой.
Мир-то, положим, один, но у каждого свой миф,
непрочный, прозрачный, как облачко над головой.
Он похож на радужный мыльный пузырь,
наполненный ложью, фантазией, бредом, и с каждым днем
он истончается и разрастается вширь,
и человеку страшней и уютнее в нем.
Потому что в сознании смешаны
явь и сон,
и сладко увидеть себя самого вовне.
И первый крик младенца, и старца последний стон
сливаются воедино в царственной тишине.
***
По Авиньону ходит парень — кудри роскошные, от
природы,
совершенно безумный, это в его-то годы!
Впрочем, молодость и безумие ходят парами, как мизера
в столь любимой когда-то игре картежной,
безумие юности лучше мудрости ложной,
откровенней, по крайней мере, чем ухищренья пера.
Он кричит по-польски — понятно русскому уху,
что за десять центов снял какую-то потаскуху,
что коммунисты свиньи вот до чего довели,
что эти хряки не оставили людям шанса —
и это странно слышать в самом сердце Прованса,
плодородной, сырной, лавандовой южной земли.
Безумие в юности лишено сентиментов.
Я верю, что шлюха ему подарила за десять центов
то, что обычно стоит под сто евраков.
Я верю, что польские коммунисты были те еще хряки,
ходили в костел, но людям твердили враки,
сказки о счастье для карьеристов и дураков.
Что "лучше Каня,
чем Ваня", что военное положенье,
введенное Ярузельским, предотвратило крушенье
государства Полького, и танки союзных стран
не проутюжили улицы многострадальной Варшавы
во имя строительства европейской державы,
широкой, как в старом кинотеатре — экран.
Но кто эта девка с чешским паспортом и
бешенством матки,
которая с юным безумием не играла ни в салки, ни в
прятки,
а лежала с ним рядом, выполняя любой каприз
кудрявого юноши, одержимого сексом и властью,
потакая безумию с черной разинутой пастью,
возносящему до небес, чтоб навеки низвергнуть вниз.
Юлиан Фрумкин-Рыбаков
Петербург
Ъ
… что жизнь? ну, просто никакая, —
стихи-я, воздух и вода,
в ней, встречной, без конца, без края
спам, хакеры и блуд труда.*
прут семена, мужают злаки,
а раки пятятся назад,
туда, где Зодиака знаки
краплёную колоду карт
сдают,
где, в Круге первом превращений,
прямоходящий иудей
на камне рубит светотени,
грядущей совести людей.
… рождается любовь, с приветом.
и греки хором с нею спят,
пока не канут камнем в Лету
в забвении с головы до пят…
Смерть — жить привычка. Жизни после.
любви сиреневый туман
плывёт над миром, как апостол,**
из Назарета в Маг-адан…***
________________
*Есть блуд труда, и он у нас в крови.
Осип Мандельштам
** греч. ἀπόστολος – посол, посланник.
***Табха Ма-гадан, в переводе с иврита, — «Воды доброй судьбы».
* * *
— Скажи мне, что видишь сквозь веки, глаза
закрываешь когда?
— Там всё, что в живом человеке: там кубики-рубики
льда, там счастье без племени-роду, там времени мусор и спам, век воли там нет
и свободы, там Хаоса трам-тарарам, и памяти чёрные
дыры, и в них ни аза не прочесть, там ад безъязыкого мира. Нет даже намёка на
Весть.
— А там, где ни вздоха, ни Слова, что? Тьма? Там со-знания нет?
— Вообще, там настолько хреново, что Дух не включает
там Свет…
ЗАКАТ
О, лето красное, любил бы я тебя…
А.С.П.
Лето встало на бруствер, вздохнув, в полный
рост:
И пошло, в штыковую, звенеть, фордыбачить…
Посольская лиса, любезный Ариост,*
Не можешь лето ты у нас перетолмачить
На италийский лад. Из птичьих голосов –
Прозрачное «Ку-ку» висит над сонным лесом,
И солнце медное горит среди стволов,
Прогнув небесный свод своим чугунным весом.
__________________
* Парафраз строчки О.Э. Мандельштама
СОВРЕМЕННЫЙ АДАМ
На лице не хватает очков
И ещё не хватает чего-то.
То ль под пятницу заспанных снов,
То ли радости чистой субботы.
Не хватает чего-то в лице.
Жизнь, наверно, иначе б сложилась,
Если б в нём сохранилось, в конце,
То, что прежде сквозь поры светилось.
Молодая, без примесей жизнь,
Бытия искромётная радость
Без которых, теперь и надысь,
Я – изгой для эдемского сада…
СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ
Один стою в тени чинары,
Открыл капот, багажник, дверь.
Движок я вырубил и фары.
Пусть остывает нежный зверь.
Пусть оседает пыль дороги.
На ментик белый ковылю.
Пока совсем не сделал ноги –
В тени чинары постою…
ВНУКИ
Мой младший внук глядит на мир
И просто светится от счастья.
Насколько он ему причастен!
Мой внук — транжира из транжир.
Мой средний внук глядит на мир,
И вечный двигатель мастрячит.
И хорошо, ведь это значит,
Что внук — транжира из транжир.
Мой старший внук глядит на мир
В Крыму, в Милане, в Эмиратах.
Мой старший — просто пассажир,
Забывший детский мир крылатый.
ГОЛЕМ
Когда живёшь на грани фола
Без вздоха, выдоха, глагола,
Без сослагательных времён
Ты, скажем, в сучьем положении
Плывёшь, как фраер, по теченью,
Свободой воли наделён.
Свободой выбора и воли –
Залечь на дно. Гулять. Как Голлем
Стоять на Вантовом мосту.
Плевать из глиняного зева,
Живя направо и налево,
И цыкать зубом в пустоту.
Смотреть на знаки Зодиака.
Искать любовь в созвездье Рака.
И глиняную кровь свою
Гонять по глиняному телу,
Пока, однажды, между делом
Не станешь снова глиной, мелом,
Замесом праха, мать твою…
* * *
Л.Ф.
Разложить «косынку», что ли?
Бубны, черви, маков цвет.
Тля съедает мотороллер.
Моль пожрёт велосипед.
В этой многовариантной
Жизни, в карточной судьбе
Небо держат не атланты,
А моя любовь к тебе.
А моя любовь к тому, что
Пух и прах – твои глаза.
В них, медовых, почему-то
В уголке стоит слеза…
* * *
Облако не то чтобы крылато,
Но плывёт неспешно, как ладья.
Небо электричеством чревато.
Влагой для фасонного литья
В землю, в кокиль. Дождиком грибным ли,
Жутким смерчем по-над головой.
Чей там сервер сервирует ливни?
Кто по-чёрному там воздух пьёт сырой?
Кто злодей? Кому готова плаха?
Небеса бездонно глубоки
И полощется холщовая рубаха –
Воздуха над берегом реки…
СТЫД
Гренада, Гренада, Гренада моя!
Михаил Светлов
… небеса не разверзлись, и молнией их не убило:
ни мента, ни гаишника, ни проходящего мимо дебила,
что поддакивал, да кивал в протокол головою.
я живу здесь сто лет и общинного строя – достоин.
я живу бесконвойный,
бесправный, недужный,
ни властям, ни Синоду, ни Думе не нужный.
ни талант им не нужен, ни силы мои, ни желанья.
я живу, окружённый кремлёвской стеною молчанья.
меня нет. жил когда-то, а ныне, поди-ка, весь вышел.
растворился, как след самолёта над ржавою крышей.
и не слышно меня на земле. в небесах и подавно не видно,
но за то, что читал между строчек и верил в Гренаду, — не стыдно…
* * *
Сверху письма подмётные сыплются на тротуары,
Прямо в руки, под ноги, на дворников, на газонокосилки.
Вот и всё. Постаревшие листья бульваров
Облетают. Прошедшим набухли их вены, и жилки.
Это падает в обморок время, шумевшее в кронах.
Это осень идёт в переулки из леса и поля.
И мы ходим по листьям, как будто мы ходим по кронам,
И шуршим небесами, опавшими к нам Божьей волей.
* * *
Кто придумал согласно означить согласные звуки?
Кто додумался гласные звуки писать между делом?
Кто додумался речь взять, как яблоко в тёплые руки,
И пойти с алфавитом по миру в иные пределы?
Кто кружочки и чёрточки – знаки в двоичной
системе,
Рисовал на песке, на камнях, на папирусе, глине?
Нам уже никогда, никогда нам не встретиться с теми,
Кто раздвинул границы, в которых живём и поныне.
Наши формулы, равно как формулы древних зависли…
Наши формулы – граффити Духа на досках забора сознанья,
Где мы сердцем и кровью рисуем свои несуразные мысли
Так красиво и выпукло: в Риме, в Калуге, в Рязани…
Мы – внутри языка. И мы живы, – покуда читаем
И всё пишем, и пишем Диктант, благо палочки есть и кружочки.
Это грешная плоть выбирает меж адом и раем,
Дух же — реет свободно в любой ненаписанной строчке…
Дарья Ильгова
ДОМ
Просто я больше ни с чем не связана, я – ничья.
Какое место ни возьми, я либо прилетаю, либо улетаю оттуда.
Или пролетаю над ним. Только люди, которые мне нравятся.
Которых я люблю. Вот они – моя последняя родина.
Джон Фаулз
* * *
После рек и озёр, душистых сосновых смол
Мне здесь трудно дышать. Ведомая чувством долга,
Увязаю в пучине города я надолго.
Только ночью приходят видения. Бред. Раскол.
Я хожу по траве и рву ежевику себе в подол.
Так проходит неделя, месяц, а может, год.
Я ругаю себя, терпения не хватило.
Надо взять себя в руки. Слабеет моя плотина.
Целый мир мной отторгнут разом. Плотину рвёт.
Я звоню и беру билет на автобус и самолёт.
Через пару дней пью на кухне вишнёвый сок.
Пахнет сыростью, сладкой мятой, корицей, мёдом.
Столько лет не живу здесь. А кажется, меньше года.
Я вдыхаю и чувствую корни. Финал. Исток.
Солнце ласково гладит стены и потолок.
Дорога к дому
Как мы стареем, мама, как мир мельчает.
Как я была наивна, не замечала,
Даже дорога к дому, что изначально
Длилась полжизни, теперь занимает миг.
Светлое время незнания. Сколько было
Веры, любви, надежды, терпенья, силы.
Как я была наивна, что не делила
Всяких людей на пришлых и на своих.
Славное время незнания. Было сколько
Счастья и света, волшебных таких осколков.
Всё исчезает, но мне каждый миг наколкой
Прямо в изнанку души был навечно вбит.
Вот оно, мама, спасение иноверца.
Эта дорога ведёт от Москвы до сердца,
С детства привыкшего, даже когда не верится –
Верить, терпеть, надеяться и любить.
Встреча
И такие все удивительные, живые.
И для каждого в сердце выставлена печать.
И ты смотришь на них, как смотрят сторожевые
Псы на сокровища, что велено защищать.
Как они умудряются пёстрой, неровной стаей
Жить по зову сердец, везде создавать уют.
Как тебе не хватает их. Как тебя не хватает
В Доме – единственном, где тебя вечно ждут.
Девочки выросли быстро из детских платьиц,
Мальчики шумны и широки в плечах.
Хочешь поймать их, к каждому лбом прижаться.
Звонкие, дерзкие – лучше не приручать.
Так и стоишь, а счастье вокруг порхает.
Для поцелуев на всех не хватает щёк.
Так и стоишь, вдыхая и выдыхая
Запах сада, и Дома, и детства, ещё, ещё.
* * *
Не хотела смириться, не могла никогда принять
Одинокость полей, ночи тёмные, словно угли.
Всё казалось пустым, слишком маленьким для меня.
Я мечтала о каменных джунглях.
Всё – от сада до леса, мерцающего вдали, –
Как могло мне казаться постылым и надоевшим.
Ведь живительный сок этой чёрной, сырой земли
С кровью моей смешан.
* * *
Осознанье утрат неизбежно. Каждому свой черёд.
Я была многогранна, а стала, как лист, чиста.
Это страшно, мама, почему я уже не та
Озорная девочка – браслет из бисера, платье влёт,
Каждый мне улыбается, если вдруг узнаёт,
И откуда во мне эта гулкая пустота?
Уезжающим легче. И поэтому я спешу
От родного порога. Не видно конца ходьбе.
Этот Дом – проводник утешений в моей судьбе.
Но я снова бегу, ведь новый зовёт маршрут.
Только чувство, что любят, верят и вечно ждут,
Я увожу в себе.
* * *
И мысль моя грешна, и путь мой грешен.
Но когда поезд мчит меня на север,
Я вспоминаю лишь сады черешен
И на лугах цветущий белый клевер.
Через сосну, сгоревшую до Дона,
Тропинки чабреца и молочая.
И гул полей, и сладкий запах Дома,
Где каждый раз объятьями встречают,
Где каждый день мне дарит очищенье
От слабости, сомнения и смуты,
Где, уезжая, я прошу прощенья,
И все грехи прощаются как будто.
МОЛЧАНИЕ
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Анна Ахматова
* * *
Всё, что дано мне: кутать тебя в слова.
Знаю, что лучше молчать, но рассудок нем.
Мне впервые в жизни хочется отдавать
И ничего у тебя не просить взамен.
Сшить все слова, выкроить из основ
Самые важные, пробовать их на вкус.
Только когда доходит до главных слов,
Как я боюсь. Ты знаешь, как я боюсь?
И замолкаю, будто бы не права,
Будто бы я не знаю для счастья слов.
А потом продолжаю кутать тебя в слова,
От которых, скорее, холодно, чем тепло.
* * *
Не заметила ни июля, ни ноября.
Жизнь – рутина рутин, и поворот немыслим.
Как из такой замученной, злой меня
Вырвалось это трогательное «а мы с ним».
Я скажу тебе слово – и истекает смыслом
Каждый мой шаг, каждый мой жест и взгляд.
А не скажу – значит, день будет прожит зря.
Только миру совсем не до нас, у него свой ад –
Каждому по кредиту, чтоб не прощёлкал.
И не помогут книги, что перечёл ты.
Рано ли, поздно – придётся платить по счёту.
Но, как назло, рядом сломанный банкомат.
Мы разъезжаемся молча грустить о чём-то,
Не понимая, что каждый из нас богат.
* * *
Эта нить не порвётся, нет, не допустит Бог.
Серый дверной проём, словно край оврага.
Обнимаешь устало, делаешь шаг за порог,
Разом стирается спесь моя и отвага.
И я чувствую, как сердца моего клубок
Уменьшается с каждым твоим шагом.
* * *
Всё, что останется, – минута на пересчёт –
Только слова, утекающие сквозь пальцы.
Время бежит стремительно, не течёт.
И потому не медли. Прошу, спасайся.
Нет, ни к чему тебе видеть меня другой –
Слабой, живой, блуждающей вновь по краю.
Видеть, как мир изворачивается дугой
Каждую ночь, как много меня пугает.
Видеть, как я мучительно умираю
С каждой минутой молчания твоего.
* * *
Как для истинной нежности, той, что растёт из
сердца,
Не придумали ни объятий, ни поцелуев,
Как бы мы слова из себя ни тянули,
Как бы ни шептали «я люблю тебя» по инерции,
Как бы мы ни клялись перед вечностью впопыхах.
Нежность моя тиха.
Так для истинной боли нет ни стона, ни крика.
Что бы ни делал, куда бы ни убежал ты,
Как бы ни называл её самой жалкой,
Самой обыденной – будет она великой.
Как ты ни прячься, но сотни имеет лиц
Боль моя без границ.
* * *
Всё, что я вижу, милый, страшно меня пугает.
Ни алкоголь, ни но-шпа не помогает.
Хочется жить, как все, но никак тугая
Хватка зимы не позволит царить весне.
Кажется, рушится всё, чего ни коснёшься.
Только ты засыпай и о будущем не тревожься.
Моя сила и нежность, и вера моя, и мощь вся
Переходит к тебе во сне.
Это всё хандра, предвесенняя лихорадка
От зимы до лета. От припадка и до припадка
Будет жизнь полна и гармонии, и порядка.
А пока терпеть. А потом заполнять пробел.
Спи, душа моя, радуй светлый десант крылатых,
Что хранят твой маршрут от дома и до Арбата,
А проснёшься, и пусть весь мир загудит набатом
В белокурой твоей, нечёсаной голове.
* * *
Наши слова бы прямо да Богу в уши,
Пусть бы сидел и слушал наш мирный трёп.
Только что-то бунтует, что-то болит и душит,
Рвётся наружу, плачет, кричит взахлёб.
Так я ношу в себе после каждой встречи –
Вместе со страхом смолчать и сойти с ума –
Облик твой и небесный, и человечий –
Светлый, и вздорный, и дерзкий, как я сама.
Вот моя правда. Вряд ли смогу честнее.
Вот моя нежность – бессилие и вражда,
Хаос и страх. Иначе я не умею.
Только не осуждай.
* * *
Это ещё не вдох, но уже не боль.
Чувства высокие тоже становятся низшими.
Мы дорожим своими словами и нишами
И не рискуем быть до конца собой.
Если слова – валюта, Боже, какие мы нищие.
Это ещё не сон, но уже не явь.
Вбито в сознание детское постулатом:
Только один из нас может стать крылатым.
Это ещё не ты, но уже не я.
Если молчание – золото, Боже, как мы богаты.
* * *
Нет, не молчи, прошу, продолжай агонию,
Не философствуя, что там случится с нами.
Крепко сплестись стареющими ладонями,
Туго срастись сиамскими близнецами.
Как ни банально признаться (самой не верится)
Про этот в руках подвешенный шар земной –
Всё же он вертится! Всё же он мирно вертится,
Пока ты вот так сейчас говоришь со мной.
КИТАЙСКИЕ ПИСЬМА
* * *
Я пишу тебе из Китая, с острова, с южной точки.
Море здесь гасит солнце и лечит раны.
Люди здесь всем улыбаются, строят храмы,
Дарят иллюзию нужности одиночкам.
Что им до наших терзаний, обид и склочек,
Что им до нашей драмы.
Я учусь смирению. Всё, что для жизни нужно,
Исключает привязанность к месту, деньгам и людям.
Здесь, чтобы выжить, достаточно без прелюдий
Взять горстку риса – нехитрый завтрак, обед и ужин.
Так и стёрлись во мне надежда, любовь и дружба.
Лишь спокойствие в абсолюте.
* * *
И торговцы с корзинами фруктов наперевес
Бродят с утра и до вечера вдоль по пляжу.
Но не понятно ни слова из тех, что скажут.
Главное – в полдень спрятаться под навес.
Остальное уже не важно.
Я не знаю на местном ни слова, кроме "нельзя".
И когда я утром за рыбой хожу на рынок,
Вызываю тем самым вокруг океан улыбок.
Любопытные взгляды долго мне вслед скользят.
Воздух плавится, свеж и зыбок.
Мир чудесен в своей удивительной простоте.
День сменяет другой, и память смешала числа.
Словно жизнь летела стремглав, а теперь зависла
На своей волне, на целительной частоте.
И любые слова без смысла.
* * *
Это был правильный шаг, мой последний шанс
Сбросить тот груз, от которого я устала.
Я обрела ту гармонию, тот баланс,
Ту простоту, которой так не хватало.
Выбора нет – бежать и бежать вперёд,
Не помышляя о сне или перерыве.
Здесь всё иначе – неспешно, легко течёт
Время, мной проведённое на заливе.
Я наблюдаю рассвет, а потом закат,
Каждый прилив и отлив, каждый цвет и шелест.
И стараюсь не думать о скором пути назад.
Как бы хотелось остаться, как бы хотелось…
* * *
Вот он, момент невозврата,
момент, когда
Наедине с собой. А вокруг вода,
Солнце и тёплый ветер друг с другом спорят.
Как я была измучена, зла всегда.
Вся моя боль и шумные города –
Всё утонуло в Южно-Китайском море.
Впитывать кожей этот тягучий зной,
Слиться с волной, с неистовой тишиной,
Запоминать запах манго, жары и соли.
Чтобы хватило, когда прилечу домой,
Долго хранить это счастье в себе самой –
Лёгкое, загорелое и босое.
* * *
Так кончается время сомнений и рвётся нить.
Каждый день состоит из моря, песка и танца.
Южное солнце, стремящееся в зенит,
Превращает меня в улыбчивого китайца.
Я учусь принимать эту жизнь как есть
И хочу без паники и надрыва
Пропустить сквозь себя спокойствие этих мест
И вернуться ласточкой легкокрылой.
Пусть бы жизнь моя стала размеренна и текла,
Унося далеко обиды и мусор прошлого.
Мне даровано здесь столько благости и тепла,
Что грешно возжелать большего.
Михаил Этельзон
Нью-Йорк
ЧТО УСПЕЛ
Что успел, то успел – остальное, наверно, не
важно,
раз подрезаны сроки и снова повестка в руках,
и белеющий парус вблизи оказался бумажным:
приговором повторным, тебя превращающим в прах.
Как прожил, так прожил – очень многих и лучше и дольше,
опускаясь на землю – попробуй витать в небесах,
если тянут за шею – чем дальше, тем больше – "ты должен"…
Я отдал, всё отдал – проверяйте на точных весах.
Что скопил? Что оставил? Вот в памяти маленький ящик.
Докопаюсь до дна, чтобы главное в жизни найти:
пара верных друзей, пара строк, может быть, настоящих,
и родня, и семья, и последние дочки над "i".
ВЫБОР
Я искал себе по крови,
по земле и по корням;
никого не видел вровень
или вровень не был сам.
Выбирал себе по телу,
по лицу и по душе,
был Ромео и Отелло,
но не худшим из мужей.
Бес в ребро, стихи мне в ухо
и полтинник на размен –
я ищу себе по духу:
в рифму, может, и в размер.
АНГЕЛ
А.
Мой милый Ангел, мой хранитель,
оставь растерянность и страх,
какие нас связали нити
у разведённого костра?
В каких краях кого крылами
пыталась так же уберечь?
Молчит мой Ангел – между нами
нечеловеческая речь.
Бывая доброй или злою,
ты охраняешь мой покой,
с тобой летаю над землёю –
опять летаю, Ангел мой.
Я за тебя теперь в ответе,
туман рассеется и дым,
мой верный Ангел, на рассвете
куда захочешь улетим.
ЛЕС
Ты давно по лесу идёшь одна,
для меня всё ново – ещё учусь,
под ногами тропка едва видна,
даже если ярче зажгу свечу.
Перекрёсток пуст, ни души вокруг,
и куда теперь – указатель стёрт,
только я да ты – мой случайный друг,
наломаем дров, разведём костёр.
Распугаем птиц и лесных зверей,
соберём шалаш на двоих в глуши,
и пускай опять зазвучит свирель,
где шипят в ночи змеи да ужи.
ПО КРУГУ
Назову тебя невестой,
даже преданной женой,
будем радоваться вместе,
есть пшеничный и ржаной,
горевать о том, об этом,
лишних слов не оброним,
стану я твоим поэтом,
ты – читателем моим.
Пробежим с тобой по кругу,
а за финишной чертой
назову тебя подругой –
не невестой, не женой.
РОМАНЧИКИ
Есть романы, а есть романчики –
их записывают в блокнот,
возят в сумках и чемоданчиках,
крутят в памяти, как в кино.
Легковесные, быстроногие,
до безумия – без ума,
понимают их суть немногие,
я и сам их не понимал.
У романчика есть влюбиночка,
не любовь – на неё намёк,
поиграет в лото с любым она –
день, неделю… и наутек.
Не удержите, не догоните,
не запрёте её в клети,
словно голубь на подоконнике:
чуть отдышится – улетит.
А УТРОМ
Я сам условностям не рад,
никто не видит в чём ты –
сними навязчивый наряд,
побудь простой девчонкой.
Смой надоевший макияж –
все краски дня и тени,
забудь про возраст, статус, стаж
и кодекс поведения.
Стань настоящей, не играй –
срываясь с позы, с места,
переливайся через край –
кричи, рыдай и смейся.
Скандаль, к будильнику ревнуй,
шепчи листвой, травинкой,
стань неожиданной, взрывной,
как в музыке Стравинский.
Отправься по теченью в путь
корабликом бумажным;
открытой, трогательной будь –
всё можно, нужно, важно.
Побудь со мной сама собой
хоть ночь, а поздним утром
ты, возвращаясь в образ свой,
лицо покроешь пудрой.
Наум Сагаловский
Иллинойс
Откуда что
(из американского фольклора)
Супруги N из Висконсина
хотели дочку или сына,
и девять месяцев спустя
дежурный аист из Небраски
принёс им тихо, без огласки,
столь долгожданное дитя.
Сперва не знали — он,
она ли,
потом, когда распеленали,
то стали явственно видны —
деталь, что вовсе не случайна,
и штамп лиловый "Made in China"
на попе, с левой стороны…
Как выбирать жену
(из американского фольклора)
Джек любил трёх женщин сразу —
Анабеллу, Джейн и Сю,
молодых, приятных глазу,
и блаженствовал вовсю.
Вот пришла пора жениться,
слава Богу, выбор есть —
милых женщин вереница,
но какую предпочесть?
Чтоб не тронуться мозгами,
Джек решил проверить, как
поведёт себя с деньгами та,
с кем он вступил бы в брак.
И пока мы темя чешем,
новоявленный жених
тут же десять тысяч кешем
выдал каждой из троих.
Анабелла всё толково
в миг растратила дотла
и для Джека дорогого
мотоцикл приобрела.
Джейн без всяческой рисовки
Джеку сделала сюрприз
и купила две путёвки,
чтоб отправиться в круиз,
побывать в далёком мире
без больших на то затрат —
за шесть тысяч, а четыре
Джеку выдала назад.
Сю без крика и без шуму,
не купив ни блуз, ни кофт,
Джеком даренную сумму
всю вложила в Microsoft —
вот куда глаза глядели!
Десять тысяч — скромный вклад —
где-то через две недели
превратились в шестьдесят.
Как делить их человеку,
ясно даже карасю:
ровно тридцать тысяч — Джеку,
ровно столько же — для Сю!..
Есть вопрос, не знаем — кстати
ль,
вот: кому достался Джек?
На него, наш друг-приятель,
не ответишь ты вовек.
Мы же, следуя рассказу,
дать ответ берём разгон.
Джек любил трёх женщин сразу,
но кого же выбрал он?
Этот умник, плут прожжённый,
не задумавшись ничуть,
ту из женщин выбрал в жёны,
у которой больше грудь…
Реклама коктейля "Bloody John"
(из американского фольклора)
Коктейль-новинка — "Bloody
John"!
Кто выпьет — будет поражён!
Он к нам идёт! Откройте двери!
Коктейлю в мире нет границ!
Такой же он, как "Bloody Mary",
но — с добавлением яиц.
Сказка о рыбаке и фаршированной рыбке
Элле Заридер
Зохен вей,
аж слезы навернулись!
Что случилось, что за тарарам?..
Жил да был старик Арон Моргулис
со своей старухой Мириам.
Жили возле моря, на полянке,
тихо, мирно, что ни говори,
в ветхой однокомнатной землянке,
долго-долго, года тридцать три.
Им гулять бы весело по пляжу,
но уклад их жизни был таков:
Мириам пряла, простите, пряжу,
а старик Арон ловил бычков.
Раз забросил удочку — впустую,
два — представьте, не идёт бычок,
в третий раз он рыбку золотую
подцепил случайно на крючок!
Ах, какая добрая примета,
если кто с приметами знаком!..
Вдруг заговорила рыбка эта
русским человечьим языком:
"Видишь, не бычок и не тарань я,
отпусти на вольное житьё,
я исполню три твоих желанья,
что ни пожелаешь — всё твоё."
Ой, Арон, в душе запела скрипка!
"Значит, так…" — подумав, начал он.
"Ты еврей?" — его спросила рыбка.
"Так и что? — ответил ей Арон. —
Исполнять желанья по заказу
ты должна, как это было встарь."
"Нет, — сказала рыбка, — лучше сразу
ты домой неси меня и жарь…"
"Что ж, — сказал Арон, — не протестую."
Как огонь, неистов и упрям,
взял он эту рыбку золотую
и отнёс старухе Мириам,
та, наудивлявшись доотвала
(а её ничем не удивишь),
рыбку быстро зафаршировала,
сделав из неё гэфилтэ фиш —
а мэхае! Идн, зэц зах эссен!
Пригласили парочку гостей,
ели, пили, пели старых песен,
слушали хороших новостей —
Зяма Рубинштейн с любимой тёщей,
а за тёщей тащится и тесть,
Лёва Кац с женой, такою тощей,
что могла бы в форточку пролезть,
улыбались ласково и сыто,
описать — не хватит и чернил.
Где оно, разбитое корыто,
то, что хавэр Пушкин сочинил?..
Пришёл Мессия
Читатель мой, тебе скажу "мерси" я,
мы, чай, давно с тобою кореша.
Свершилось, наконец! Пришёл Мессия
и громко произнёс: "Евреи, ша!
Прошу вас всех немедленно собраться!"
Все собрались — не сразу и с трудом,
но что такое? Нет Абрама Каца!
"Ну, что ж, — сказал Мессия, — подождём".
Ждут день, и два, и вот он, радость наша!
Мессия недоволен: "Стыд и срам!
Ну, сколько можно ждать тебя, Абраша?"
"Ой, кто бы говорил!.." — сказал Абрам.
Анекдот № 646
Еврей перед Стеною Плача
стоит и молится:
"Майн Гот,
меня покинула удача,
мне жизнь отрады не даёт.
Ты видишь — каждую субботу
я прихожу сюда с трудом.
Дай мне хорошую работу,
побольше денег, новый дом,
чтоб мог я жить на всём готовом!
Но Ты подобен глухарю,
ну, отзовись хотя бы словом!
Я что, со стенкой говорю?.."
Совет мужьям
Когда, обиженный богами,
увидишь вдруг, что ты с рогами,
не торопись, упрям и зол,
винить в измене с перепугу
свою законную супругу,
весьма возможно, ты — козёл.
Александр Кузнецов
Миссури
Вино, царевна и дракон
В лесу дремучем жил Дракон,
В старинном замке древнем.
Следил: никто чтоб на балкон
Не залезал к Царевне.
Скажите, кто бы к ней полез? –
Лица не встретишь хуже.
И глупо замок прятать в лес.
Зачем тут сторож нужен?
Но было здесь ещё одно
Невиданное дело.
Старело всё: дубы, вино –
Царевна не старела.
А винный погреб в замке том,
Богатый, между прочим,
Во времена борьбы с вином
Был крепко заколочен.
Так пробежала сотня лет
То в тишине, то в буре.
Дракон, свидетель всяких бед,
По-прежнему дежурил.
Она мечтала о любви,
Что в сны её вплеталась.
Но радость хрупкая, увы,
Пока что не сбывалась.
По замку как-то раз Дракон
Бродил на старых лапах
И вдруг заволновался он –
Учуял странный запах.
Опасность надо бы пресечь:
Хватает заморочек.
Но оказалась просто течь
В одной из винных бочек.
На запах, как по маяку,
Дракон шел без опаски.
Что дальше? – Ясно дураку
Из доброй русской сказки.
Конечно, погреб он нашел
Да к бочке приложился.
И вдруг запел: «Как хорошо!»
И радостно кружился.
Тут он к Царевне полетел,
Забыв про благородство,
В окно глядел, дрожал, потел,
Прощая ей уродство.
Зато другое – то да сё –
В прекрасной было форме.
И сам себе прошамкал: «Всё!
Меняю жизнь я в корне».
Да зарычал: «Быть иль не быть?!
Пускай страшна невеста.
Что?! Не с лица нам воду пить?
Пить буду — из протеста».
Царевну он накрыл крылом,
Огнем светил из пасти.
А дальше… Вечер был с вином,
Горенье нежной страсти…
В любви пылали, как в огне,
Ушли из сердца тучи…
Была ли магия в вине?
С вопросом этим не ко мне.
Хоть я и жил в одной стране,
Где винный дух всегда в цене…
Но там напитки круче.