Екатерина Великая и евреи
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 79, 2013
Во время своего путешествия на юг империи в 1787 году Екатерина Великая приняла депутацию новороссийских евреев. Те подали петицию с просьбой отменить употребление в России оскорбительного для них слова “жид”. Императрица согласилась, предписав впредь использовать только cлово “еврей”. Сговорчивость Екатерины тем понятнее, что речь шла не об искоренении национальной и религиозной нетерпимости к евреям, а лишь о слове, ни к чему ее не обязывавшем. Слова, слова, слова… Подобный прецедент уже был: императрица незадолго до того издала указ, запрещавший в письмах на высочайшее имя уничижительную подпись “раб”, заменив её на просвещённое: “верноподданный”. Любопытно, что нашелся пиит (Василий Капнист), который написал по этому поводу хвалебную “Оду на истребление звания раба”, где толковал монарший указ не иначе как освобождение от крепостного права. И что же Екатерина? Она велела передать зарвавшемуся стихослагателю: “Вы хотите уничтожения рабства на деле… Довольно и слова!” Сказанное императрицей можно отнести и к евреям, тем более, что табу на бранное слово “жид” распространялось только на официальные правительственные документы; в устной же речи, равно как и в произведениях изящной словесности, употребление этого слова отнюдь не возбранялось.
Если говорить об отношении Семирамиды Севера к еврейскому племени, то явственно прослеживается ее неукротимое желание примирить, казалось бы, непримиримое: передовые идеи века Просвещения и вытекающие из них эмансипацию и интеграцию этого малого народа в составе многонациональной империи – и заскорузлую ненависть к нему большинства населения, приправленную вдобавок религиозным антисемитизмом и ксенофобией. Классический пример образа еврея в глазах народа представлен в романе “Отцы и дети” Ивана Тургенева, где мать Базарова, богомольная Арина Власьевна, свято верила, что “у всякого жида на груди – кровавое пятнышко”.
Екатерина, по счастью, была лишена подобных предрассудков и чужда национальных фобий. Монархиня закрывала глаза на незаконное пребывание в Петербурге нескольких иудеев, разместившихся в доме… ее духовника (!). “Их терпят вопреки закону; делают вид, что не знают, что они в столице”, – откровенничала императрица. Вот уж поистине “евреи, которых не было”!
Однако в государственных решениях Екатерина приспосабливалась к требованиям текущего момента. Вот что произошло, когда в Сенате обсуждался вопрос о разрешении евреям селиться в стране. Предоставим слово
самой Екатерине. В своих “Записках” она писала: “На пятый или шестой день по вступлении на престол явилась в Сенат… Случилось по несчастию, что в этом заседании первым на очереди… оказался проект дозволения евреям въезжать в Россию. Екатерина, затрудненная по тогдашним обстоятельствам дать свое согласие на это предложение, единогласно признаваемое всеми полезным, была выведена из этого затруднения сенатором
князем Одоевским, который встал и сказал ей: “Не пожелает ли Ваше Величество, прежде чем решиться, взглянуть на то, что императрица Елисавета собственноручно начертала на поле подобного предложения?” Екатерина велела принести реестры и нашла, что Елисавета написала на полях: “Я не желаю выгоды от врагов Иисуса Христа”. Повторив, что с момента вступления ее на престол не прошло и недели, Екатерина пишет о себе в третьем лице: “Она была взведена на него для защиты православной веры; ей приходилось иметь дело с народом набожным, с духовенством, которому не вернули его имений и у которого не было необходимых средств к жизни… умы, как всегда бывает после столь великого события, были в сильнейшем волнении: начать такой мерой не было средством для успокоения [умов], а признать ее вредной было невозможно. Екатерина просто обратилась к генерал-прокурору, после того как он собрал голоса и подошел к ней за ее решением, и сказала ему: “Я желаю, чтобы это дело было отложено до другого времени”. Императрица резюмирует: “Так-то нередко недостаточно быть просвещенным, иметь наилучшие намерения и власть для исполнения их; тем не менее, часто разумное поведение подвергается безрассудным толкам”.
По-видимому, опасаясь “безрассудных толков”, Екатерина в Манифесте о дозволении иностранцам селиться в России (от 4 декабря 1762 года) специально оговорила: “кроме жидов”.
Но всё же уже на самой заре её царствования угадывались приметы нового, отличного от её ортодоксальной тётушки отношения к евреям. Достаточно вспомнить, что Елизавета, вступив на престол, первым делом изгнала со Двора некрещёного гоф-комиссара Леви Липмана, а затем оставила без средств к существованию знаменитого лейб-медика Антонио Рибейро Санчеса, всего лишь заподозрив его в приверженности к иудаизму. Екатерина же незамедлительно распорядилась “доктору Санше производить из комнатной суммы пенсиону по тысячу рублей в год, по смерть его”.
И вот, укрепившись на троне, прагматичная Екатерина принимает уже другие решения. Руководствуясь идеями “общественной пользы” и “интересной прибыли” (что ранее отвергала ортодоксальная Елизавета), она облегчает положение иудеев. Впрочем, инициатива шла и снизу: в 1764 году поступило обращение от шляхты, старейшин и гетмана с просьбой хотя бы краткосрочно пускать евреев на земли Украины. А в марте того же года городской совет Риги эхом повторил сию петицию, подчеркнув экономические трудности, которые переживал город после изгнания евреев. Одновременно правительство приступило к освоению присоединённой Новороссии, которую готовы были заселять “хоть жидами”. И управлявший краем Алексей Мельгунов нанимал эмиссаров, чтобы привлечь еврейских колонистов из Пруссии и Польши.
Историки обращают внимание на скрытые действия императрицы в пользу иудеев. И действительно, в ее ранних письмах и реляциях мы не найдем ни одного прямого упоминания о евреях. Монархиня словно стыдится произнести это неудобное для нее слово. Так, в письме к генерал-губернатору Риги графу Юрию Броуну от 29 апреля 1764 года она требовала снабдить новороссийских купцов паспортами, без указания национальности и без различия вероисповедания. Речь-то явно шла о евреях, и Екатерина приписала своей рукой по-немецки: “Если вы меня не поймёте – не моя вина. Держите всё в тайне!”
И вот в Риге, куда при Елизавете даже въезд евреям был заказан, теперь можно было приметить ермолки и пейсы. Вели свою коммерцию оборотистые иудейские купцы, для которых за чертой города отстроили специальное подворье. Там же останавливались сотни сынов Израилевых, которых приветила комиссия по переселению евреев в Новороссию. Выделялись так называемые “шютс-юден” – около четырёх десятков семей привилегированных евреев, свободных от ограничения на проживание, – те укоренились в Риге всерьёз и надолго. Прочим иудеям разрешалось постоянно жить на землях Шлока (ныне Слока).
Впрочем, нельзя не сказать о внезапной немилости государыни к иудеям Лифляндии и Курляндии. Дело было осенью 1770 года, когда в Литве и Польше свирепствовала эпидемия моровой язвы. Монархиня распорядилась тогда соблюдать предосторожности от заразы и, несмотря на остановку в торговле, направлять всех проезжающих христиан в карантинные дома. А вот евреев (и только евреев!) вознамерилась выслать вон из всех городов и весей края, особо отметив при этом их “лакомство [алчность – Л.Б.] и пронырство”. При этом грозилась: “А если они упорно в том стоять будут и пренебрегут общей целостью, в таком случае принуждена буду тех жидов через нарочные военные команды высылать”. Высылка оказалась делом многотрудным, ибо ей сильно воспротивились местные помещики (те пользовались услугами евреев и получали от них знатную прибыль), так что и впрямь пришлось военную силу употребить.
Подоплёка изгнания иудеев разумному объяснению не поддаётся. Рижский еврей Беньямин Шпеер даже подал на имя императрицы прошение в защиту своих соплеменников, где разъяснял, что мера сия смысла не имеет, так как многие поляки, пренебрегая предосторожностью, “ездят беспрепятственно в Ригу”. Как заметил историк Илья Оршанский, моровая язва была здесь лишь удобным предлогом. И утверждает, что к сему руку приложили местные купцы: уж очень они боялись соперничества с “пронырливыми жидами” – вот и восстановили против них власть имущих. Да и Екатерина, приняв на веру дурные толки о евреях, пишет о них теперь с нескрываемой антипатией. Перемену взглядов императрицы на народ Израиля видит в этом князь Николай Голицын, отмечая, что в 1760-е годы она относилась к евреям куда более благожелательно.
Однако на словах императрица не уставала повторять, что занята “неусыпной заботой о благе всех подданных”, “без различия расы и веры”. В “Наказе, данном Комиссии о сочинении проекта Нового Уложения” (1768) Екатерина провозгласила весьма прогрессивные постулаты. Их основой во многом были идеи французских просветителей, которыми она была одушевлена: “Равенство граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам… В толь великом государстве, распространяющем своё владение над толь многими разными народами, весьма бы вредный, для спокойствия и безопасности своих сограждан, был порок запрещение или недозволение различных вер… Человек, кто бы он ни был… сие одно слово подаёт уже совершенное изображение всех нужд и всех средств к удовлетворению оных”. В этой связи историк Сергей Бершадский замечает: “Для ученицы философов XVIII века вероисповедные различия не имели никакой важности. Поэтому в основе её политики не могли лечь ни старомосковские взгляды на евреев как на басурман вообще, ни мысли преемников Петра Великого, выраженные всего лучше в известной резолюции императрицы Елисаветы Петровны ”.
Екатерина настойчиво подчёркивала свою приверженность идеям и духу Просвещения, покровительствовала философам, состояла со многими из них в переписке, а некоторых радушно принимала в Северной Пальмире. Но все ли из них, корифеев века, проявляли к евреям одинаковое благодушие и толерантность? Мнения существенно разнились. Шарль Луи де Монтескье в своём “Духе законов” считал источником бед евреев нетерпимость к ним христиан. Призывал “отменить все частные подати, наложенные на евреев, а также дать им более обширные привилегии” и грезил о том времени, когда можно будет возгласить: “Теперь евреи спасены: суеверия более не восторжествуют, их более не станут уничтожать из-за убеждений”. В этом же ключе писал шевалье Луи де Жокур: “Государи осознали свои собственные интересы и стали проявлять больше умеренности в отношении к евреям. В отдельных местах, как на севере, так и на юге почувствовали, что без их помощи невозможно обойтись. Не говоря о великом герцогстве тосканском, Голландия и Англия, вдохновляемые самыми благородными принципами, всеми способами смягчили их положение при неизменном покровительстве правительств этих стран”.
Но были и другие. Жан Жак Руссо, хотя и отмечал сплочённость и своеобычность евреев, называл их “самым подлым из народов, когда-либо существовавших”. И энциклопедист Никола Буланже обличал: “Евреи остаются рассеянными, потому они необщительны, нетерпимы, слепо привязаны к своим предрассудкам”. Целые потоки брани в адрес иудеев изрыгал Поль Анри Тири Гольбах. Он горячо настаивал на том, что современные евреи, равно как и их пращуры, чужды истинной морали и “хорошо известны своими мошенничествами и недобросовестностью”. При этом предостерегал, ни в коем случае не давать им силу, ибо, “если бы они были более могущественными… то возобновили бы те трагедии, которые в древности постоянно происходили в их стране”.
Да и Вольтер, к мнению которого Екатерина II очень прислушивалась, стоял на непримиримо антисемитских позициях, как точно заметил Евгений Дюринг, “он презирал евреев как античных, так и современных, не только от всего сердца, но и всеми силами своего ума”. Его инвективы пышут злобой: “Вы найдёте в евреях лишь невежественный и варварский народ, соединивший в себе искони самую грязную скупость с самым отвратительным суеверием и непобедимейшей ненавистью ко всем другим народам, которые терпят и обогащают его”. И Дени Дидро, с одной стороны, признавал, что “во всех странах Европы, где правит коммерция, находясь в безопасности, [евреи] стали средством, с помощью которого самые отдалённые друг от друга народы могут вступить в контакт”, с другой – не уставал повторять, что они “обладают всеми недостатками, присущими невежественной и суеверной нации”.
Когда Дидро в бытность в Петербурге обратился к Екатерине с вопросом касательно евреев, та ответствовала: «Евреи были изгнаны из России императрицей Елизаветой в начале её царствования, около 1742 года. В 1762 году шла речь о том, чтобы их вернуть, но так как вопрос был поднят несвоевременно, то дело осталось в том же положении. В 1764 году евреи были допущены жить и торговать в заднепровской Новороссии… В конце концов, допущение их в Россию сильно повредило бы нашим мелким торговцам; эти люди всё себе заграбастают и вызовут больше неудовольствия, чем дадут выгоды при возвращении своём в Россию”.
Любопытно в этой связи напомнить, что в свое время Петр Великий, отказывая евреям в праве торговать и селиться в России, говорил прямо противоположное: “Хотя они [жиды – Л.Б.] и считаются искусными обманщиками в торговле целого света, однако сомневаюсь, чтобы им удалось обмануть моих русских”. Кто же прав? Думается, Екатерина, которой были известны свойства купеческого сословия России и способность евреев конкурировать с ним. Только не о мошенничестве и обмане иудеев надо здесь говорить, а об их особой предприимчивости, находчивости и жизнестойкости. Можно заключить, что положение просвещённой монархини направляли Екатерину к терпимости и равноправию “без различия расы и веры”, но особых симпатий к евреям она, как и некоторые философы-энциклопедисты, не питала.
Нашелся, однако, в русской истории XVIII века государственный муж, который без обиняков и лавирования говорил о правах иудеев во весь голос. То был всесильный сподвижник и фаворит Екатерины, фельдмаршал и светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический (1739-1791). Блистательный администратор и военачальник, покоритель Крыма и строитель Черноморского флота, Потемкин был личностью харизматической. “Гений, потом гений – и еще гений, – рисует его психологический портрет cовременник, – природный ум, превосходная память, возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздаянии наград, чрезвычайная тонкость, дар угадывать то, чего он сам не знает, и величайшее познание людей”. Влияние Потемкина на императрицу трудно переоценить. “Усердия и труд твой, – писала ему Екатерина, – умножили бы мою благодарность, естьли б она и без того не была такова, что увеличиться уже не может”.
Годы головокружительного взлета карьеры этого фактического соправителя императрицы (1772 – 1790) совпали по времени с первым разделом Польши, в результате которого под российским скипетром оказалось семидесятипятитысячное еврейское население. И во многом благодаря светлейшему князю преобразования века Просвещения распространились и на новообретенных евреев. Вообще, “фактор Потемкина” представляется значимым и на каком-то этапе даже определяющим в еврейской политике Екатерины.
Не исключено, что отчасти под его влиянием императрица в 1772 году предоставила евреям присоединенных территорий определенные права гражданства. В официальном “Плакате” от 11 августа 1772 года провозглашалось: “Еврейские общества, жительствующие в присоединенных к Империи Российской городах и землях, будут оставлены и сохранены при всех тех свободах, коими они ныне в рассуждении закона и имуществ своих пользуются”. Однако, хотя иудеи и получили права отправления религиозных обрядов и пользования имуществом, осторожная Екатерина лишила их возможности свободно передвигаться по империи. Это подтвердил и генерал-губернатор Белоруссии Захар Чернышев, указав, чтобы евреи торговали “только в Белорусских губерниях, а в Россию бы с товарами не ходили”. На деле же, невзирая на препоны, иудейские купцы ходили в русские города и промышляли там своими товарами.
С подачи Потемкина власти озаботились освоением новоприсоединенных земель, требовавших трудолюбивых хлебопашцев. Уже упомянутый нами Беньямин Шпеер, пользовавшийся покровительством полоцкого губернатора Михаила Кречетникова, представил проект, в коем впервые высказался в пользу приобщения российских иудеев к сельскохозяйственному труду, что в дальнейшем, вплоть до XX века, рассматривалось как способ “нормализации” еврейского народа.
Разрабатывались планы и по привлечению поселенцев в южные губернии России, и, по преданию, именно Потемкин убедил Екатерину добавить в проект 1775 года небывалую оговорку: “включая и евреев”. Это он представил целую программу привлечения иудеев в Новороссию, чтобы как можно скорее развернуть торговлю на отвоеванных землях: в течение семи лет не взимать с них налогов, предоставить право торговать
спиртным, обеспечить защиту от мародеров. Иудеям разрешалось открывать синагоги, сооружать кладбища и т.д. В целях увеличения народонаселения края поощрялся ввоз в Новороссию женщин из еврейских общин Польши: за каждую такую потенциальную невесту светлейший платил пять рублей. Известно, что на сем поприще подвизался “еврей Шмуль Ильевич”. Вскоре Екатеринослав и Херсон стали частично еврейскими городами.
Надо сказать, что законодательство 1780-х годов принесло еврейским общинам защиту и статус. А с вводом в действие 1 января 1780 года акта “Учреждения об управлении губерний” в Могилевской и Полоцкой губерниях интеграция евреев в российское общество заметно усилилась. Иудеи обрели новое социальное положение по сравнению с тем временем, когда они находились в составе Польши и не были интегрированы в социальную структуру государства. Как и христианам, им было предложено записываться в сословия в зависимости от рода занятий и наличия собственности. Все они оказались причисленными к купечеству или мещанству, платили налоги и были подсудны магистратам и ратушам. То есть, по существу, христианскому населению верховная власть предложила общаться с евреями, как с равными.
Не случайно во время путешествия Екатерины II вместе с Потемкиным и австрийским императором Иосифом II (в 1781 году он издаст знаменитый Эдикт толерантности) по Белорусскому наместничеству, в 1780 году, она трижды (!) приняла депутации местных евреев.
Когда 25 мая 1780 года Её Величество посетила Могилев, самым пышным и ярким оказалось убранство еврейских улиц. Современник живописует разноцветные фейерверки и иллюминации, оркестр еврейских музыкантов на главной площади города, который “попеременно почти денно-нощно” играл зажигательную народную музыку. А перед оркестром, со стороны входа, горела надпись: “Торжествуем, яко же во времена Соломона”. Представители кагала церемонно поднесли государыне оду на расшитой золотом парчовой подушке, которую та благоволила милостиво принять. Сие празднество, как будто, было учинено по случаю того, что евреи теперь – равноправные подданные Российской империи, покровительствуемые просвещённой Екатериной.
Так же торжественно проходила и встреча в Шклове, 31 мая, где евреи “обоего пола с их кагалом”, рассредоточенные по обе стороны затейливых триумфальных ворот, приветствовали императрицу “радостными криками”.
Но особенно замечательным был приезд государыни в Полоцк, 19 мая. Еврейская община города поднесла ей книгу in folio с золотым вензелем “С.А.” (Catherina Alexiewna), увенчанным лаврами. На 12-ти страницах из белого атласа напечатаны еврейские панегирические стихи с переводом на французский и немецкий языки. И вот что интересно – экземпляр этой оды попал в библиотеку Григория Потемкина, который, по-видимому, и был инициатором встреч императрицы с иудеями.
А 7 мая 1786 года вышел указ, явившийся самым ранним в Европе официальным признанием гражданского равноправия евреев. Под властью Екатерины II они – ещё до Французской революции – получили возможность избирать и быть избранными на общественные должности, то есть иудеям позволили выбирать представителей во все городские институты, наравне с другими группами населения, и передали их в юрисдикцию губернских судов. Кроме того, им разрешалось арендовать винокурни и корчмы на тех же условиях, что и всем остальным. Это означало, что отныне власти станут официально терпеть их и в сельской местности. Как отметил американский историк Ричард Пайпс, указ “впервые формально провозгласил, что евреи наделены всеми правами их сословия и что дискриминация их на основе религии или происхождения является незаконной”.
Чтобы понять, насколько прогрессивными и беспрецедентными в судьбе евреев стали эти узаконения вдохновленной Потемкиным Екатерины, достаточно бросить взор на “просвещенную” Европу того времени. Мы увидим и венценосного юдофоба, короля прусского Фридриха II, инициатора жестоких гонений на евреев; и императрицу Священной Римской империи Марию Терезию – зоологическую антисемитку, сравнившую иудеев с чумной заразой (даже со своим банкиром Диего де Агиларом она беседовала через ширму). А вот российские евреи, как подчёркивает в своей книге “Двести лет вместе” (Т.I, 2001) Александр Солженицын, находились в более привилегированном положении, чем абсолютное большинство русского народа: “Евреи в России от начала имели ту личную свободу, которой предстояло еще 80 лет не иметь российским крестьянам”. Что ж, действительно, получается, что к инородцам правительство относилось лучше, чем к своим же крепостным рабам. Только уж не иудеи в этом повинны!
Надо, однако, иметь в виду, что избирательные права евреев не были реализованы во всей полноте. Палки в колёса ставили и местные бюрократы, и нееврейское население городов. Как отметила английский историк Исабель де Мадариага, “хотя власти, возможно, и намеревались создать серьёзные предпосылки для развития еврейского городского сословия, в издаваемых ими распоряжениях царила такая двусмысленность и неточность, что антисемитски настроенным губернаторам или местным властям легко было их обойти”.
С другой стороны, хотя равноправие подданных громогласно провозглашалось, евреям, принявшим христианство, гарантировались особые привилегии. Монарший указ от 17 октября 1776 года разрешал выкрестам вступать в любую купеческую гильдию или ремесленное сословие, а также наделял их правом свободно передвигаться по всей империи. Православный прозелитизм весьма одобрялся, ибо знаменовал признание России и русского образа жизни. Еврей, обращённый в христианство, в правовом смысле переставал быть евреем. Показателен в этом отношении указ от 19 ноября 1781 года “о свободе Польских пленных, восприявших Греческое исповедание”, разрешивший “крещёному из Жидов Кириллу Фёдорову… свободное житьё в России”.
А в 1782 году императрица рассматривала прошения о поселении в Херсоне изгнанников с завоёванного испанцами острова Менорка, но согласилась принять только православных греков и корсиканцев, а евреям категорически отказала. И это несмотря на то, что те обязались вывезти в Херсон своих торговцев, ремесленников, земледельцев, художников, рукодельных и шёлковых мастеров, рабочих по устройству завода “цветных и других всякого рода стёкол” – без малейших издержек со стороны русского правительства! Для себя же они испрашивали лишь поселение в местах, удобных для торговли; земли, наряду с другими колонистами; денежную помощь художникам и рукодельным мастерам “для скорейшего проведения их работ”; свободное отправление веры и открытие синагог; “вольность и свободу в отправлении торгов”; все права русских подданных, наравне с переселенцами прочих национальностей. Впрочем, в своём ответе монархиня оговорила, что если помянутые евреи перейдут в православие, тогда – милости просим! Решение Екатерины, на первый взгляд, противоречило её действиям в 1764 году и закону 1769 года, когда она хотела заселять евреями Новороссию. Но условия меноркских евреев могли показаться ей чрезмерными и наглыми, особенно получение всех прав наравне с переселенцами-христианами, которым, в частности, по закону 1763 года было разрешено расселяться по всей стране. Да и антипатия к “пронырливым жидам” сыграла не последнюю роль.
А что же Потемкин, радевший о привлечении в Херсон людей активных и предприимчивых? Думается, он был разочарован своей “матушкой, государыней”, учинившей через его голову такой афронт евреям. Его отношение к этому народу было исключительным. “Почти уникум среди русских военных и государственных деятелей, – подчеркивает английский историк Себаг Монтефиоре, – Потемкин был больше, чем просто толерантным к евреям: он изучал их культуру, наслаждался обществом их раввинов и стал их покровителем”. Где же искать истоки такой благосклонности светлейшего князя к “сынам израилевым”? Он происходил из Смоленского края, где исстари селились евреи (это оттуда вышли прославившиеся впоследствии роды Шафировых и Веселовских). Уже в детские годы он общался с иудеями, и его симпатии сложились в их пользу.
Потемкин вообще отличался исключительной веротерпимостью: недаром в 1767 году он исполнял должность “опекуна татар и иноверцев” в Уложенной комиссии. И в окружавшей его разноязыкой толпе явственно слышался и идишский говор. Причем светлейший проявлял живой интерес не только к делам практическим – его занимали и материи высокие: поэзия, философия, греческий и латинский языки, и особенно богословие (“Хочу непременно быть архиереем или министром,” – часто говорил он друзьям). Современник рассказывает о пристрастии Григория Александровича к богословским диспутам: “Он держал у себя ученых раввинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывать их к себе и стравливать их, так сказать, а между тем сам изощрял себя в познаниях”.
Получив в дар от монархини огромное поместье Кричев-Дубровна на Могилевщине, в Белоруссии, частично отошедшей к России после первого раздела Польши, князь приглашает сюда деловых людей без разбора племени и веры. Сохранилось предание о том, как Потёмкин решил построить здесь ткацкую фабрику и заставить там работать местных иудеев. Те восприняли такую перспективу как страшное бедствие, собрали общинный сход и решили идти к самой императрице с жалобой на фаворита. Долго думали евреи Дубровны, как склонить на свою сторону монархиню, и решили дать ей крупную взятку. Выбрали двух депутатов и отправили в Петербург. Представ перед императрицей, депутаты обещали ей “дать десять тысяч рублей, а то и больше”, лишь бы только не строили фабрики. “Дураки!” – парировала Екатерина, но решение о постройке фабрики всё-таки велела отменить. Достоверность сего эпизода весьма проблематична, особенно в части жалоб евреев на светлейшего, а вот факт его тесного с ними общения сомнений не вызывает.
В окружении Потемкина было немало выдающихся евреев. Карл Иванович Габлиц (1752-1821), принявший лютеранство еврей, переселившийся с отцом из Пруссии, стал выдающимся ботаником, почетным членом российской Академии наук и тайным советником. Ему суждено было основать научное лесное хозяйство в России. Габлиц выполнял разные, в том числе секретные, поручения Потемкина и в 1783 году был назначен вице-губернатором Крыма. По заданию светлейшего он написал ученый труд “Физическое описание Таврической области, по ея местоположению, и по всем трем царствам природы” (Cпб., 1785). За этот труд Карл Иванович был удостоен монаршего “благоволения” и получил от императрицы осыпанную бриллиантами табакерку.
Еврейский “прожектёр” Яков Гирш (-1788), переехавший в 1770-е гг. из Бреславля в Могилёв, начинал свою деятельность как предприниматель, получивший “высочайшее одобрение” Екатерины на учреждение “овечьего завода”. В 1783 году его предприятие насчитывало уже 770 голов и выпускало лошадиные попоны, байковые одеяла, за это он был награждён золотой медалью Вольного экономического общества “За труды воздаяние”. Однако Гирш, по собственному признанию, “горел всегда желанием помочь, сколько ни есть, невежеству и, следственно, бедственному и презрительному состоянию моих несчастных соотечественников”. Он разработал “Опыт учреждения главного иудейского училища в наместническом городе Могилёве и заведения по одному иудейскому училищу в прочих Белорусских наместничествах”, в коем настаивал на централизации еврейского образования в Белоруссии, включении в программу светских наук и “художеств”, необходимых “сочлену гражданского общества”. Предлагал для начала принять в училище 50 “убогих” детей, обучить их бесплатно и представить в качестве “опытного образца”.
Один из доверенных лиц Потемкина, Николай Штиглиц (1776-1820), происходил из семьи Якова Гирша. Он обосновался в России тоже в конце XVIII века. Будучи херсонским купцом, Николай имел контору в Одессе и взял на откуп добывание соли из озер. А какого небывалого торгового оборота добился он в Крыму под патронажем князя! Уже после смерти Потемкина он крестился и стал видным чиновником министерства финансов. Штиглицы впоследствии получат титул баронов и станут банкирами российских императоров и крупнейшими меценатами.
Иудей Нота Хаимович Ноткин (1746-1804), могилевский купец, надворный советник, был лично знаком с Екатериной II. Он поставлял для воюющей армии Потемкина провиант и фураж, рискуя при этом жизнью. “Служил Отечеству со всевозможным усердием”, – говорили о нем. Позднее Ноткин представит властям “Проект о переселении евреев колониями на плодородные степи для размножения там овец, земледелия и прочего…” Позднее, уже при Александре I, он войдет в Еврейский комитет и заслужит репутацию “защитника своего народа”. Его называют одним из основателей еврейской общины в Петербурге.
Но, пожалуй, наибольшее влияние на Григория Александровича оказал крупный купец и ученый-гебраист Иехошуа Цейтлин (1742-1822). Он путешествовал с князем, управлял его имениями, строил города, оформлял займы для снабжения армии и даже возглавлял монетный двор в Крыму. Ученик раввина и талмудиста Арье Лейба, Цейтлин был неизменным участником всех богословских диспутов, сохраняя набожность и нося традиционную еврейскую одежду.
Не исключено, что именно Цейтлин привил Потемкину интерес к иудаизму. Достаточно сказать, что в личной библиотеке князя хранился драгоценный свиток из пятидесяти кож с “Пятикнижием Моисеевым”, написанный, предположительно, в IX веке.
В беседах друзей родилась сколь дерзновенная, столь и фантастическая по тем временам идея о размещении евреев в отвоеванном у турок Иерусалиме. Исследователи видят в этом “попытку связать “стратегические” еврейские интересы с имперским визионерством Потемкина”. Вот что сообщает современник: “Он [Потемкин – Л.Б.] стал развивать ту мысль, что когда империя Османов будет, наконец, разрушена, Константинополь и проливы в русских руках, то и Иерусалим будет не во власти неверных. А тогда должно в Палестину выселить всех евреев… На родине же своей они возродятся”. Таким образом, можно без преувеличения сказать, что светлейший стал первым (и единственным) в российской истории государственным мужем – ревностным сторонником сионистской идеи!
И важно то, что князь не ограничился бесплодными разглагольствованиями на сей счет – он пытался претворить сию идею в жизнь. В 1786 году Потемкин создает сформированный целиком из иудеев так называемый “Израилевский” конный полк, который, по его мысли, и надлежало в дальнейшем переправить в освобожденную от турок Палестину. Со времени римского императора Тита, разрушившего в 70 году н.э. Иерусалимский Храм, это была первая в мировой истории попытка вооружить евреев!
Надо признать, что “Израилевский” полк Потемкина не походил на сегодняшнюю победоносную израильскую армию. В дошедших до нас характеристиках боевой выучки еврейских ратников сквозят комизм и издевка. Так, историк и романист Николай Энгельгардт с иронией живописует их лапсердаки, бороды и пейсы, говорит об их неумении держаться в седле и т.д. В этом же духе высказывается о “жидовском полке” и принц Шарль де Линь, хотя он всегда симпатизировал евреям: его даже называли одним из первых “сионистов” XVIII века.
Израильский историк Савелий Дудаков полагает, что подобные уничижительные характеристики грешат тенденциозностью и предвзятостью, и напоминает, что совсем скоро после описываемых событий в мятежной Польше вспыхнуло восстание Тадеуша Костюшко, в котором принял участие еврейский конный полк под командованием Берека Иоселевича. Пятьсот волонтеров этого полка доказали свое мужество и стойкость и пали смертью храбрых при штурме Варшавы в ноябре 1794 года.
Что же касается Потемкина, российские евреи героизировали его, понимая, что нашли в его лице надежного защитника и покровителя. Сохранились свидетельства об их радушных приемах светлейшего, о похвальных одах в его честь. И в самом деле, пока был жив князь Тавриды, их благополучию и покою, казалось, ничто не угрожало. Но 5 октября 1791 года, в дороге под Яссами, что на бессарабских холмах, светлейший князь испустил дух. И сразу же после кончины Потемкина грянули дискриминационные антиеврейские узаконения.
Впрочем, заметный откат от прогрессивных реформ наметился уже на излёте жизни князя Тавриды, когда его влияние на судьбы империи уже сходило на нет. Надо сказать, что если при Потёмкине иудеи, без всякого на то разрешения, спокойно торговали в городах Великороссии, то теперь повсеместно получали окорот. Так, в 1789 году указом Сената им было запрещено записываться в купечество города Смоленска. Еврейских купцов из Смоленска выслали, и сей прецедент положил начало традиционному законодательному принципу, действовавшему в отношении евреев вплоть до февральской революции 1917 года: “Каждому еврею разрешено только то, что законами ему буквально дозволено”.
А 13 февраля 1790 городской голова Москвы Михаил Губин и пять московских купцов первой гильдии подали прошение губернатору Петру Еропкину о высылке из города всех “жидов”, которые якобы скрыв своё происхождение, размножились в столице, записались в оклад московского купечества и промышляют нечестной торговлей и «порчей” золотой и серебряной монеты. При этом москвитяне утверждали, что жалуются на жидов потому, что “по хитрым их во всём предприимчивостям, и известным всему свету сродным им лжам и обманам, не могли понесть от них всеобщей здешней торговли расстроения и совершенного упадка”.
Для защиты своей “невинности и обнажения истины”, шесть белорусских депутатов-евреев составили прошение на высочайшее имя. Ссылаясь на указы Екатерины, они пытались морально-этическими и практическими аргументами оправдать своё пребывание в Первопрестольной столице. Особенно же возмущало то, что московские купцы “в поругание” называли их “жидами”. На обвинение в утайке происхождения парировали: “Бороды, одеяние и самые имена наши ощутительно доказывают каждому наш род и закон”. Предлагали собственное толкование сенатских постановлений, утверждая, что содержащиеся в одном из них слова “без различия закона и народа” позволяют евреям селиться во всей империи. Приводили в пример процветающие Англию и Голландию, много выигравшие от еврейской предприимчивости. Посему ходатайство выходило за узкие рамки частного вопроса о торгующих в Москве евреях, но становилось призывом к веротерпимости и равноправию. С особой щепетильностью отнеслись ходатаи к оскорблению купцами их национального достоинства, ибо московиты тем самым оскорбили “равных себе граждан”: “Непростительно господину Губину с товарищами так смело и решительно сказать, что евреи имеют нравы развращённые”.
Дело было передано на рассмотрение президенту Коммерц-коллегии графу Александру Воронцову. И тот принял весьма неблагоприятное для иудеев решение. Согласившись с мнением еврейских истцов, что опыт Западной Европы свидетельствует о пользе, приносимой евреями государству, он, однако, отметил, что там живут преимущественно сефарды. “Но такие евреи, какие известны под названием польских, прусских и немецких жидов [ашкенази – Л.Б.], из числа которых состоят все живущие в Белоруссии и выезжающие из Польши и Кенигсберга, совсем другого роду и производят торги свои, так сказать, как цыганы – со лжею и обманом, который и есть единым их упражнением, чтоб простой народ проводить”. Потому в своей докладной записке в Сенат Воронцов выказал уверенность в том, что это жиды повинны в крестьянской нищете, и именно они стоят за спиной всех фальшивомонетчиков и контрабандистов, потому пускать их в сердце России категорически нельзя.
В указе Екатерины от 23 декабря 1791 года была опущена отрицательная характеристика коммерческой деятельности евреев как основание для запрета их расселения во внутренних губерниях: просто давалась ссылка на сенатское решение 1789 года об отказе евреям торговать и селиться в Смоленске. Английский историк Джон Клиер считает, что мера эта была вызвана экономическими резонами (нежелательности конкуренции), причём экономические соображения, вызвавшие запрет, облекались в привычные формы – обвинения евреев в недобросовестности, торговле контрабандными товарами и в изготовлении фальшивых денег. Так предрассудки переплелись с практическими интересами.
Этот реакционный и дискриминационный указ стал краеугольным камнем системы еврейской черты оседлости, просуществовавшей до 1917 года. В разное время сия черта то сужалась, то несколько расширялась, сообразно с самодержавной волей нового венценосца. При Екатерине евреям, помимо Белоруссии, дозволялось жить в Екатеринославском наместничестве и Таврической области, а также в Волыни, Подолии, Виленской и Гродненской губерниях, в губерниях Малороссии: Киевской, Черниговской и Новгород-Северской. Но императоры менялись: на смену Романтическому Павлу пришёл Александр Благословенный, трон Незабвенного Николая наследовал Александр Освободитель, а иудеи всё сидели взаперти в своей черте оседлости, не смея жить и селиться в Великороссии. И нет никаких сомнений, ограничение проживания самым пагубным образом отразилось на экономической жизни и социальной структуре российского еврейства.
А драконовский налоговый устав 23 июня 1794 года знаменовал собой начало уже неприкрытого государственного антисемитизма. Еврейских купцов и мещан обязали тогда платить подать вдвое большую, чем христиан тех же сословий. По существу, это было именно наказание за веру. И даже если этот закон был мотивирован экономическими соображениями, он был откровенно грабительским по отношению ко всему еврейскому населению (исключение составляли караимы: 8 июня 1795 года налог с них был снят). Таким образом, прогрессивное положение о “безразличии к расе и религии” перестало существовать в екатерининском законодательстве. Забавно, что двойной налог с иудеев приводил в замешательство даже царских чиновников. Власть предержащие раз за разом обещали отменить его в следующем десятилетии (при условии “примерного” поведения евреев!), но всё тянули, и определённая дата никогда не назначалась. Рассказывали, что когда впоследствии, в 1812 году, евреи обратились к правительству с петицией об отмене налога, кувшинные рыла из Министерства финансов лишь развели руками: дескать, не знали, что налог до сих пор взимается. А 7 сентября 1794 был издан ещё один указ “О взыскании с евреев, записавшихся в мещанское звание, по 500 рублей за рекрута”.
Исследователи сходятся на том, что внезапная немилость монархини к евреям вызвана причиной косвенной – Великой Французской революцией с ее Национальным собранием, осенью 1791 года уравнявшим евреев с другими гражданами. Екатерина увидела в этом бунтарские разрушительные идеи. Показательно, что в 1792 году она распорядилась выслать из России всех иностранных евреев.
Историк Ричард Пайпс резюмировал: “Власти пытались править евреями как религиозным меньшинством, принадлежащим к определённому сословию, как и христианами. Однако это окончилось неудачей из-за сопротивления основной части населения и русского купечества, а также чиновников местной администрации, склонявшихся на сторону этих сил. Центральная власть была слишком слаба, чтобы навязать им свою волю. После же Французской революции правительство стало опасаться, что подрывные элементы могут пошатнуть устои власти, и потому приостановило работу по интеграции евреев”.
Думается, что историк не вполне прав, приписывая самодержавной Екатерине несвойственную ей слабость и благодушие к евреям. Но правда и то, что Григорий Потемкин искренне радел иудеям, пёкся об их гражданских правах, и это с его именем связана целая эпоха, которая может быть названа “золотые годы русского еврейства”. Может статься, будь жив великолепный князь Тавриды, он, при своём огромном влиянии на императрицу, остудил бы её антиееврейский пыл. Но, как известно, история сослагательного наклонения не имеет…