Опубликовано в журнале СловоWord, номер 79, 2013
Недавно, в начале июля, нашу Землю временно покинул один из самых
неунывающих человеков ее.
Это был не безрассудный оптимизм, но волевое бесстрашие перед мелкими
неприятностями и большими горестями.
Чем бы ни провинился этот человек перед Господом, но он славил этот мир
каждый Божий день, смеясь над несправедливостями и ударами судьбы, а следовательно, угоден Богу и попал в Рай. Опять же –
временно.
(А.П.)
Карара-бумбия
Перевод с очень древне-турецкого
Родился в СССР в середине прошлого века, пропустив три русских революции, гражданскую войну и две мировые войны. Моему поколению ничего не оставалось, как осваивать целину, космос, а в свободное время петь "Куба – любовь моя!", а кончив её, строго спрашивать весь мир: "Хотят ли русские войны?" и, не дождавшись ответа, идти на стадион Динамо болеть за "Крылья Советов" или "Локомотив". По праздникам смотреть "Огонек" с Эдитой Пьехой, КВН и на пустую бутылку от жигулевского пива, и балдеть от Аркадия Райкина.
Местечко называлось Люблино-Дачное, что гораздо ближе к Парижу, чем к Москве, но столица, как кашалот, заглатывала пригород вместе с людьми, так я стал москвичом. Родители тоже, но никто им этого не сказал, и мой папа долго думал, что он в Польше. Соседи из Подмосковья завидовали нам, тем, кто оказался за Кольцевой дорогой, где лепили многоэтажки, как пельмени, и вешали люстры в комнатах с дефицитными обоями, а у них оставались Емелины печки и земляные полы.
Сказать, что я учился плохо – просто недооценить моих способностей. Учителя с таким усердием рисовали двойки и колы на страницах с моими контрольными, как будто оргазм доставлял им меньше удовольствия. С пятого класса по восьмой я проторчал во всех углах и коридорах пятиэтажной школы №49, в туалетах и на черной лестнице. Изучил там все трещины, но так и не научился писать и считать. До сих пор делаю шесть ошибок в слове "мама". А потом, что за бред: пишем 2, а 4 на ум пошло. Когда? Кому? Зачем? На мой ум никогда ничего не шло. Думал, что когда-нибудь потом. Устал ждать. Так и не пошло! А где вы видели квадратный корень? Покажите! А синус с косинусом, тангенс с котангенсом звучали как трехэтажный мат в подворотне. Как не стыдно заставлять бедных школьников произносить неприличные слова?! Гипотенуза, твою мать!
С науками не повезло, и я стал вечерами репетировать в пяти театральных студиях, в одной балетной, и писать маслом. Играл я хуже Качалова, прыгал в трико не так круто, как Барышников, и Репина от меня "не ждали". Так я отдавался день и ночь Музе, пока не пришло время защищать отечество, которое как всегда не было в опасности, но я оказался в крымских степях в тельняшке и с золотыми якорями на бескозырке. Морская авиация Черноморского флота приняла меня с распростертыми объятьями, как блудного сына с картины Рембрандта.
Основная задача матросов в эти славные небоевые годы была не сдохнуть с голодухи и не застрелить командиров и некоторых товарищей до начала новой войны, иначе на поле боя нечего будет делать. Когда этот бред кончился, я в матросской форме и значками бегуна, прыгуна и за взятие Берлина стал работать на сцене МХАТа, где "длинной вереницей ходил за синей птицей" в школьные каникулы почти три раза в день, но так и ничего не поймал.
С блеском поступил в Школу-студию МХАТ и пора было писать "Моя жизнь в искусстве", но работать пошел в цирковую студию. Там глотали шпаги, как сосиски, сидели в клетках среди тигров и львов, как среди родных и близких, а ходили по узкому канату со всей семьей на голове, как я на даче по коридору в туалет, то есть "без страха и упрека".
После цирка долго и плохо оформлял спектакли, пока не убедился, что театрального художника из меня не получилось, но поскольку ничему другому не научился, то продолжал упорно вредить театральному искусству, Станиславскому лично, но уже за деньги и по системе.
Все это время в Баффало загнивали два брата моей мамы и почти во всех городах Израиля 11 братьев моего папы. Прилетели мы, конечно, в Баффало. Вот так у нас произошло воссоединение семей. От нечего делать окончил университет и имел уже два мастера, то чего не должен был делать с самого начала. И вообще, мне не надо было ехать в Америку, а остаться в Италии, выучить не такой могучий, как русский, но прекрасный итальянский язык, научиться на нем ругаться, петь, хотя я люблю это делать на любом языке, и красиво жить в стране, где находится 70% искусства. По утрам петь, как Карузо, после завтрака писать потолки, как Микеланджело, жениться на молодой Софи Лорен и работать с Феллини над неореализмом. Знай наших! Но я стал делать в Америке декорации к плохим спектаклям. Двадцать лет! Скоро не было ни одной мастерской, где бы с порога не кричали: – Эй, ю! Хау ю дуинг! – а я им всем весело отвечал: – Не дождетесь! – или еще вежливее: – Хэв э найс дэй, ту! – что на русском означает: – пошли все к черту!
Так шли странные годы в Нью-Йорке. Сходился, расходился, помог герл-френд, а по-русски – девушке-другу, родить ребенка. Женился, разводился, а на лишние деньги покупал и продавал квартиры, марки.
Вдруг беда – начал писать стихи. Исписал всю бумагу и все авторучки. Начал собирать листы, где только мог, и покупать ручки, но уже мешками. Не заметил, как стал президентом клуба поэтов города Нью-Йорка. Потомок Пушкина – Саша Пушкин, советовал: "Ты лучше прозу пиши". Это означало, что мои стихи хорошие, очень, но больше не надо… Нарочно стал членом клуба Русских писателей, где были одни евреи, и никто не говорил и не писал на еврейском, кроме Шолом-Алейхема, но он ходил в другой клуб. Заодно стал членом ПЭН-клуба, членом Академии Американских поэтов. Написал 22 книги. Издал пять – себе бесплатно и десяток друзьям за деньги, по справедливости. С 2008 года издаю лучший в мире Худ. Лит. Жур. "Острова". Не верите? Спросите жену и А.А. Пушкина.
Вместе с Клинтоном лежал в одной больнице, где нам поставили по четыре обходных канала. Демократ вышел через неделю, а я – республиканец – через два месяца. Он, наверно, боялся, что все бабы разбегутся, там ведь, в Вашингтоне, болтливых мужиков – пруд пруди. А моя жена так сильно плакала и плохо говорила по-английски, что меня вообще не хотели выпускать, но когда я взял доктора за грудки и начал петь: – лэт май пипл гоу! – что означало: – отпусти мой народ, а меня в первую очередь! – меня поняли и отпустили! Жена до сих пор плачет, но это слезы радости.
Продал в Манхэттане одну квартиру и переехал в Помпано Бич. Почему в Помпано? Сказали: – Если купишь у нас, то научим плавать и дадим шоколадку Херши. – Квартиру купил, плавать не учат, а конфета растаяла в машине, когда ездил за ключами. Короче – еврейское счастье.
А пока всё надо начинать сначала, а на это уйдет лет десять, а где их взять? и взаймы никто не дает, но в газете "Новая Флорида" уже появилось новое имя! В молодом театре – новый драматург! В бассейне над водой новое лицо! В фойе после дождя новые мокрые следы от моих шлепанцев! Жена – та же.
13 августа 2011
Помпано Бич, Флорида
Кто стучит за кустами
Написал заголовок и задумался. Какой же всё-таки великий русский язык. Возьмем только одно слово "стучит", а сколько значений. В народе "стучит" – значит, кто-то на кого-то доносит, клевещет; если это делает дятел, который долбит одно и то же, значит – дурак. Если "стучат" ночью – это делает эгоист или пьяница, а если стучит днем, то это – плотник, работяга. Если стучит ребенок, то растет мерзавец, сирота или уголовник. Если стучат в квартире на барабанах, то это – хулиган, злой человек, если на концерте, то – протагонист и т. д.
Но у китайцев с их иероглифами еще круче. Мне один умный еврей говорил, что китайский писатель, какой-нибудь великий Сунь-Вынь ударит кисточкой по бумаге – и вот вам роман о войне, второй раз, но нежнее – это уже о мире. Три запутанных иероглифа и весь Лев Николаевич – полное собрание сочинений. Вот так-то! А такие вещи, как письмо Евгения Онегина к Татьяне, китайцы вообще не пишут. Пустые полстраницы, вот и письмо о любви. Страдай себе, читатель, сколько хочешь. Раненый Болконский смотрит на голубое небо, так только на это уходит целая страница, но пустая, ни одной капли чернил и всем китайцам понятно до слёз. Смотри себе на небо и размышляй. А уж если китайский гений капнет, то это Преступление, две капли, вот вам и Наказание. Три капли – "Непорочное зачатие" и все начинай сначала. Я имею в виду историю человечества.
Я, наверно, скоро тоже так писать буду. Пошлю в редакцию полтетрадки чистых страниц, там Поднятая, а вторая половина тетрадки – Целина. Три тетрадки, правильно, "Три мушкетера", четыре – "Четверо в лодке и собака" и так далее. Боюсь, что не поймут. А вы скажите, когда современники понимали и ценили своих гениев? Во-во! Мне уже третий месяц за квартиру платить нечем. Но чтобы в редакции поняли глубину моих произведений, подпишу тетрадки новым псевдонимом, что-нибудь Тянь Ли Ву, Ван Танг, или Ло Менью, неважно, что это суп или лапша по-китайски. Зато все знают и уже не надо заботиться о славе, а главное, дешево и вкусно.
Евреи книжки пишут с заду наперед, а почему? Умный не поймет, дурак не догадается. На первой странице написано "Конец". Что делать? Хорошо тем, кто курит. Можно посидеть, подумать, как жить дальше необразованным. Вот почему все дураками непросвещенными и бродят по свету, и курят. А еврей прочитал с заду, пошептал что-то Мойше на ухо, глядишь, и тот гордый ходит, пейсы крутит. А я напишу так, что читать можно только вверх ногами. Можешь читать, то наслаждайся и просвещайся. Ходи гордый, крути себе, что хочешь. Не можешь читать вверх ногами, то, как у нас говорят от Бостона до Флориды, ту бед! Можно, правда, открыть школу: "Быстро учим читать вверх ногами". А в школе толкать мою новую книгу "Записки Идиота", Сумасшедшего уже были, Идиот тоже, а я плагиатом не занимаюсь, нет времени. Чем угодно, но не этим. А так о чем это я?
У меня за окном огромное поле и далее кусты, я бы, конечно, поменял на вид океана с девятым валом Айвазовского, и не из-за красоты и страданий, а чтобы никто не стучал. А то, как только поднимается солнце и я хочу после завтрака с желтеньким омлетом и горячим кофе лечь и подремать, так кто-то начинает стучать. То ли плотник, то ли ребенок, дятел или уголовник, но стучит и стучит. Каждый день, как будто ему за это деньги платят, чтобы мне портить нервы. Где вы видели, чтобы дятлу платили деньги? Я не видел. Ну, думаю, сквозь растревоженный сон и испорченное утро и молодость, рано или поздно построят высотный дом и стук прекратится. Тихие, порядочные люди заселят его и будут спать, но из-за кустов этажи не поднимаются, только стук. Если это дятел, то он сколько наделал дырок? Наверно, завалил весь лес и теперь долбит кусты. Если ребенок, то давно пора вырасти и сесть в тюрьму или уехать учиться. Если стукач, то всех уже должны были посадить или расстрелять. Но за окном, как только встает теплое доброе солнышко и хочет сказать мне: – Good morning! How are you? – так снова тук да тук.
Надо собраться с духом, завернуть за угол дома и по полю прямо к кустам, и всё увидеть своими глазами. Посмотреть правде в глаза, как горько это ни было. Взять с собою еды, теплое белье. Хорошо бы на Дикси-хайвее купить пистолет и потренироваться. Кто знает, кто меня там встретит, дятел, плотник, ребенок или стукач. Никто не знает, но надо быть готовым ко всему. Проблема, чем намазать бутерброды в дорогу – майонезом или так, по-русски – всухомятку? Ну, пора идти, а то скоро перестанут стучать и уйдут спать. Что мне тогда делать?
23 октября 2011
Помпано
Бич, Флорида
Царевна-Лягушка
Русско-еврейская сказка
В начале южного лета c левой стороны бассейна начали происходить cтранные вещи. Опять же, как на всё смотреть. У меня с левой стороны, у вас с правой, а вы еще говорите, что все люди равны, да еще братья. Бледно-розовые кирпичики стали черными, живыми. Тысячи каких-то точек двигались в одном направлении. Как будто армия времен татаро-монгольского ига на марше. Страшно было сделать шаг и остаться ненаказанным. Будто огромные мухи цеце Жака Паганеля покинули родные саванны и решили переселиться во Флориду, чтобы испортить последние годы моей жизни. Что нового? А вы еще спросите, откуда я знaю? А я вам по-культурному: – Сам видел!
Для мух точки были слишком большими, для татаро-монгольских всадников – слишком маленькими. Оказалось, что это лягушечки, да еще в экстазе. Откуда, зачем, и так много? Кого ни спросишь, никто, как всегда, ни черта не знает, но тоже в экстазе. Короче, ломай свою голову сам, а я там уже давно всё сломал, что даже никто чинить не берется ни за деньги, ни бесплатно. Один механик в гараже обещал заменить водяную помпу, но подумал и тоже отказался. А я ему верил!
Некоторые солдаты этой непобедимой армии падали в кристалльно-сверкающую воду и, пристроившись на кафельный бордюрчик, с тоской смотрели на второй крутой белый барьер, на который им самим ну никак не запрыгнуть. Сердобольные люди нежно брали их за бока и возвращали в строй товарищей на марше. Помните парады на Красной площади, "Чайку" с маршалом Малиновским. Потом точки-лягушки как-то сразу исчезли. Армия их или погибла, или с победами завоевывала другой штат.
Через месяц плыву я как-то в сторону Майями, глядь, средней упитанности лягушка плывет с сумасшедшей скоростью от одной стороны бассейна к другой, как катер на воздушной подушке. Я чуть не потонул от удивления, благо было по пояс. Она отчаянно дубасила лапками по воде, как пароход-дымоход своими колесами по Миссисипи. Я, конечно же, рванул за ней. Хотел узнать, чем левый берег лучше правого? как её зовут? – у меня, как всегда, много свободного времени… Когда доплыл, моя красавица, почти сухая, молча сидела на фиолетовой плитке и медитировала или сочиняла стихи. Я в этом ни черта не понимаю, поэтому уважаю, но думаю, что и то и другое, я имею в виду стихи, – просто пустая трата времени, если, конечно, лягушка не Пушкин.
Смотрю на нее и диву даюсь. Кожица черная, блестящая, как вечернее платье с блестками и декольте. По всему телу, от лапок до глаз и по векам, струятся изящные желтые полосы слева и справа. На узкой мордочке от губ и до ушей тоже желтые полосы, но уже волнистые для разнообразия. Такой, видите ли, изысканный дизайн. Смотрит грустно на голубое небо, а на меня ноль внимания, кило презрения, и так всю жизнь. Бабы меня никогда не замечали. Я их вижу, почти насквозь, а они меня нет. В упор не видят. Катаракта какая-то нападает. Да и на танцах со всеми танцуют, а мне говорят, что "нога болит". С ротой солдат плясали – не болела, а со мной – как что, так сразу. Хоть в институт Склифосовского вези, если есть, и сразу на операцию.
Смотрю я на нее, а она на небо. Молчим. И тут я сообразил, что эта моя Царевна-лягушка, и чудится, что она мне шепчет: – Поцелуй меня, добрый молодец (сегодня это, вроде, я) – Царевичем будешь, а я твоей женой и заживем мы в тридевятом царстве – тридесятом государстве. Будем жить поживать да добра наживать. – Вот это я люблю! Закрыл я глаза и давай губы вытягивать для поцелуя. Подумаешь, лягушка, не таких целовали, да еще бесплатно. Слышу: – Плюх. – Это моя невеста шмыг в воду и от меня как ошпаренная, и туда, где поглубже. Я там обычно не плаваю, а тут рванул, как молодой за богатой невестой. Любовь, куда денешься? Так быстро плавают только на Олимпийских играх. Сплошное Миссисипи! Вон Отелло свою Дездемону взял и задушил! А я могу, но не буду. Мне ведь только доплыть надо. Только бы доплыть! Плыву и думаю, кто там из моих соседей губы выпячивал, когда я размечтался о грановитых палатах с двумя ваннами и видом на океан. Яго несчастный. Смотрю, вроде нет никого. Этот на раскладушке вечно спит или умер, а у этого жена как преданный бульдог, глаз с мужика не спускает, она ему быстро по губам нашлепает, так что он их только за пельменями и тянет. Другой уже четвертый час губы вытягивает, наверно инфаркт хватанул, и он уже Туттанхамон без саркофага. Пока разглядывал конкурентов на престол и девственность, от царевны только дым и остался. Ни слуху, ни духу, как никогда и не было. Одно дурацкое солнце ищет ее в воде и я. Вот так, живу по-прежнему, ни царства, ни палат с видом на океан. А счастье было так близко! Эх ма! Может, на следующий год повезет, никогда не знаешь.
17 ноября 2011
Помпано Бич, Флорида