Опубликовано в журнале СловоWord, номер 79, 2013
Айрис сидела за столиком в парке на Herald Square и медленно поедала свой огромный сэндвич, из которого капал майонез и вываливались кусочки копченой индейки и салата с помидорами. Запивала сельтерской и радовалась майскому дню. Было два часа после полудня. Яркое солнце и распустившаяся свежая листва создавали приятный настрой, который бывает только в это пограничное время года, когда весна еще не убежала, а лето еще не нагрянуло и пока притаилось за углом.
Скверик бурлил туристами и жителями Нью-Йорка. Пожилые, молодые, семьи с детьми, одиночки и парочки – оккупировали все скамейки и столики и громко галдели. Кто за едой, кто с книжкой или журналом, кто за беседой. Кто погрузился в ipod или smart phone. Все, казалось, наслаждались весенним днем и никто не спешил под каменные своды домов.
Не докончив сэндвич, Айрис завернула его остатки в бумагу, убрала в пакет, аккуратно вытерла губы салфеткой и достала из сумочки маленькую пудреницу с зеркальцем. Из зеркальца на нее смотрело немолодое, усталое, в мелких морщинках лицо с ярко накрашенными глазами, выщипанными и подведенными как бы в вечном удивлении бровями и щедро по-клоунски нарумяненными щеками. На губах комками лежали остатки помады кроваво-красного цвета. Женщина озабоченно покачала головой, еще раз вытерла рот, достала из косметички помаду и жирно, с перехлестом к носу и подбородку подкрасила губы, превратив свое лицо в настоящую маску. «Вот так. Теперь не будет стыдно, если меня вдруг узнают. И даже если объявится Он, я буду готова к встрече. На всякий случай!» – удовлетворенно подумала она и улыбнулась.
Как приятно было сидеть в скверике на солнышке! Просто беззаботно сидеть, ни о чем не думать, никуда не торопиться. Впрочем, последние тридцать лет торопиться ей было абсолютно некуда. Дни протекали с однообразной безнадежностью. Пробуждение в восемь часов утра в маленькой обшарпанной комнате, которая по размеру напоминала большую клетку. В комнатенке стояла железная односпальная кровать, видавшая виды тумбочка с кособокой настольной лампой, комод с отбитыми углами, найденный на улице маленький письменный стол и стул с прорванным клеенчатым сиденьем. Узкое окно, прикрытое выцветшей занавеской, выходило во двор-колодец. Здесь всегда было темно: и ночью и днем.
Потом – очередь в уборную и душевую. (Одна душевая и уборная комната на четыре «номера».) Затем – другая очередь за лекарствами и деньгами на расходы дня. После раздачи денег и таблеток можно было довольно плотно позавтракать, всего за 50 центов. Но она много не ела, берегла фигуру. Кто знает! А вдруг однажды позвонят из Голливуда и предложат хорошую роль. Ведь когда-то Айрис снималась в кино и даже была звездой. Да, да, она это хорошо помнила. О том, что у нее не было своего номера телефона (ни домашнего, ни мобильного), Айрис как-то не думала. Если захотят ее найти, куда-нибудь позвонят. Ну, вот хоть менеджеру Саймону или медсестре Люси. Скажут:
– Саймон, мы разыскиваем знаменитую актрису Айрис Лукас. Говорят, вы ее здесь прячете. Ай, ай, ай! Как нехорошо! Прятать такую звезду от публики и Голливуда – это огромная потеря для общества, прямо-таки преступление. И вы за это ответите перед Богом и людьми! Мы все ждем возвращения на экраны великой актрисы Айрис Лукас.
Тут Саймон притворно удивится, даже испугается и разведет руками:
– Мы не знали, что она еще востребована. Простите великодушно! Ее здесь никто не держит. Пусть себе едет сниматься в кино. Ведь она больше не больна, и ей не нужно принимать лекарства.
Тут мысли Айрис прервались, так как с болезнью у нее были отношения весьма сложные. С одной стороны, Айрис осознавала, что живет в интернате для психически больных людей, окруженная медсестрами, психиатром, психологами и социальными работниками, которые ненавязчиво, но твердо вмешиваются в ее существование, заставляя вставать в восемь утра, в строго назначенное время принимать лекарства и пищу, заниматься рисованием или живописью, к которым у нее не было ни малейшего таланта и желания, и посещать групповые беседы о смысле жизни, который у большинства обитателей интерната был давно потерян. Кроме того, на Айрис часто накатывало жуткое необъяснимое состояние, когда она не могла сосредоточиться и путалась в лабиринте мыслей. Как будто кто-то влезал в ее мозг, блокировал мыслительный процесс и отвратительным гнусавым голосом говорил ей гадости, что она старая, уродливая, никому не нужная женщина и к тому же плохая актриса. Это состояние иногда продолжалось несколько минут, а иногда не проходило часами. Единственное, что немного помогало, это пение. И тогда Айрис скрывалась в свою комнату, забиралась с головой под одеяло и начинала напевать арии из опер, тихо-тихо, чтобы, не дай Бог, никто не услышал. А то еще, чего доброго, ворвутся к ней в комнату, свяжут и отправят в психушку. А в психушке она уже побывала не раз. Все эти факты, казалось бы, свидетельствовали о том, что Айрис больна.
С другой стороны, одна из особенностей болезни Айрис заключалась в том, что она считала себя абсолютно здоровой и что попала в «интернат для ненормальных» по недоразумению или волею судьбы. Своих соседей по интернату Айрис побаивалась и пыталась просто не замечать. Она общалась только по предписанию, с сотрудниками интерната. Улыбалась беспомощно застывшей улыбкой и старалась отвечать четко на дежурные каждодневные вопросы: как спала, какое у нее настроение, не беспокоит ли ее что-либо и какие планы у нее не день. Только с одним человеком, психотерапевтом Джейкобом, Айрис общалась в охотку. Не то, чтобы она перед ним распахивала душу, но все же слегка приоткрывала дверцу в болезненно-таинственный мир своих размышлений, страхов, иллюзий и галлюцинаций. Они беседовали по расписанию раз в неделю по сорок пять минут. Айрис ловила себя на том, что с нетерпением ждала этих бесед. Джейкоб был молод, хорош собой и во всем его облике и манерах чувствовалась мягкая интеллигентность, искреннее сострадание и желание облегчить ее состояние. Кого-то он ей напоминал, этот Джейкоб… Только вот кого? Она натужно старалась вспомнить, перетряхивая эпизоды и встречи с разными людьми за всю свою долгую печальную жизнь. Неужели Его, того самого, из прошлого, которое было так непохоже на ее теперешнее жалкое настоящее. Того, кого она все еще странно навязчиво, упорно и бессознательно ждала? Какое невероятное сходство!
– Доброе утро, Айрис! Вы сегодня прекрасно выглядите. Как прошла ночь? – начинал профессиональную беседу Джейкоб.
– Спасибо! Ночь прошла хорошо. Правда, было немного душно. Вы, как всегда, чрезмерно галантны, Джейк. Ну, как может выглядеть женщина в моем возрасте? – игриво отвечала Айрис, привычным, чуть кокетливым жестом поправляла прическу и облизывала верхнюю губу кончиком языка. Она каждую неделю тщательно готовилась к встрече с Джейкобом и за день до беседы накручивала волосы на бигуди и вытягивала феном и щеткой.
– Но вы действительно прекрасно выглядите, Айрис. Я не преувеличиваю. И галантность моя тут ни при чем. – Джейкоб, как хороший психолог, понимая грусть стареющей женщины, забытой актрисы, у которой с каждым годом прибавляется все больше складок и морщин, старался, как мог, поддержать бодрость ее духа. Он искренне сочувствовал Айрис и, можно сказать, привязался к ней необъяснимыми узами. Айрис не вписывалась в среду обитателей интерната ни духовно, ни физически, и выделялась своей отточенной, профессионально поставленной речью, следами былой красоты, броскими нарядами и театральным мейкапом. Она, словно яркая птица, уставшая от длительного полета, случайно оказалась в кругу сереньких воробьев.
– Я стараюсь, как могу поддерживать форму. Может быть, когда-нибудь снова наступит светлый день…
– Обязательно наступит, дорогая Айрис. И вы должны верить в это, – убедительно говорил Джейк.
Джейкоб задавал свои обычные вопросы и делал записи в истории болезни Айрис. Эту странную, страшную историю он знал наизусть…
* * *
Тридцатилетняя Айрис была в зените своей кинематографической карьеры, талантлива, хороша собой, удачлива. Не замужем, но счастлива в любви. Она любила, и ее любили. Любовником и возможным претендентом на руку Айрис в то время был известный кинодиректор Поль Стивенс. Поль снимал обожаемую женщину в каждом новом фильме, находя для нее наиболее интересные, сложные роли, где бы она могла раскрыть в полном объеме свой актерский талант и продемонстрировать жгучую красоту ирландско-испанских кровей. У нее были зеленые, цвета первой весенней листвы глаза и длинные темно-каштановые с рыжиной волосы.
Айрис работала на подъеме, на износ, не отказывалась от ролей, чувствуя, что находится на вершине славы. А сколько этот подъем может продлиться и когда наступит остановка, передышка, за которой последует естественный (постепенный или крутой) спад, ни Айрис, ни Поль не знали да и не хотели заглядывать в будущее.
Стивенс искал все новые сюжеты для сценариев фильмов. Он где-то прочитал о трагической судьбе известной русской балерины Мариинского театра, которая в 1921 году бежала со своим любовником, белым офицером, сначала в Париж а потом – в Нью-Йорк. И там, в Америке, брошенная возлюбленным, с грудным ребенком на руках, без работы, без средств к существованию и от безысходности, потеряла рассудок. Ребенка (мальчика) у нее забрали и отдали на усыновление в состоятельную семью. А она так и не оправилась и провела двадцать кошмарных лет в штатной психиатрической лечебнице, пока, наконец, сердобольная благодетельница Татьяна Толстая чудом не отыскала ее. Она буквально вырвала женщину из цепких рук душевных эскулапов и под свою ответственность поместила на Толстовской ферме. Там бывшая знаменитая балерина прожила в тиши и забвении еще два десятка лет, так и не узнав ничего о судьбе своего сына и возлюбленного.
Потрясающая по силе трагизма женская судьба легла в основу сценария для нового фильма.
– Ты должна, ты просто обязана сыграть эту роль. Я знаю, ты справишься, кроме тебя не сможет никто. Это будет твоя лучшая роль, и наш фильм и твое имя выдвинут на премию Оскара, – убежденно говорил Поль.
– Мне страшно до дрожи, но я попробую, если ты так хочешь, если ты веришь в меня. Только я чувствую, что это будет моя лебединая песня, – отвечала в мрачном предчувствии Айрис. – И еще одно маленькое «но». Я беременна… на четвертом месяце. Это твой ребенок, наш ребенок. Так что с фильмом придется подождать. Вот рожу, тогда приступим к съемкам, – четко и твердо сказала Айрис и посмотрела на Поля даже с неким вызовом. Мол, что бы ты ни сказал, я так решила, и будет по-моему.
– Почему ты мне ничего не говорила о том, что беременна? Я бы никогда не отказался от собственного ребенка. Разве я похож на морального урода?
– Не говорила, потому что не представилось случая. Ну, вот теперь же говорю… Дорогой, ты не похож на морального урода. Просто многие молодые (да и немолодые тоже) мужчины, особенно творческие личности, боятся «бремени» отцовства. Я не знала, какой будет твоя реакция.
Стивенсу не терпелось начать съемки фильма, но он вынужден был согласиться с Айрис. Слишком большой физический и духовный напряг, который требовала эта роль, мог повредить здоровью беременной женщины и ее будущему ребенку.
Прошло пять месяцев, Айрис родила здорового, красивого мальчика, который был так похож на Поля, что в его отцовстве не было ни малейшего сомнения. В свидетельстве о рождении ребенка Поль согласился поставить свое имя, но с женитьбой на Айрис решил повременить:
– Дорогая, не обижайся и не сердись! Давай сначала сделаем фильм, а расписаться и сыграть свадьбу мы всегда успеем. У меня руки чешутся приступить к съемкам. Я просто не могу отвлекаться ни на что другое. Наш фильм будет лучшим фильмом десятилетия. Я это предчувствую. Мы получим Оскара и премию кинофестиваля в Каннах. Мы получим все премии года и уж тогда устроим настоящий праздник, а заодно и сыграем свадьбу.
Айрис, конечно, сначала обиделась, надулась, но все же вскоре смирилась и спорить с Полем не стала: не хотела нарушать их творческий альянс. К тому же, ей тоже не терпелось начать работу над этой сложной ролью и в который раз доказать себе и другим, что она – актриса милостью Божьей. Итак, сдав ребенка на руки няне, перетянув туго грудь, чтобы подавить прилив молока, еще не полностью оправившись от родов, Айрис улетела вместе со съемочной группой сначала в Москву, а потом в Париж.
На первых порах все шло гладко. Айрис успешно вживалась в роль молодой балерины, хрупкий мир которой рухнул вместе с крушением дореволюционной России. Партнером Айрис был тогда еще малоизвестный, но красивый и талантливый актер Х. Поль не хотел приглашать на роль первого любовника актера с именем, кинозвезду. В этом фильме единственной звездой должна была быть Айрис. Весь остальной актерский состав служил как бы подспорьем, вторым планом. Такова была задумка директора картины.
В Париже актерская задача Айрис несколько усложнилась. Надо было показать первые признаки растерянности героини, которые появились при столкновении с тяготами эмиграции. Эта растерянность, граничившая с безысходностью, явилась благодатной почвой для зарождения первых ростков болезни. Айрис старалась войти в образ, она очень старалась, не спала ночами и все обдумывала внешние детали верной игры. Некая отрешенность во взгляде героини, перемена в голосе, от звонкого, колокольчатого, до приглушенного, с хрипотцой. Охлаждение к возлюбленному. Небрежность в прическе, из которой выбивались сальные пряди волос. Еле заметная неряшливость в одежде. Что еще?
– Это все внешняя атрибутика. А где глубина передачи внутреннего состояния? – комментировал Стивенс. – Этого мало, мало. Абсолютно недостаточно. Не верю!
И Айрис снова не спала ночь, стараясь проникнуть глубже в психику балерины, чтобы показать истоки заболевания.
Когда съемочная группа вернулась в Нью-Йорк закончить фильм, у Айрис вконец сдали нервы. Она настолько вошла в роль обезумевшей женщины, что совсем перестала спать и начала сама с собой разговаривать. Актриса похудела, подурнела и больше не играла, а воистину жила ролью. Граница между ней и героиней фильма катастрофически быстро стиралась. Айрис даже перестала откликаться на свое имя. Стивенс был глубоко встревожен.
– Айрис, по-моему, ты перестаралась. Ты слишком увлеклась ролью. Ты меня пугаешь. Давай сделаем небольшой перерыв. Надо отдохнуть. Я даю тебе отпуск. Забудь, что ты актриса, проведи несколько дней дома с ребенком, – умолял женщину Поль.
– Ну, знаешь, тебе не угодишь, – шипела она в ответ. – То ты мне не веришь, то я переигрываю. Нет уж! Никакого отпуска. Я хочу доснимать этот чудовищный фильм.
И она упрямо продолжала приходить на съемочную площадку. Ей уже не нужно было изображать безумную балерину. Она сама перешла грань безумия. У нее начались слуховые и визуальные галлюцинации. Дело неожиданно приняло страшный оборот.
Съемки фильма закончились. Критики его хвалили, и даже выдвинули на премию Оскара. Но саму премию этот фильм так и не получил. Стивенс был расстроен. А Айрис было все равно. К тому времени она была серьезно больна и катастрофически быстро углублялась в мир иллюзий. Психиатры констатировали диагноз – острая ситуативная шизофрения. Айрис госпитализировали. Сначала в частную психиатрическую лечебницу на месяц, а потом, в связи с отсутствием улучшения состояния, ее перевели в штатную больницу на более длительное лечение. Острая ситуативная вспышка шизофрении перешла в хроническое заболевание.
Первые месяцы Поль регулярно навещал Айрис, целовал ей руки, заверял ее в своей безграничной любви и преданности, приносил соки и фрукты, цветы. Она узнавала его, радостно встречала и даже спрашивала о здоровье сынишки, но потом быстро уставала от эмоционального напряжения и уходила в себя. Лицо ее в минуты отрешенности напоминало посмертную маску.
Терпения и любви Стивенса надолго не хватило. Он стал приходить в больницу все реже и реже. И, наконец, без объяснений, резко, безжалостно оборвал связь, не оставив ни адреса, ни телефона. Исчез, испарился, уехал за границу. Поговаривали и писали в газетах, что он женился на богатой европейской женщине и навсегда покончил с кинематографией и Америкой, предварительно отдав ребенка на усыновление в состоятельную бездетную семью. Детали усыновления, как и полагается, держались в тайне, и даже ушлые журналисты не могли эту тайну раскрыть.
Айрис провела в больнице где-то около года. Вылечить ее до полной ремиссии так и не смогли, но все же немного подлечили и выписали, признав ее состояние неопасным, как для нее самой, так и для общества. По бедности и болезни (куда девались все ее накопления от бешеных гонораров, никто не знал) Айрис дали инвалидность, Medicaid и SSI. С тех пор она проживала в интернатах более или менее закрытого типа. Со времени того злополучного фильма прошло тридцать пять лет. Айрис помнила о Поле и сыне, но судьба их была ей не известна.
* * *
Джейк в который раз перечитывал историю болезни Айрис. Боже, сколько пришлось пережить этой несчастной женщине! Он настолько проникся ее судьбой, что уже не относился к Айрис как к пациентке. Он и сам не понимал, как это произошло и почему он так близко к сердцу принимал ее болезнь и трагедию. Потому что она когда-то была кинозвездой? Или, может, существовали какие-то иные, особые нити, связывающие его с этой женщиной?
Джейк втихаря грустил над ее обликом нелепо яркой раненой птицы. Он не ограничился чтением истории болезни Айрис. Джейка куда-то упрямо несло. Он перелопатил, перечитал кучу материалов о ее жизни и карьере до создания этого злополучного фильма, который поднял Айрис на актерский пьедестал и одновременно уничтожил ее как личность. А ведь когда-то ее облик и имя не сходили с экранов кинотеатров, телевизионных передач и обложек популярных журналов. И у нее был ребенок от этого известного кинодиректора Поля Стивенса. Вот подлец! Запихнул женщину в психушку, лишил ее ребенка и исчез с горизонта. Да, Айрис была неизлечимо больна, и жить с ней бы никто не смог. Но зачем же бросать бывшую возлюбленную на произвол судьбы? И ребенка Поль мог бы вырастить. Это же был его сын. Какая жестокость!
В одном из старых журналов “People” Джейк наткнулся на портрет Стивенса тридцатипятилетней давности. Вглядываясь в красивые, холеные черты Поля, Джейк неожиданно обнаружил свое удивительное внешнее сходство с этим человеком. Сходство было настолько потрясающим, что Джейк буквально опешил, не знал, как на это реагировать. С одной стороны, Стивенс был ему неприятен, с другой, – Джейку было безумно интересно с ним встретиться. Захотелось найти Поля Стивенса, посмотреть ему в глаза, поговорить об Айрис, о многом другом, подспудном, будоражащем его подсознание и воображение. Но Стивенс, видимо, сменил имя, так как ни одно частное агентство, к чьей помощи обращался Джейк, не могло отыскать его место пребывания ни в миру, ни на кладбищах Европы и Америки.
В конце концов, Джейк смирился с тем, что никогда не отыщет Стивенса. Только с одним он смириться никак не мог. Сходство! Необъяснимое сходство его, Джейка, и знаменитого кинодиректора. Ну, прямо двойник какой-то.
И странная, невероятная мысль пришла Джейку в голову. А вдруг этот Стивенс и есть…? Не может быть! Джейк знал, что он был приемным сыном у своих родителей, что они усыновили его в годовалом возрасте и произошло это здесь в Нью-Йорке – ровно тридцать четыре года назад. Джейк был внешне настолько не похож на своих родителей, что они посчитали нужным рассказать сыну, что он приемыш. Но на вопрос мальчика, кто же его биологические отец и мать, они ответили, что не знают, так как никогда этим не интересовались. То ли они действительно не знали, то ли слукавили. И каждый раз, когда Джейк возвращался к этой теме, он натыкался на глухую стену. Наконец, Джейку надоело мучить их и себя безответными вопросами, и он успокоился, решив больше не бередить прошлое.
И вот теперь это поразительное сходство и совпадение дат. Неожиданно Джейк оказался на пороге возможного раскрытия тайны своего рождения. Вероятность того, что Поль Стивенс и Айрис Лукас – его биологические отец с матерью, была, прямо сказать, «очевидна». Осталось только пробиться в контору, где велись записи усыновлений и взломать замок этой тайны. Господи, зачем же биться с чиновниками, когда можно просто сделать анализ ДНК? Айрис вечно подкрашивает губы и часто оставляет в его кабинете свою губную помаду…
И если подтвердится, что Айрис – его мать… У Джейка даже дух перехватило от такого возможного предположения. Айрис сначала удивится, когда узнает. Может, даже испугается. Тут Джейк представил себе, как загорятся тревожными сполохами ее поблекшие глаза. А потом она успокоится и обрадуется, конечно же, обрадуется. И он непременно заберет ее из интерната и снимет ей студию… Нет, лучше односпальную квартиру с балконом, в районе Бруклин-Хайтс, с видом на Манхэттен и Ист-Ривер. И Айрис обретет хоть какую-то радость в жизни и ее состояние улучшится. Ведь бывают же случаи спонтанного выздоровления от неожиданно счастливого поворота судьбы и наплыва положительных эмоций.